Медведица

— Это очень рискованный номер, — говорит Макс, чуть смущенно улыбаясь в камеру. — Да ты охуел вконец! — говорит Макс, оттесняя Лёшу в угол танцевального зала. Максу, конечно, сначала не нравится идея танца. Не то, что не нравится — он рвет и мечет, огрызается с каждым встречным, даже Катю не минует эта участь, а уж Карпенко отхватывает на ровном месте. Но терпение и труд, немного похвалы, немного лести, и вот Макс уже танцует на каблуках, как будто в родных кедах. И все восхищаются его пластикой, его упорством, его силой воли — на каблуках впервые трудно, но он справляется. И один Лёша сначала вымучивает репетицию, изображая рокового мужчину, а потом бежит в туалет и дрочит. Потому что Макс на каблуках — это какое-то безумно завораживающее зрелище. Потому что, когда зал наполняет голос Лагутенко, Макс становится таким же как он — тягучим, эротичным. И Лёша не может отвести взгляд, хотя прекрасно понимает, что это чересчур даже для их ролей, что нельзя при ком-то смотреть на другого человека вот так. Когда в зал заходят, он начинает раздражаться — только потому, что это только для него. Потом вся Россия увидит, а сейчас — Макс танцует только для него. Может быть, дело в том, что Макс слишком вживается в образ и долго из него выходит. Особенно тяжело сдерживаться, когда он стоит на коленях, сводит их медленно, и всё это не отрывая взгляда с поволокой от своего хореографа. Это выглядит так, будто он на самом деле заигрывает, приглашает для… Как бы то ни было, Лёша хочет завалить Максима прямо здесь и сейчас. Без лишних разговоров, без лишних сомнений, просто поставить на колени в кресло, стянуть эти ужасные спортивные штаны, и трахнуть. Чтобы он орал его имя, стонал как последняя шлюха, царапал обивку до отчетливых следов. Но они просто танцуют. Если повторять это как мантру, должно бы сработать. — У тебя что, встал? — Максим сочувственно улыбается, хотя в глазах ни капли сочувствия, — Карпен, ну ты же профессионал. Профессионал. Наверное, профессионалы не мечтают оттрахать партнера по танцам. Наверное, крайне непрофессионально хватать этих самых партнеров за волосы, притягивать к себе и целовать. Должно быть, просто верх непрофессионализма залазить рукой своему партнеру в штаны. Хотя, если подумать, то обычно в ответ на нежелательные действия бывает сопротивление. А Макс наоборот хватает Лёшу за руку и трет его ладонью свой член через трусы, и стонет ему в рот. Так сладко, что крышу сносит. — Да у тебя ж жена, — говорит Лёша в перерывах между поцелуями. — Ты поразительно… — Мне прекратить? — Макс и правда на секунду убирает руку от чужой ширинки, и вопросительно смотрит в глаза Карпенко. — Не-не-не, ты не отвлекайся. Работай. На возмущенный взгляд Макса Лёша нагло смеется и заваливает его в кресло, в совершенно неудобную позу. Песня на повторе уже двадцатый, наверное раз. Лагутенко распинается про медведицу, пока Макс вылизывает чужую шею, кусает до синяков, с удовольствием слушая шипение в ответ. Они давно уже сползли на пол, потому что кресло не самое удобное место для двух не маленьких мужчин, хоть на полу твердо и холодно. Зато удобно прижиматься друг к другу, от чего намного жарче. Они трутся друг о друга, как подростки, такой почти невинный петтинг, только вот Лёша не одобряет этот этап. Ему нужно добраться до кожи, раздеть Макса полностью, оставить свои следы — наплевать, что он будет против. Наверное, это называется пометить. Плевать, как это называется. Макс охотно скидывает одежду, только туфли оставляет на себе, и это зрелище убивает в Лёше последние остатки разума. То, как Максим выглядит — очень мужественный, подтянутый, с кубиками пресса — и эти чертовы каблуки на длинных ногах. Позже Егор назовет их кривыми, но сейчас это самые идеальные ноги из всех, что Карпенко видел в своей жизни — а он много ножек повидал. Максим следит за взглядом Лёши, и дразнит, как будто того уровня возбуждения ещё недостаточно. Он приподнимает бедра, разводит колени медленно-медленно — икры напрягаются, проступают мышцы на бедрах. А потом одним легким движением перекатывается на живот, и снова поднимает ноги вверх, покачивая опасно острыми каблуками возле Лёшиного лица. Скрещивает лодыжки, снова приподнимает зад, чуть двигая им из стороны в сторону. Рисуется, совершенно бесстыдно, будто был рожден для такого. — Ссука. Макс откидывает голову так далеко, что трудно дышать. Лёша совершенно его не жалеет, трахает как последнюю шлюху, без нежности, тянет за волосы, заставляя выгнуться до предела. Спасибо, что хоть за живот придерживает, а то точно бы уже уронил и втрахал в этот чертов пол. Максу больно, у него ноют колени и ладони, на которые он опирается, но это еще небольшая плата за то, как ему хорошо. Лёша кусает его плечи, рычит что-то совершенно неразборчивое, и двигается. Так, как Максу нравится, как ему нужно, чтобы кончить, почти завывая от удовольствия. Карпенко, кажется, пугается на несколько секунд, но следом кончает и он, совершенно не озаботившись тем, чтобы вынуть свой член из его задницы. Всё еще Медведица. Макс лениво одевается, не поднимаясь с пола, только туфли скинул, потому что ноги вопят о пощаде. Лёша милостиво кладет его ступни себе на колени, и мягко разминает, разгоняет кровь по затекшим пальцам, за что получает благодарные стоны. Максу так нравится, что его даже не особо волнует, что Карпенко все еще голый. — За такой массаж я дам тебе еще раз. — Шлюшка. — Да похуй. Лёша смеется, отпускает чужие ноги, и легко встает, чтобы наконец привести себя в подобающий вид. Наконец отключает заевшую песню, оттаскивает кресло в угол — и всё это под пристальным взглядом. — Ты в номер не пойдешь? — Лёша быстро опускается на колени, расположив их по бокам от Макса. — Ещё хочешь танцевать? — С тобой — хоть всю ночь. — Ты о каких танцах? — Карпенко улыбается, и проводит большим пальцем по нижней губе Максима. — А? Ты, моя любимая шлюшка? Макс приоткрывает рот, но только лишь для того, чтобы коротко прикусить чужой палец. — Этих танцев на сегодня хватит, Карпенко. — На сегодня? Макс делает вид, что думает, а потом кивает, и смотрит этим своим хитрым заговорщицким взглядом. — Ставлю деньги, что после выступления будет гораздо жарче. И когда через три дня они уходят со сцены, Карпенко благословит небеса, бога, да кого угодно, что они создали Максима Нестеровича и туфли на каблуке.