Отец всегда любил тебя больше всех на свете, мой милый братец. Ты, Светоносный Хейлель, Утренняя Звезда, был тем самым его творением, которое являлось почти идеальным: непорочным, сияющим, прекрасным. Небеса любили тебя, я любил тебя. И только человек оставался равнодушным к сиянию твоих крыльев. Люди нравились Отцу гораздо больше, но были они безобразны и слабы. Ты никогда таковым не являлся. Единственный, кто высказал своё недовольство, свою ненависть к этим маленьким существам, был ты, названный Люцифером. Но я помню настоящее, светлое и непорочное ангельское имя. Оно сжимало мне горло на кладбище во время решающей битвы, оно горчило на губах во время наших разговоров в Отцовской клетке. Это единственная вещь, которую я бы не позволил себе забыть, даже пав в пустоту. Я помню твоё имя, брат. Я помню его, Хейлель.
Что-то противно сжимает грудь старого сосуда, Михаил чуть кривится, прикрывая глаза. Он чувствует злобу Люцифера, его жажду власти, его безграничную боль, порочную для архангела слабость. Архистратиг ощущает всё.Сидя в клетке, мы с тобой вместе проклинали Бога. Он сбежал, на самом-то деле. Не ушёл, а просто сбежал, как последний трус. Не существует больше Бога, не существует небес. Есть только кучка ангелов, следующих приказам безответственного Творца. Но ты же не ненавидишь его, Хейлель. Так же, как я не могу ненавидеть тебя.
Михаил сидит в своей клетке смирно, чувствует чужую боль, слышит мольбу брата, который обращается вовсе не к Богу, а к нему, архистратигу, и прекрасно понимает, что не способен ничем помочь. На лице сосуда не дрогнула ни одна мышца.Я не способен любить тебя так, как любит он, Отец. Моя верность заступила за грань, превратившись в презрение; никогда ему не вернуть своего прежнего облика. Но я, несмотря на ненависть, которую ты лично навязал, брата предать не могу. И ради него я сейчас готов на всё. Даже обратить своё презрение в молитву, если она достигнет твоих ушей. Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, Да приидет Царствие Твое, Да будет воля Твоя, Яко на небеси и на земли. Спаси своего падшего сына, Который любит тебя больше всех. Аминь.
***
Я вижу перед собой жалкое существо, брошенное и одинокое воплощение хаоса. Но Тьма не пугающа, вовсе нет. Она — маленький ребенок, не смыслящий ничего в жизни и смерти. Глупое создание, имеющее в своих руках безграничную силу.
Виски сжимает и как-будто прошибает током, но это слишком человеческое понятие, чтобы описать то пронзающее ангельскую благодать чувство. Кастиэль кричит и скребётся о стены собственного разума; Люцифер в сосуде его надрывает голосовые связки, кричит и кричит, сам не свой от неимоверной боли. Женщина напротив хмурится, когда после окончания муки на измученном лице видит только улыбку.Эй, Михаил, слышишь ли ты меня? Способен ли ты ощутить всё то, что чувствую я сейчас? Можешь ли ты почувствовать её ненависть? Я не умел любить никого больше, чем Отца; я делал всё, что он скажет, беспрекословно корился ему, озарял величайшее творение сиянием белоснежных крыльев. И как же Творец отплатил за любовь? Заточением, одиночеством, болью. Мне больно, Михаил! Даже если ты не можешь услышать, почувствовать, я не перестану взывать. Единственное существо, всё ещё принимающее меня. Брат, ощути не только боль эту, но и мольбу эту услышь.
Тьма сжимает губы в тонкую линию, с хрустом надламывает крылья, но не уничтожает их.Больно. Я не чувствую ничего, кроме этой всепоглощающей боли, но не могу плакать: слёзы — удел человеческий, но не ангельский; я не способен воззвать к Отцу своему, потому что предан им и предал его. Но и ты не можешь ничего сделать. Ты никак не можешь помочь мне. Если больше не увидимся, прости, брат мой. Прости, Михаил, что не мог я любить тебя больше, чем Создателя нашего.
***
Богу не больно. Бог слышит все миллионы молитв, чувствует огромную боль рода человеческого и ангельского, но не испытывает чувства жалости к детям своим. Он прикрывает глаза, облокачивается на спинку стула и уныло глядит в стену.Я слышу тебя, Михаил. Я слышу Хейлеля, что взывает к брату своему, беспомощному, но гораздо более желанному, чем Создатель его. Наверное, где-то в груди должно зарождаться болезненное чувство жалости. Но я не чувствую его. Вы все оказались всего лишь неудачной попыткой создать что-то стоящее. Мне плевать на твои молитвы, Михаил. Брат не придёт на помощь, Люцифер.
Спасти сыновей ничего не стоит, но Чак лениво тянется к бутылке на журнальном столике, зевает, шумно выдыхает и прикладывается к горлышку. Сестра его — хаос и разрушение, смерть и пустота. Нет в ней силы открыться миру, почувствовать его красоту, невзирая на пороки. Господь запускает пятерню в волосы своего сосуда, вдыхает, делает пару глотков. И всему придёт конец, ибо неспособен мир противостоять Тьме, ибо плевать Создателю его на боль и разрушения. Никто не придёт спасти человека и ангела.Это конец нашей истории.
Бог уныло свесил голову и поставил последнюю точку.