Radio, What's New?

Радио сильно шумело, шипело и фонило, но Гермиона упорно сидела и слушала полузаглушенный голос, что устало зачитывал списки имен. Она обхватила колени руками, надеясь унять дрожь. Было прохладно. И страшно. Страшно оттого, что их могут найти в любой момент. Страшно оттого, что следующее имя может быть знакомым. До боли знакомым. Рон был редкостным придурком, настоящей задницей, который бросил их, предал, оставил одних… но сердце болело за мальчика, который однажды спас ее от тролля. И если бы она услышала его имя… она бы не простила себе того, что позволила ему уйти одному. — Хватит. Гарри выкрутил переключатель, прерывая поток имен и фамилий, и сел рядом. Радио все еще шумело и фонило, но вместо унылой сводки погибших и пропавших без вести можно было расслышать нотки какой-то песни. — Тебе не станет лучше, если ты будешь это слушать, — констатировал он. — Так я хотя бы знаю, что Рон жив, — шепчет Гермиона в ответ. — Ведьма ты или кто? Хочешь проверить — пошли ему Патронус. И то правда. Если выдра ускачет — живой. Гарри регулирует колку на радио, пытаясь настроить звук. Ему это удается. По палатке разливается дико красивая спокойная мелодия, и Поттер поднимается во весь рост перед Гермионой, протягивая ей руку. Девушка с толикой недоумения смотрит на раскрытую перед ней ладонь. — Ну же, — подгоняет Гарри. — Давай, нам обоим нужно расслабиться. Сними его, и пошли танцевать. Гермиона несмело улыбается, снимает медальон Слизерина и, отложив крестраж в сторону, берется за предложенную руку, поднимаясь. Гарри тянет ее в центр палатки, где больше пространства. Он неуклюже ведет ее в танце, но никто из них не обращает на это никакого внимания. Песня льется из динамика радио, Гарри держит ее за руку, смотрит ей в глаза, улыбаясь… И черт возьми, весь мир может подождать. Гермиона улыбается ему в ответ. Неуклюжие перекатывания с ноги на ногу каким-то образом становятся самым лучшим танцем, что ей кто-либо дарил. Разве может быть что-то лучше? Гарри тоже нравится этот танец. Гарри вообще танцевал в жизни всего два раза, так что ему почти не с чем сравнивать, но… здесь, в этой палатке в лесной глуши, сейчас, под звуки льющейся песни неизвестного, или, скорее, просто незнакомого исполнителя, он особенно сильно чувствует это. Волшебство. Истинное волшебство танца, музыки. Волшебство ощущения хрупкой ладошки в руках, смущения на красивом девичьем лице. Гарри рискует и притягивает Гермиону ближе к себе. Руку на талию, как когда-то учила профессор МакГонагалл, и покачались. Медленно, чтобы не оттоптать ей ноги, куда медленнее, чем ритм музыки. Музыка вообще почему-то перестала иметь значение. Значение имело только прикосновение рук. Ощущение тепла чужого тела. Дыхания, звук которого раздается близко-близко. — Не думай ни о чем, — просит Гарри Гермиону. Девушка судорожно выдыхает, опьяненная столь тесными его объятиями. Да разве могла она думать о чем-либо, кроме того, как близко сейчас его губы? Не могла. Не мог, как оказалось, и Гарри. Он слегка подался вперед, и этого было вполне достаточно, чтобы коснуться ее губ своими. Чмокающий звук почти привел его в чувство, он успел за одно мгновение испугаться отказа, устыдиться того, что украл ее поцелуй, послать все к Мордреду и снова потерять связь с реальностью, целуя во второй раз и млея от понимания: не отвергает. Отвечает. Они оба целовались раньше. Но сейчас казалось, будто это с каждым из них впервые. Он притянул ее ближе к себе, прижав за талию, она обняла его за шею, и они позволили поцелую стать глубже, увереннее. С губ Гермионы сорвался первый едва слышный стон — как же долго она этого ждала! Любила его целую вечность, не решаясь признаться, не веря, что он может обратить внимание не нее, своего, по сути, пацана, только в юбке, да и то — не всегда. Глупая. Самая умная ведьма поколения — и очень глупая девушка. Мог ли он смотреть хоть на кого-то, кроме той, что так часто спасала его жизнь? Кроме той, что оставалась рядом, несмотря ни на что? Да никогда. Он пытался поверить, что влюблен в Чжоу, пока Гермиона переписывалась с Виктором, но разве ж можно было усомниться хоть на секунду, что ему нужен кто-то, кроме нее? Нет, нельзя. Потому что сейчас от этого стона, что был едва ли громче треска радио, но, тем не менее, оглушил, у Гарри снесло крышу. И ему уже не нужно было набираться смелости, чтобы запустить ладони под кофту Гермионы, огладить ее живот, ребра и гладкую кожу спины, и задохнуться от того, как она судорожно прижалась к нему еще ближе, дрожа, но уже не от страха и не от холода. — Гарри… — выдохнула девушка сквозь поцелуй. — Тш… — шикнул Поттер, вновь целуя. — Да… — тихо согласилась она на все, чего бы он не хотел. И Гарри принял и усвоил это тихое «Да…». Гарри никогда не был так счастлив тем, что посвящал спорту столько времени в Хогвартсе. Потому что иначе он не смог бы подхватить Гермиону под бедра, заставив ее обхватить его талию ногами, чтобы, не переставая целовать, отнести ее ближе к кровати. Уже там, в той части палатки, что условно была спальней, он поставил ее на ноги, отстраняясь лишь для того, чтобы снять с нее кофточку и небрежно отлевитировать вещь на стул, забыв удивиться податливости собственной магии. Он мягко уложил ее на кровать и снял очки. Стало видно гораздо хуже, но он настолько хорошо знал черты ее лица, что мог догадаться, куда наклоняться, чтобы попасть губами в губы. Да и Гермиона помогла, охотно подаваясь на встречу. Девушка гладила его спину через толстую ткань свитера. Она чувствовала, что твердая плоть Гарри упирается ей в бедро, но если это ее и смущало, то не настолько, чтобы останавливаться хоть на мгновение. Ее тоже уже давно ведет от осознания того, что сейчас произойдет, а главное, с кем. Правда, для начала, нужно восстановить баланс количества одежды на них, и Гермиона медленно, словно осторожничая, но на самом деле наслаждаясь моментом, потянула его свитер наверх. Гарри предпочитал наслаждаться губами, а длительное снимание свитера этому не способствовало, поэтому он выпрямился и быстро снял кофту сам, отбрасывая ее в сторону и вновь целуя — на этот раз в шею. — Ты так чудесно пахнешь, — зачем-то говорит он, втягивая всей грудью ее аромат. Гермиона задыхается от ощущений, подставляет шею под ласковые губы, неосознанно комкая одеяло, на котором лежит, в кулаках. А Гарри, не теряя времени даром, переходит поцелуями на ее ключицы и ложбинку между ними. Перенеся вес на одну руку, он пальцами второй удивительно быстро справился с пуговицей и молнией ее джинс. Вслепую. Наощупь. Гермиона послушно приподняла бедра, позволив стянуть с себя теплые с подкладом штаны и кроссовки с носками, и это все, на что ее хватило. Она лежала под ним в одном лишь белье, тяжело дыша и чувствуя себя неприлично счастливой, глядя на то, как слеповато щурится Гарри, тщетно пытаясь ее рассмотреть. Гермиона берет его за руку и прикладывает ее к своей щеке. Пальцы чутко касаются ее лица, шеи, груди и плеч, скользят по животу и талии. Гарри по ощущениям выстраивает ее образ, и ни капли не сомневается в том, что не ошибся: — Какая ты красивая, — восхищенно шепчет он, и Гермиона, забыв всякий стыд, сама тянется к нему за поцелуем, зарываясь пальцами в непокорные угольно-черные вихры. И Гарри целует ее, целует со всей отдачей, самозабвенно, страстно, нежно, не переставая касаться ее, раз уж не может видеть. Джинсы его тоже летят в тартарары, туда же и обувь. Гермиона пока самостоятельно справляется с собственным лифчиком — и тут же садится прижимаясь грудью к груди Гарри. Он широко и по-доброму ухмыляется, целует ее в висок, потом в лоб, в нос, в такие сладкие, уже до боли любимые губы, и накрывает ладонью полушарие ее левой груди, вновь укладывая ее на кровать. Гермиона тихо стонет, когда он сжимает одну ее грудь, целуя и засасывая сосок второй. Внизу живота что-то приятно дрожит и тянет, и, пожалуй, только сейчас она осознает, как сильно она желает его, Гарри. Юноша прокладывает дорожку поцелуев от ее груди к пупку и кромке белья, и Гермиона чувственно выгибается под его обжигающими — правда, очень горячими, без метафор, — ласками. — Да… — снова выдыхает она, словно угадывает невысказанный вопрос Гарри о том, готова ли она. И он, улыбаясь, стягивает с нее последнюю деталь одежды, удивляясь гладкости девичьей кожи в самом сокровенном месте. — Заклинание есть, — она умудряется распознать в его глазах недоумение за пеленой неистового возбуждения. Гарри отбрасывает все лишние мысли вместе с собственными боксерами и прижимает к своей груди Гермиону. Он шумно дышит, пытаясь немного прийти в себя, чтобы не кончить прямо сейчас, и Гермиона не торопит его, если только не считать тороплением жадные прикосновения девичьих ладошек к его обнаженной коже и полный желания дикий шепот: — Пожалуйста… Поттер целует ее шею и прикусывает мочку уха. Гермиона шире разводит бедра. Ей не страшно. Только не с Гарри. Он входит в нее плавно и нежно, и Гермиона успевает приревновать его ко всем девчонкам Хогвартса, мысленно их уничтожить Адским Пламенем, потому что где это он так всего нахватался, как он может быть таким уверенным? Не важно. Важно то, что он уже в ней, и боли пока не чувствуется. Гарри напряжен, он очень тяжело дышит, особенно с перебиванием на поцелуи, но не останавливается. Он упирается головкой члена в девственную плеву. И лишь Мерлин знает, как Гарри счастлив, что он первый. Он сделает все, чтобы оставаться единственным. Гарри толкается внутрь несколько раз, все сильнее и сильнее до тех пор, пока не срывает плеву. Гермиона вскрикивает и замирает, тихо скуля от резкой боли, успокаиваясь под заботливыми руками, ласкающими ее. Понимая, что вот оно, теперь должно быть только лучше. И Гарри показывает ей это самое «лучше». Он уверенно двигается в ней, найдя и постоянно задевая точку женского удовольствия, от которого она выгибается, мечется по кровати, стонет и царапает короткими ногтями его спину. Он двигается внутри нее, запрокидывая голову и утробно рыча. Все, что бы ни происходило где-либо когда-либо, ушло на дальний план. Все эти крестражи, Волдеморты, егеря, все эти люди, что активно на них охотятся. Чертов Уизли с его предательством. Плевать. Сейчас нет и не может быть ничего, кроме ощущения его плоти в ней. Она может думать только о том, как она любит его и желает. И он тоже забывает впустить посторонние мысли, никак не связанные с нею, той, которая так ему нужна. Всегда так нужна и любима. И так же желанна. Время идет, магия — и ее, и его — просто с ума сходит от того, что хозяева теряют над собой контроль; воздух искрится и электризуется от того, что происходит между ними. Но все это не важно. Только он. Только она. — Герм…— выдыхает он, двигаясь. — Гарри! — вскрикивает Гермиона, стонет на очень высокой ноте, выгибаясь и замирая, и достигает кульминации, испытав на себе мощную волну дикого и прекрасного оргазма, чувствуя, как магия делает спонтанный выброс страшной, но вовсе не сокрушительной силы. Зарычав, Гарри успевает выйти из нее до того, как изольется внутрь, так что он забрызгивает все вокруг белесой жидкостью и падает рядом на кровать, обнимая Гермиону так, словно более хрупкого создания нет ни в одной из Вселенных, заботливо набрасывая согревающие чары. Его магия тоже бунтует, но он лучше себя контролирует, хотя и не избегает вызова. — Я так люблю тебя, — едва слышно шепчет она ему в губы. Он трется носом о ее носик. — А я тебя, — и добро усмехается, прижав к себе. — Милая моя… Песня на фоне давным-давно закончилась. Радио все еще сильно шумело, шипело и фонило, вот только Гермиона вместо него упорно слушала размеренный стук Гарриного сердца.