Ненавижу людей

Ненавижу людей. Не потому ненавижу, что они чем-то плохи. Нет, безусловно, они плохи, они бессмысленны, они потеряны для Лучезарного Света как такового, они никогда не обретут бессмертия. Но ненавижу я их не за это, а за то, что я теперь - один из них. Очень горько помнить прошлую жизнь, помнить так много, что иногда самому страшно, больно, горько, хочется стать маленьким-маленьким, путаться в собственных волосах при попытке заплести в них цветы, путаться в цветах при попытке их нарвать для причёски, и, в конечном итоге, забраться в дупло старого дерева и не вылезать оттуда до позднего вечера, пока не разбудит мама, не отправит ужинать... мама? У меня когда-то была мама? Я её не помню. Моя нынешняя мать ни грамма на неё не похожа. Моя нынешняя мать бессмысленна. Она даже не верит в эльфов. Да кто в них верит, кроме меня. Тео тоже не верил. Прекрасно помню тот день - солнце было уже в зените, а я только проснулся, потому что почти до рассвета возился с оружием. Моя коллекция с годами становилась всё больше и внушительней, а моя гордость за каждый ножик становилась всё выше, звонче, веселее. Моя весёлая гордость порой просто звенела... вернее, звенел бы мой счастливый смех, если бы я позволял ему вообще звучать. Но я не смеялся даже наедине с собой, в оружейной - это было ниже меня. Смеются только дети и человеческие отродья. Меня так учила мама, и я высоко ценил её знания. Взрослые эльфы смеяться не должны: если хочешь выразить эмоцию - пой. Я и пел. Пел, возясь с очередным мечом, протирая настоем цветов бербера, идеальных для чистки металла, его гладкое лезвие. И мой голос звенел, но не так, как звенел бы смех, если бы я умел смеяться. Итак, солнце было уже в зените, и я лениво потягивался, вдыхая запахи округи. Конечно, больше всего было запахов цветов, но мне было лень их разбирать, отличая запах каждого из цветков от его собратьев. Ещё пахло свежевыпеченным хлебом (ну да, до пекарни Аннэли всего минут пятнадцать ходу, она моя ближайшая соседка с тех пор, как я получил отдельный от родителей дом на отшибе нашего поселения), птицами, кровью... так, подумал я, кровью? Кровью-то почему? На всякий случай вооружившись прогулочным кинжалом (без него я далеко от дома и не отходил), я поспешил посмотреть, что вообще происходит и откуда запах. (Кстати, когда я вспоминал этот эпизод впервые - мне было что-то около одиннадцати лет - всю улицу оббежал в попытке унюхать слабым человеческим носиком хоть что-то, кроме очень уж острых запахов вроде супа с чесночной заправкой, готовящегося у соседей). Я удалялся всё дальше и дальше в лес, недоумевая - откуда запах крови, так похожей на кровь эльфа (а значит, не являющейся кровью животного), мог взяться в моём лесу?! Лес я уверенно считал своим - по крайней мере, ту его часть, что примыкала к моему дому. До сих пор удивляюсь, насколько яркими сохранились воспоминания о том дне сейчас, когда я самый обычный человек, обречённый жить среди таких же ничтожеств. Откуда вообще берётся память прошлых жизней - это уже вопрос, а как можно так детально помнить самые знаковые дни - ещё интереснее. Хотя лично я ставлю на то, что подобные воспоминания посылаются в наказание за всё, что Лучезарным Светом считается недостаточно чистым. Наверное, я зря так относился к человеческим отродьям - вот теперь и живу среди них, терзаемый воспоминаниями о том, что на самом деле я эльф по имени Лориэль, молодой собиратель оружия, зарабатывающий на жизнь починкой и чисткой оружия чужого. Я знаю рецепты всех зелий, которыми можно снять ржавчину с меча, сделать лезвие острее, заставить светиться рукоять. Я разбираюсь в луках, и могу сделать тетиву из чего угодно, даже из струн лютни... Впрочем, к чему это знание сейчас, когда всё, на что я способен - это получать знания по скучной человеческой профессии и просыпаться каждое утро, вспоминая о себе совсем другое имя, совсем другие факты, совсем другую жизнь? Я не хочу её помнить. И поэтому я, наконец скопив денег на билет, трогаюсь в путь в надежде, что он ещё жив. Пусть он старик, но я помню его имя, а значит, если доберусь до города, ближайшего к нашему эльфийскому поселению, то отыщу его там, любой ценой отыщу, чтобы попросту попросить прощенья... Я всё время отвлекаюсь от темы. Мне незачем просить прощенья, потому что тогда я его спас. Углубился в самую чащу леса - и увидел умирающего человека, лежащего на спине и глядящего почти уже пустыми глазами в небо. Но когда я приблизился, чтобы проверить, есть ли шансы ещё его спасти, человек поймал мой взгляд - и его глаза на мгновение засветились надеждой, так похожей на Лучезарный Свет, в который любой порядочный эльф верит с детства, что я не выдержал и перестал строить уже вертевшиеся на задворках головы соображения о том, как можно использовать человеческий труп в личных целях, для каких зелий может пригодиться его кровь, и может ли вообще. Пусть он человек, но он умирает, а я могу ему помочь - и, поскольку он довольно хорошо одет, я могу стребовать с него золото за спасение. Золото мне всегда пригодится. Хорошо, что в лесу растёт много целебных трав, и что человек был не настолько слаб, чтобы не смочь по моему требованию разжевать несколько травинок, могущих замедлить кровотечение, а вместе с ним и его умирание. Хорошо, что я был достаточно силён, а человек достаточно хрупок, чтобы я мог поднять его на руки и донести до своего дома. Последующие несколько часов я занимался исключительно врачеванием. Хорошо, что в моих запасах было достаточно приготовленных настоев, чтобы человек мог придти в себя практически без необходимости заваривать что-то новое. Тело человека - оно, в общем-то, мало чем отличается от металла, принцип почти тот же. Хочешь, чтобы он перестал истекать кровью - возьми настой против ржавчины, только добавь в него ещё пару травок. Хочешь, чтобы спал жар и прояснилось сознание - используй для протирания лба ту же эссенцию, что брал для того, чтобы рукоять меча начала сиять. По крайней мере, я выяснил всё это в тот день, пробуя зелья по интуиции - которая всегда работала у меня преотличнейшим образом. Это стало ещё одним пунктом, по которым я по-настоящему презирал людей. Как может считаться разумным существо, лечить которое можно теми же методами, что и оружие?! Впрочем, пока я приводил его в чувство, успел подумать: а ведь это, получается, ещё один меч в мою коллекцию! По крайней мере, глаза у него так же блестят, как сверкает порой лезвие меча. Такие же пронзительно серые, практически стальные. Вот только этот меч я должен буду выгодно продать... Мои намерения избавиться от "меча" за хорошую цену разбились с таким же грохотом, как разбивались порой склянки, которые я неловко сбрасывал с полок - при всех моих умениях неловкость всё же за мной водилась. Человек окончательно пришёл в себя и рассказал, что зовут его Теодор, что он сын богатого человека, и враги его родителя решили отомстить, планируя убить всю его семью. Теодор бежал, но в лесу его настигли, ранив и безжалостно оставив умирать. Он был уверен, что родителей в живых уже нет - как, разумеется, и золота, на которое я рассчитывал. А потом он спросил: - У нас в городе ходят легенды об эльфах, о том, что далеко за лесом скрываются ваши поселения. Неужели ты и правда эльф? Я никогда в них не верил... Что ж, мы с Теодором были квиты. Я презирал людей - он не верил в эльфов. Баш на баш, одно на одно. Мне тогда неверие в меня казалось куда большим злом, чем презрение его - ведь презирать как минимум означает признавать существование, а это уже даёт хоть какую-то, но долю уважения. А не верить, не верить - о Лучезарный Свет, как можешь ты допускать существование кого-то, кто смеет не верить - в меня?! Впрочем, в меня он, кажется, верил. По крайней мере, благодарил за чудесное спасение. А когда я надменно сообщил ему, что держать в своём доме человеческое отродье не намерен, и чтобы он, раз не может заплатить, выметался куда подальше от поселения, пока я не решил поразмышлять, на какие зелья можно пустить его тело - упал передо мной на колени, благо я привёл его в чувство достаточно, чтобы лежать в постели он был уже не обязан. - Прошу вас, о высокородный эльф! - обнаружив, что я могу выкинуть его на улицу, Теодор резко перешёл на "вы". - Позвольте мне остаться у вас живым! Я не могу вернуться к людям, там меня сразу же убьют! Оставьте меня у себя, я готов на любое служение, только не выгоняйте! Мне понравилось, что меня, рядового жителя поселения, называют высокородным. Это в некоторой степени снижало степень обиды на то, что этот человечишка смел в меня не верить. Но ярости во мне это не убавило. Я привык полагаться на интуицию, привык делать именно то, что чувствовал, а не то, что мог логически решить. Логика хороша там, где нужно выбирать из двух противоречащих импульсов. А во мне на тот момент импульс был один - слишком уж светились его глаза. - Я могу оставить тебя у себя в услужении, тут ты прав, - словно бы размышляя над его словами, протянул я. - Ты мог бы научиться готовить зелья, чтобы я не возился. Мог бы убирать дом и ухаживать за садом. Мог бы... - я выдержал паузу, - быть моим в постели. Он побледнел, и на мгновение мне показалось, что сейчас человек снова потеряет сознание. - Ты... вы... гей? - Что значит "гей"? - я удивился незнакомому слову: до того мне казалось, что мы говорим на одном языке. - Ну... тот, кто любит мужчин. - Любит?.. - я всё ещё не понимал. - Спит с мужчинами. Делит с ними постель. Вот это уже было для меня откровением: оказывается, для людей была какая-то разница между мужчинами и женщинами в вопросах того, с кем, собственно, постель делить. - Постой, - уточнил я, - а чем мужчины хуже женщин? Он попробовал мне объяснить, но из его путаных объяснений я понял только одно: двое мужчин не могут произвести на свет ребёнка, и потому нельзя, неправильно, некрасиво. - Но я же не намерен иметь с тобой ребёнка, - всё ещё удивлялся я, - почему должна быть проблема в таком вопросе? - Но это же унижение, - шепнул он в некотором отчаянии. - Что - унижение? - Использовать мужчину как женщину... Я наконец-то понял. Мужчина в человеческом понимании должен быть тем, кто делает женщине ребёнка, и роль женщины как матери почему-то принижается настолько, насколько это вообще реально. И поэтому если мужчину уподобляют женщине, то всё, он унижен, кошмар, зовите охрану!.. Вот тот мужчина, который остаётся при таком раскладе мужчиной, видимо, так сильно не порицается, хотя это тоже вроде как не очень... В текущей жизни, когда я столкнулся с таким взглядом среди людей, с которыми вырос, мне казалось это таким же абсурдным, как и тогда. Разница в том, что в этот раз подобные взгляды мне пытались привить с детства. Разница в том, что в этот раз я по-настоящему возненавидел людей - тогда это было скорее на уровне "я должен их ненавидеть, потому что так надо". А тогда я попробовал объяснить ему, что презираю людей как таковых. Что для меня и мужчины, и женщины - ничто. Что мне всё равно, кто будет подо мной снизу, но будь он эльфом, я бы и себе позволил бы быть под ним, потому что в постели эльфы наслаждаются друг другом, а не один эльф - другим. Но с человеком обращаться можно только одним способом - наслаждаться им, подчиняя его и присваивая, как, и правда, ещё один меч из своей коллекции. Потому что он - ничтожество, а я - эльф, и я мог бы ещё, возможно, пообщавшись с ним, пересмотреть свои взгляды на человеческий род (ведь я никогда прежде не встречал живого человека, и потому мог бы оказаться неправ в своих предубеждениях), но то, что он считает, что овладеть мужчиной - это его унизить, не оставляет мне выбора. Наслаждение, которое испытывают двое, овладевая друг другом - это священное наслаждение, ведущее к Лучезарному Свету. А люди сводят всё это всего лишь к размножению?! Смеют говорить, что быть в постели снизу - это унизиться?! В таком случае, раз в этом - унижение, я обязан унизить. Цвет его глаз приобрёл такой насыщенный оттенок, что воспринять это иначе, нежели лезвие меча, я не мог никак. И когда я повалил его обратно на кровать, на которой он несколько часов до того приходил в себя, цвет глаз сохранялся. И не менялся до тех пор, пока я наконец не отпустил его, убедившись, что выжал всё-таки из этого, казалось бы, непроницаемо молчаливого тела надрывный стон. Он получил удовольствие. Это для меня было главным: ведь если унижение в том, чтобы испытывать то, что дано лишь женщине - значит, я обязан сделать так, чтобы он был унижен. Так было раз за разом, день за днём. Первую неделю он не разговаривал со мной - только отвечал на вопросы. А на второй неделе начал спрашивать: почему мы кладём в зелье именно лепестки арденты? Почему нужно перемешать именно двадцать раз? Почему николинг смывает только часть ржавчины, но при этом лезвие становится острее? Почему надо нарезать для лука веток именно краснолиста, если ветки тиоры на вид подходят больше? Почему у наших растений такие названия? И можно ли съесть кусок вон той булки? Я наслаждался. С каждым заданным вопросом спадала его гордость, словно бы листва опадала с дерева. С каждым новым стоном в нашей (а чьей ещё, если у меня дома была только одна постель?!) постели я чувствовал себя утвердившим свою власть, укрепившим свою волю. В бесчисленных вопросах он казался мне ребёнком, которого я смог воспитать, усмирить, приучить к правильному поведению. Через месяц он сам, без моих указаний, варил основные из необходимых мне зелий. И в постель меня тянул - тоже сам. Я заботился об его удовольствии так, как заботятся о том, чтобы сыт был зверёк, прирученный и взятый в дом. Я касался его в таких местах, чтобы цвет его глаз не мог не быть похожим на сталь - только не от ярости и страха, а от безумного, непреодолимого восторга. Мне был нужен этот восторг. Ни один клинок, с которым я работал, не смотрел на меня так, так не стонал. Клинки вообще не стонут. А эльфы - не подчиняются. Ни один эльф не подчинится, как подчиняется это человеческое отродье. Ни один эльф не стал бы мне принадлежать. Я и не представлял, что может быть столько удовольствия - от того, что кто-то принадлежит мне всецело, выполняя все мои приказы. Что кто-то полностью зависит от меня. Главное было - скрывать Тео от других. От моих заказчиков, которые приходили порой приносить или забирать оружие. Но в эльфийском доме это не сложно - у меня было два здания, и всегда можно было разговаривать с клиентами в оружейной, заперев человека в основном помещении... ну а к родственникам я ходил в гости сам. Он прекрасно понимал: увидят - убьют, или, в лучшем случае, выгонят. Людей в нашем поселении не жаловал не только я. Так продолжалось до тех пор, пока за ним не пришли другие люди... Сейчас я еду - еду далеко, в город на краю леса, в котором он должен жить, ведь количество прошедших лет измеряется пока что не в сотнях, а всего лишь в десятках, - и думаю: как так вышло, что я смог по-настоящему его полюбить? Как я так привязался к какому-то жалкому человеку, что позволял ему возиться с моей (с моей!) коллекцией оружия, что учил всему, что умел сам, что выслушивал истории о его жизни, всё глубже погружаясь в нравы человеческого мира, что испытывал всё больше ненависти к этим нравам, но всё меньше презрения к самому Теодору? Скорее уж я испытывал к нему жалость, считал, что я спас его от этого ужасного человеческого народа, и должен научить всему тому, что умеют эльфы. В конце концов, я жил на отшибе, меня устраивало моё одиночество - значит, и ему меня одного должно было быть достаточно, и в контакт с другими эльфами он бы не вступал. Я перестал считать, что поступаю по отношению к нему неправильно, когда он забился в моих руках в очередной раз, взглянул на меня глазами, из которых, как всегда после подобного, потихоньку уходила сталь, оставляя место обычному серому цвету, подобному небу в преддверии дождя - и прошептал: "Лориэль, какое счастье, что ты меня нашёл". Я понял, что он, к тому времени уже начавший обращаться ко мне на "ты", в моих объятиях чувствует жизнь, которой люди его практически лишили. И загорелся желанием спасти его от людей, спасти от его ужасного человеческого прошлого. Я выхожу из экспресса и вспоминаю, как они пришли за ним, пришли спасать своего сына из рук ужасных эльфов. Его отец выжил - человеческие разборки всегда такие странные, не поймёшь, кто останется в победителях. Допросив горе-убийц, он узнал, что сына бросили в лесу - и вот, наконец, когда до них дошло, что байки про эльфов - это не байки, и что сын наверняка укрылся у них, пришли за мной. И когда их - ведь их было так много, и запах был таким острым! - унюхали мои соседи, то пришли - несколько эльфийских семей, которые были в пекарне у Аннэли, пока мои "гости" были на подходе к дому. Они спешили по дороге, по которой пятнадцать минут ходу, но добежать можно и за семь, пока я объяснял человеческим отродьям, что сына им не отдам, и что не позволю ему вернуться к тем, чьи нравы столь ужасны, что если бы эльфийские родители знали, то пугали бы своих детишек обычаями людей, которые, несомненно, станут частью их жизни, если маленькие эльфы будут плохо себя вести. Они добежали как раз тогда, когда в меня выстрелили - а я никогда не видел человеческого оружия, и с удивлением смотрел на кровь на своей груди, пытаясь понять, чем в меня попали, но веря, что человеческими методами эльфа не убить, и готовясь отбиваться клинком, но понимая, что стоило бы, конечно же, луком - их оружие стреляет с расстояния... И когда эльфы увидели мою кровь, то их, более доверяющих тетиве, чем клинку, стрелы полетели в моих непрошеных гостей, вызывая ответные выстрелы. А потом, когда Теодора всё-таки забрали, оставив несколько своих трупов - и двоих наших, ведь эльфа, оказывается, всё-таки может убить человек, надо только знать, куда и чем стрелять, - мои соседи отомстили мне за то, что несколько десятков человек оказались на эльфийской территории, введя стебель акаиды, растущей у задней стены оружейной, в мою рану. Это убивает эльфа не сразу - у меня было время выслушать, что я, оказывается, предатель эльфийского рода, унизившийся до контакта с человеком. Они и не сомневались, что нужен он мне был ради постели. А я не мог понять, почему родители в своих поучениях о презренных людях не объяснили мне, что эльф не имеет права брать человека в свою постель. Наверняка думали, что людей в нашем поселении никогда и не окажется? Или просто не знали, что для человеческого мужчины оказаться "в роли женщины" унизительно, потому полагали, что я никогда не позволю себе дать наслаждение человеческому отродью - не знали, что так можно выразить своё презрение? Хотя я же тоже не знал, а дать наслаждение был готов - слишком уж у него были красивые глаза... Когда мне сказали, что человек с таким именем погиб в год моей смерти - ну не моей, конечно, а эльфа Лориэля, которым я был в прошлой жизни - я испытал скорее восторг, чем боль. Он был! Он существовал! Моя прошлая жизнь и правда была, я ничего не придумал, мне не пригрезилось! Я не зря ненавижу людей, они действительно именно такие ничтожества, как мне казалось, и я не придумал имя Теодора - он был, он существовал! Уже пробираясь через лес на арендованном джипе, - хорошо, что на подработках я скопил достаточно денег, - я вспоминаю, как на машинах приехали они, как они его забрали, - и пытаюсь понять, что и зачем я делаю? Куда я еду?! Если он мёртв, значит, я ни у кого не попрошу прощенья! Уже на подъезде к поселению понимаю: я рассчитываю, что эльфы убьют меня, как вторгнувшегося в их пространство, и я смогу пойти искать его где-нибудь за чертой. А ещё - что эльфы существуют, что их я тоже не придумал. Молодой эльф отчаянно машет моему джипу руками: ясно, унюхал. Я останавливаюсь и выхожу из машины - что ж, я найду свою смерть раньше, чем рассчитывал, ведь мой старый дом ещё даже толком не видно из-за деревьев. Он смотрит мне в глаза - и я вижу знакомую сталь. Не один я стал другим существом в новой жизни. Теодор тоже. - Ты пахнешь Лориэлем, - его голос дрожит. - Ты смотришь, как Теодор, - я сам не понимаю, почему смеюсь. Смеюсь, как человек - да человеком я уже и являюсь. Как я избегал смеха в прошлой жизни! Как я смеюсь теперь, и смех мой звенит громче, ярче, сильнее, как звенела когда-то моя гордость за оружие. - Ты вернулся за мной, - он плачет. Интересно, умеет ли он смеяться?.. - Я же тоже вернулся, сбежал от них - и увидел твоё тело на пороге дома. Не позволил соседям убить и меня, сел в машину и уехал раньше, чем они за мной пришли... хотя я же был один, они меня бы и не унюхали, в прошлый раз же не унюхивали даже когда я был в доме, в они в оружейной, так что я успел, прежде чем уехать, похоронить твоё тело на опушке леса... а потом спустил машину с обрыва недалеко от города. Я хотел найти тебя. За чертой. А вместо этого родился эльфом. - И живёшь в моём доме?.. - я пытаюсь понять, что он здесь делает вообще. - Я родился у твоей матери. И всё детство слушал, какие уроды эти человеческие отродья, погубившие её старшего сына. А потом перебрался в дом "старшего брата" и занялся его работой, ведь я всё помню. Я молчу. Я смотрю на него и молчу, ничего не понимая. Кто он мне теперь? Брат? Но ведь по этой жизни я уже не сын своей матери. Меч в коллекции? Но ведь теперь эльф - это он, человек - это я. Это он работает с оружием. Теперь я - его меч?.. Он обнимает меня и уводит по направлению к дому. - Теперь укрывать человека у себя в доме буду я. Главное - чтобы они тебя не нашли. Я продолжаю молчать - только крепче сжимаю его руку, обвивающую меня за талию. - Как же я ненавижу эльфов! Меня совершенно не удивляет, что слово "эльфов" мы произносим вдвоём. - И людей, в общем, тоже, - он слышит мой смех в ответ на эту фразу, и неожиданно тоже начинает смеяться, тихо, неуверенно, но начинает. Эльфийское воспитание не убило в нём человека. Он жив, и вовсе не тот старик, которого я ожидал встретить. Оказывается, люди тоже могут обрести бессмертие. Достаточно заслужить любовь эльфа. И тогда Лучезарный Свет и на человека снизойдёт. Мы смеёмся вдвоём, приближаясь к дому, где зависеть от другого, подчиняться ему, слушаться его - и кто знает, не отдаваться ли?.. к этому я не настолько готов... - теперь буду я.