Живой

Тонкие сильные пальцы скользят по лицу. Глаза цвета вечернего неба усмехаются. — Михару, ты так громко меня звал, что я проснулся. Тебе снился кошмар? — Нне совсем…— мне снова снился эротический сон с твоим участием. Интересно, как я тебя звал? Ты говоришь про кошмар, давая шанс на побег, но твои глаза ухмыляются. Когда кричат в кошмаре и когда выстанывают имя во сне – немного разная интонация, думается. Соврать тебе не могу, но правду сказать выше моих сил. «Михару, у тебя есть желание, я знаю. Скажи его мне, воспользуйся моей силой…». Фея стала приходить каждый день. Да, у меня есть желание, но я хочу, чтобы оно исполнилось само собой, чтобы это было естественное течение. Да и думаю, что мудрость всего мира вряд ли поможет в вопросе эмоций, ведь эмоции не поддаются разуму. — Фея приходила? — Ддда. — Она зачастила. — Она говорит, что у меня есть желание, – ты мрачнеешь. Немного отстраняешься. — Оно помешает исполниться моему желанию? — Нет. Мне не нужна помощь в его исполнении..в смысле, в исполнении моего желания, о котором она твердит..ну понимаешь…. — Значит, ты сам можешь его исполнить? — Ннне совсем. — Если оно не мешает, тогда почему ты не попросишь исполнить ее мое желание? — Это очень сложно объяснить. Я ее прошу, но она говорит, что это твое желание, а она исполнит только то, чего я сам хочу. — Понятно, – поднимаешься. Не люблю это слово. Мне кажется им можно обрубить, что угодно, особенно, если оно исполнено тобой. Может, дело не в слове, а в тебе? Скорей всего так. И, наверное, именно поэтому у меня такое щемящее чувство, что я сейчас потеряю тебя. Вцепиться в твою руку, рискуя и твоим и своим здоровьем. — Йоите…просто…понимаешь. Я…не знаю…я хочу, как лучше…— кусаю свои губы. Мне очень хочется тебя, но не хочу испортить то, что есть. Я не могу тебе сказать, что мое желание – это то, что я хочу тебя всего целиком. Себе. Все твои желания и мысли, твои тонкие пальцы, глубокие глаза, темные волосы. Всего тебя, до капли, эгоистично, только себе. Не думал, что буду испытывать больше, чем близкую дружбу. Не знаю, в какой момент это началось…когда это переросло во что-то сжигающее, изматывающее, убивающее…я ничего не знаю. Мне лучше было бы оставаться таким же равнодушным, как и раньше…я не могу ответить на твои вопросы предельно честно, но и не могу потерять твое доверие. Но оно слишком хрупкое и требует предельной честности…замкнутый круг. Внимательно смотришь на меня. Блики луны на твоей коже, в твоих глазах. У тебя прохладные пальцы, ты без привычных кожаных перчаток. Держу, а сказать не могу. Да как это можно произнести вслух?! Время минутами превращается в туман, что застилает мне глаза. Мне тепло, спокойно и не хочется отпускать. Может, не так уж и важны мои слова, а? Может быть, слова нас всех только разрушают? Как же передать тебе…может, почувствуешь через мои пальцы все невысказанное? Знаю, что мы не в каком-нибудь романе, но разве ты не чувствуешь электрических импульсов от соприкосновения рук? Неужели это все в моей голове? — Скажи мне свое желание. — Я не могу. — Почему? — Потому что это может разрушить нечто важное для меня, – убираешь руку. Мне становится так холодно, так тоскливо, что буквально плакать хочется, – Йоите, оно касается тебя! Не спрашивай меня больше, я прошу! – на меня накатывает отчаянье. Такое сильное. Не отпускай меня. Не забирай руку, это больно. Не спрашивай, ответить невозможно. Зажмуриваюсь, пытаясь успокоиться после своего выкрика, пытаясь избавиться от твоего непонимания и от накативших эмоций. Их слишком много для того, кто так старательно пытался быть всю жизнь равнодушным и безучастным. Понимаешь, их слишком много для меня!.. Кажется, я качаюсь из стороны в сторону. Да, мне надо успокоиться. Единственное, что я могу тебе сказать, почти не владея собой, абсолютно не владея ситуацией и голосом: — Прости, Йоите, прости меня, пожалуйста, прости…— кажется, на моих щеках воздух чувствуется более остро. Видимо, из-за того, что они стали мокрыми. Нет-нет, мне нельзя плакать, ведь ты не терпишь эмоций, ты не терпишь слабости. Я не открою глаза, потому что вдруг ты уйдешь? Так хотя бы останется твой запах, я продержусь в иллюзии, что ты рядом. Ты всегда исчезаешь неслышно, но всегда заметно для меня. И это страшно. Мне всегда безумно страшно, когда ты пропадаешь или даже просто уходишь, хоть я и знаю, куда. Теперь ты постоянно рядом, и, пусть это и высшая степень эгоизма, я рад тому, что вся надежда у тебя только на силу, которая спряталась во мне, ведь так ты все время рядом со мной. Ты все время нуждаешься во мне. — Я больше не буду спрашивать. Прекрати, — ты говоришь жестокие слова, но так мягко. Мне очень хочется на тебя посмотреть, но я не могу. После этого выкрика мне стыдно, после этих слез мне стыдно. Скажи уже, что ты спать, и все. Темнота и расстояние скрывают любые изломы души. Почему ты не идешь спать? Поглаживаешь мои пальцы. Успокаиваешь? Не надо. Не надо. Слышишь меня, не надо! Я все не так понимаю. Все иначе уже воспринимается. Я даже другом нормальным больше не могу быть. Не сейчас. Днем – пожалуйста, но не сейчас. Ты же даже не представляешь, какой ты красивый. Ты красив до сумасшествия. Все время на тебя пялюсь, и каждый раз мне хочется визжать от восторга – от твоего пальто, от твоего извечного берета, от твоих длинных ног в узких штанах. Я просто схожу с ума. Каждое твое движение, даже когда ты собираешься убивать – как ты властно и уверено вытягиваешь руку и указываешь на жертву… я готов умереть миллион раз, лишь бы каждый раз меня убивал ты. Если бы только это не убивало тебя… как же мучительны твои прикосновения, а ты сидишь, и ничего не знаешь. А если догадался по моему крику, то это слишком жестоко. Надо открыть глаза. Не надо было открывать глаза. Опершись на свою изящную руку, другой поглаживаешь мои пальцы. Слишком медленно перебирая подушечками, слишком близко от меня… В свободной футболке и постельных штанах смотришься как-то изысканно небрежно. Все в тебе будто издевается надо мной – бледноватые, вытянутые в нитку губы, идеально ровный и прямой нос, а кожа у тебя слишком чистая, как будто бы ее кто-то нарисовал – ни одного изъяна. Бархатистая, нежная, немного прохладная. Мои глаза застыли, раскрывшись. Я даже дышать боюсь, боюсь спугнуть дыханием тебя, будто ты видение или бабочка. — Михару, почему ты так на меня смотришь? — Что?..Смотрю?..а..в смысле, как «так»? – этот лепет мог бы изобразить хотя бы фальшивое недоумение, если бы не мое сбившееся дыхание, ведь я не дышал, да и вообще…и если бы не шепот, вместо нормального тона. Но я уже не в силах оторвать от тебя глаз. — Знаешь, ты меня уже не первый раз зовешь, — перехватывает дыхание от какого-то страха, но я рад этому страху. Он хотя бы немного отвлекает меня от возбуждения. От того, что ты рядом. — Ммееша…кхе-кхе…мешаю спать? – мои слова звучат настолько неубедительно, что мне кажется, сейчас луна покраснеет от стыда за меня и мою слабость. Ты прекращаешь гладить меня и толкаешь в плечо. Это неожиданно. Я откинулся на спину. Было не больно, упал именно от неожиданности. — Честно говоря, очень мешаешь, — я что-то явно сейчас не понимаю. Ты нависаешь надо мной. Мой скудный опыт в этих делах вопит о том, что обычно после этого целуют в губы. В моей жизни, не смотря на мою невинную, или лучше сказать, именно благодаря моей невинной внешности, я имел опыт в поцелуях, но воспоминания об этом какие-то смутные и достаточно невнятные. Да и будь я Казановой, весь опыт перед тобой бы рассыпался в прах. Но не может же быть, что ты поцелуешь меня? Смотрю на тебя во все глаза. Ты наклоняешься совсем близко. Теряю момент, когда ты прикасаешься к моим губам языком. Теряю этот момент, потому что все тело заполняет нечто, что заставляет меня ерзать и тянуться к тебе, нечто, что заставляет кровь вдвое быстрее обычного бежать по венам и в кисти биться пульс с такой силой, что мне кажется, кожа разойдется по невидимым швам. Это нечто убивает способность думать, что-то анализировать. Глубже, вжимая в подушку, лишаешь меня кислорода. Проводишь ладонью по изгибам шеи. Я хочу тебя всего. На секунду отпускаешь меня. — Боишься, посадят за совращение несовершеннолетнего?… — глупость сморозил, глупее некуда. Ну кто тебя посадит? — Боялся бы, если бы сам был совершеннолетним, — уголок твоих губ немного приподнимается. Точно! Ты же сам… еще большая глупость оказывается…додумать это все не в состоянии. Твои волосы пахнут хвоей. Не знаю, почему. Шампунь у тебя такой же, как у меня, но они всегда, устойчиво пахнут хвоей. Так снимаешь одежду, что мне хочется кончить только от этого мягкого, почти невесомого скольжения. Странно, я не чувствую никакого стеснения. Меня так жжет изнутри желание, что мне кажется, не смогу выдержать этого жара. Мое тело будто горит. Впечатление, что светимся в темноте – ты синим, а я красным. Так легко спускаешься поцелуями к низу живота. Все твои движения – неторопливые, соблазняющие, побеждающие остатки разума. Не смотря на твою неестественную красоту, каждый жест смотрится естественно. Даже когда ты скользишь ладонями по внутренней стороне бедер, от коленки вниз, раздвигая ноги, ощущение, что это самое обычное поведение, что так всегда происходило и так должно происходить. Удивительно. Твои пальцы двигаются внутри меня, но остаются такими же прохладными, хотя я как раскаленное железо. Я хочу, чтобы ты оказался внутри, но меня надо растянуть. Знаю это где-то на интуитивном уровне. Знаю это, но все равно начинаю требовательно ерзать и требовательно-просяще на тебя смотреть. Только благодаря твоему терпению, первый толчок обходится без боли. Ты всегда поступал так, как считал нужным. Прокусанные губы и все равно невозможность скрыть стоны или хотя бы приглушить. Такое удовольствие невыносимо для человека, ему обязательно нужно его выплеснуть, поэтому я не могу потише, поэтому я не могу... Твое имя настолько же красиво, насколько и ты, поэтому невозможно прекратить называть тебя по имени… Каждый толчок – движение, которое делает меня на какую-то долю секунды единым целым с тобой. Выгибаться, чтобы продлить хоть на мгновение это ощущение. Сладкая пытка, из-за жгучего желания стать частью друг друга, неотделимой частью. Двигаться, почти умирая от наслаждения. Растворяться в текущем моменте, а потом эйфория. Какое-то мимолетное забвение всей вселенной. Только твоя душа вместо самого себя и сердца… Это было так давно, но помню все, как сейчас. Запомнил каждую деталь. Я не мог бы рассказать, если бы меня попросили, чувствовалось ли в наш первый раз наслаждение на физическом уровне. Но это только потому, что я сходил с ума от мысли, что ты во мне, что я чувствую твою кожу и твое движение. Сейчас я схожу с ума, вспоминая это в который раз. После первого было много других, но я всегда вспоминаю все с этого момента, когда все по-настоящему только начиналось. Потом вспоминаются разные бытовые моменты, которые вызывают у меня улыбку в любом месте и в любое время… Кожаная перчатка движется как маятник в такт твоим шагам. Все мое внимание сконцентрировалось на ней. Так глупо, но мне до дрожи в коленях хочется схватиться за нее. Я знаю, что ты не любишь, когда тебя касаются. В моем случае, когда пытаюсь дотронуться до тебя на людях. Целенаправленно я, впрочем, не пытался, но приблизительно знаю твою реакцию, тут не надо быть пророком… Например, как с шарфом было. Хотя шарф я все-таки намотал на тебя, но все же это немного другое. — Значит, ты говоришь, что фея не приходит? — Аха. — И что ты думаешь делать? — Взять ее. — Что? – от удивления ты останавливаешься, а я спотыкаюсь, но так и не падаю. — Я хотел сказать, позвать ее. Позвать. Оговорился, — черт. Эта идея с твоей рукой совершенно нелепа. И сейчас точно не та ситуация, когда мне стоило бы об этом думать. Но я не могу. Просто не могу перестать думать, поэтому продолжаю смотреть на твою руку и пропускаю твой недоуменный взгляд. Продолжаем движение. — Позвать ее, как? — Аха, — надеюсь, ты начал разрабатывать какой-нибудь там план, потому что я не в адеквате. Переволновался и если бы не прохладный ветер, то вспотел бы. А все из-за какого-то навязчивого, неуместного и необъяснимого желания взять тебя за руку. — Михару, — ты опять почему-то остановился. Серьезно смотришь на меня, хочется повести плечом, чтобы сбросить этот взгляд. – В чем дело? — А что? — Ты рассеянный и не отвечаешь на мои вопросы, — ты недоволен. И я должен что-то объяснить, придумать какую-нибудь причину, но мозг будто атрофировался, глаза опять вперились в твою руку. Интересно, почему мне так сильно вдруг захотелось взять тебя за руку? Непонятно… Вдруг резко поднимаешь меня за подбородок: — Михару. Я спрашиваю, в чем дело? – каждое слово с бонусной паузой. В голове пусто, поэтому придется говорить правду. — Просто за руку хотел тебя взять, — ты как-то странно на меня смотришь. Такого взгляда в твоем арсенале я еще не наблюдал. Все-таки ты безумно красив. Отпускаешь подбородок, устало вздыхаешь. Я тебя расстроил? Или ты устал от меня? Даже от одной мысли об этом становится тоскливо и горько. И внезапно я чувствую, как на моей руке смыкаются пальцы, затянутые в кожу перчаток. Ты идешь вперед, ведя меня за руку. Я как идиот улыбаюсь, внутри тепло, похожее ощущение рождается, когда смотришь на столбик пыли в солнечном свете и вокруг тишина. — Ты что-то у меня спрашивал? – теперь могу отвечать на твои вопросы, хотя я предпочел бы помолчать. — Неважно… — мне на секунду показалось, что ты улыбнулся… …. Когда ты уже принял свое решение, и сидел в кресле, постоянно держа в своих руках спицы, я стал более смелым. Принося тебе лимонад, пользовался тем, что ты освобождал одну руку, и садился на тебя и утыкался в шею. Ты выпивал лимонад и ставил кружку на пол. Потом брался снова за спицы, а я оказывался в замке твоих рук и вдыхал тебя. — Ты уже неделю не ходишь в школу. — Там ничего важного, все промежуточные контрольные и тесты написали, идет закрепление материала. — А тут значит, много важного. Сидишь и ничего не делаешь. — Мне их слишком много, а тебя слишком мало, поэтому да, здесь много важного, — ты на это ничего не отвечал, и я некоторое время слушал шорох спиц, — Йоите… — Мм? — Йоооииитеее… — Аха, я тоже…— после этих слов мне становилось так спокойно и разливалась звенящая вибрация удовольствия по всему телу, что больше не хотелось двигаться. Я знал, что мне нельзя напрягать твой слабеющий организм, и поэтому через полчаса надо было слезать. Но каждый раз повторялось одно и то же: — Я еще чуть-чуть посижу?.. — Аха…— чувствуя твою улыбку, просиживал еще минут десять и сползал к твоим ногам… Даже если бы у меня была сотня лет впереди, думаю, мне все равно тебя было бы мало. Ты исчез красивыми блестками в небе, не оставив ничего, кроме своей одежды и тысячи разных воспоминаний, и еще моих чувств к тебе. Я не замкнулся. Я не умер вслед за тобой, жил полной жизнью, так сказать. Три года спустя у меня даже появилась девушка. Самое смешное, что я понял, почему начал с ней встречаться только тогда, когда решил с ней расстаться – она пользовалась шампунем, из-за которого ее волосы пахли хвоей, а потом она перестала, и я решил расстаться. Я провстречался с ней три года. Она не любила меня, ей просто нравилась «картинка». Так что, никто не пострадал. Вообще, я был, впрочем, и сейчас – достаточно популярен. Это кое-чего стоит, хотя меня это никогда и не волновало, но надо ценить то, что у тебя есть. Я и ценил. Ценю… Я ни на миг о тебе не забывал. Мучился и наслаждался снами-воспоминаниями. Иногда мне казалось, что я уже сошел с ума и живу где-то в воображаемом мире, а настоящий там, где ты. Но я был живым. Общался с друзьями, они пытались поддержать меня, со временем все больше начал их поддерживать я. Гулял, учился, поступил, старался искренне смеяться. Но буквально месяц назад мне сказали, что у меня опухоль в мозгу – ни вырезать, ни спастись. Осталось полгода. Считай, уже пять месяцев. И знаешь, мне вдруг так полегчало, будто бы все это время я сдерживал себя, будто жил в клетке. Голова болит все сильнее, но мне на это плевать. Постоянно улыбаюсь. Сейчас, как никогда, я чувствую, что живой. Через пять месяцев я буду с тобой. Мне жаль всех, кто останется, но они справятся, а я устал тут. Без тебя. Носить твой незаконченный шарф и свитер, который ты носил. Ловить запахи, напоминающие тебя. Не чувствовать твоих прикосновений. Устал. Через пять месяцев я буду свободен. И наконец-то живой. По-настоящему живой.