Карцер

      Когда в обычно шумном гарнизоне вдруг становится подозрительно тихо, стоит задуматься – возможно, вы чего-то не знаете о происходящем за дверью вашего кабинета?       Но Оноре де Бальзак – двадцатиоднолетний, худой до прозрачности молодой стратег местного гарнизона, - пребывал в «счастливом» неведении, будучи полностью погружённым в чтение книги. Наполеон всегда лишь фыркал на это его увлечение – Бальзак мог читать часами, и всегда жаловался, что солнце садится слишком быстро, а прочитать ещё нужно так много. Наполеон никогда не говорил этому угрюмому, со странного цвета волосами человеку, что иногда ревнует его к книгам, ведь с этими пыльными фолиантами его стратег проводил слишком, как казалось Наполеону, много времени. Намного больше, чем с самим Бонапартом. Однако Наполеон никогда бы не сказал подобного вслух – отчего-то он всегда боялся, что Бальзак одарит его одним из тех своих холодных, презрительных взглядов, которые всегда были у него припасены для неприятных ему личностей. Наполеон не хотел входить в их число, поэтому всегда оставлял Бальзака наедине с книгой, едва завидев, что тот вновь пропал среди шелестящих страниц, и уходил в казармы к солдатам – пить, веселиться, шуметь, играть в карты.       Бальзак считал Наполеона слишком шумным и громким, и стратегу никогда не составляло труда определить, где находится генерал – голос человека с тёмно-синими, намного темнее, чем его собственные, волосами, гулко разносился по всему гарнизону, и Бальзак безошибочно определял местоположение этого раздолбая.       Однако сегодня, казалось, всё с самого утра словно шло не так. В замке, стоявшем на границе двух враждебно настроенных государств, было как-то необычайно тихо, словно и люди, и природа замерли в ожидании бури.       И сердце Бальзака даже не дрогнуло в нехорошем предчувствии, как бывало не раз, когда он увидел, что мимо него, не удостоив и взглядом, промчался Наполеон, одеваясь на ходу. Ничего не ёкнуло, когда стратег с привычно нечитаемым выражением лица смотрел, как во дворе гарнизона для Наполеона седлают лошадь. Привыкший держать всё в себе, Бальзак привык также и к тому, что его всегда вызывали лишь по необходимости, позволяя всё остальное время оставаться в тени. Следуя своей логике – «если бы случилось что-то серьёзное, Наполеон бы обязательно ему рассказал», - Бальзак пожал плечами и отправился к себе в комнату – читать спрятанную под подушкой книгу.       О том, что в этот раз подобный принцип дал сбой, юноша узнал через несколько часов, когда в его комнату, привычно без стука, и потрясая в воздухе какой-то бумажкой, ворвался запыхавшийся Есенин.       Бальзак на его появление лишь закатил глаза – этого шумного ребёнка он, кажется, никогда не научит манерам. При этом Оноре всегда забывал, что светловолосому адъютанту маршала уже давно исполнилось восемнадцать, а, следовательно, разница в возрасте между стратегом и «ребёнком» была не такой уж и большой, если не сказать – ничтожной.       По мнению Бальзака, Есенин был слишком жизнерадостным, говорил слишком много, и всё норовил остаться в его комнате подольше. Есенин же делал всё, чтобы почаще встречаться с мрачным и нелюдимым стратегом, потому что тот, несмотря на свой хмурый вид, казался молодому адъютанту очень интересной личностью.       - Беда, Оноре!! – хватая ртом воздух, едва не задыхаясь, громко воскликнул Есенин. – Беда!!       «Единственная беда здесь – это ты», - со вздохом подумал Бальзак, морщась от слишком громкого голоса чем-то взбудораженного Есенина. Но вслух он ничего не сказал – юноша казался ранимым, а чужие чувства стратег задевать не любил, только если не был на взводе или сильно раздражён – в таком случае он просто не мог себя сдержать и всегда говорил всё, что думал.       - Что случилось? – без особого интереса спросил Бальзак, отложив книгу в сторону.       - Вот, вот что случилось!! – спокойствие стратега, кажется, ещё сильнее распалило адъютанта. В протянутых дрожащих руках Есенин нервно сжимал изрядно помятую бумажку.       Бальзак со вздохом принял её из рук и, расправив, прочитал лаконичное содержимое.

Завтра в полдень. Чёртов перевал. Вспомним былое и закончим начатое. Приходи один. Г.

      Бальзак моргнул. Собственно, в записке он не видел ничего криминального.       - От кого это? – поднял взгляд на Есенина стратег. – Тебе угрожают? Ты говорил об этом с Георгием?       - Так это ему, - в карих глазах адъютанта отразилась паника. – Ему вчера прислали.       Бальзак нахмурился. Утром он слышал, как кто-то говорил о том, что на рассвете Жуков уехал в неизвестном направлении, взяв с собой только нескольких опытных, проверенных бойцов. И вряд ли сообщил о своих перемещениях наместнику короля на этом богом забытом клочке земли – Максиму. В сердце Бальзака кольцами холодной змеи разворачивалась тревога. Ситуация складывалась скверная.       - Он даже меня с собой не взял, представляешь? – всплеснул руками адъютант. – Я бы мог помочь!       «Чем?», - хотел уже хмыкнуть Бальзак, но вовремя прикусил язык. Вместо этого спросил:       - Кто этот Г.?       - Габен. – От Есенина не укрылось, как рука стратега крепко сжала бумажку, а глаза удивлённо распахнулись. Юноша готов был поклясться, что на секунду в карих с зелёными искорками глазах промелькнул страх.       - Г-габен? – голос подвёл, но через мгновение Бальзак совладал с собой. Конечно же, он знал, кто такой Габен – неофициальный лидер одной из огромного количества банд, орудовавших в королевстве. Но, к сожалению, самой неуловимой и многочисленной. Пару раз его люди пытались найти самого Бальзака – такой талантливый и любознательный химик пригодился бы, посчитал Габен, и спустил на тогда ещё студента знаменитой Академии, Оноре де Бальзака, всех своих ищеек. И его бы нашли, и забрали бы силой, если бы раньше, по воле случая, в дверь запуганного студента не постучался Наполеон. – Что ему нужно от Жукова? – Бальзак краем уха слышал различные сплетни и домыслы, что ходили по гарнизону, но хотел услышать всё от адъютанта маршала.       - Закончить начатое, - кусая губы, произнёс Есенин. – Маршал не рассказывал всю историю, но… Когда-то они пересекались. И что-то не поделили. Но маршалу казалось, что они всё уладили… И разошлись. Однако… Видимо, Габен считает иначе.       Сердце Бальзака кольнула зависть. «Маршал не рассказывал всю историю…» Если бы только эта дурья наполеонья башка ему всё рассказывала, проблем было бы меньше!       Стоп. Хоть Наполеон ему ничего и не сказал, и умчался в неизвестном направлении через несколько часов после Жукова, но Бальзак был бы не Бальзак, если бы каким-то чудесным образом не оказывался в нужное время в нужном месте, усваивая различную информацию, слушая обрывки разговоров и анализируя обстановку, едва оглядевшись по сторонам.       Оноре еле слышно застонал, когда в его голове вдруг сошлась картинка. Вспомнился утренний ненароком подслушанный диалог разведчиков – «Подозрительное оживление на Чёртовом перевале. Туда стягиваются незначительные силы, однако… - Не к добру это. – Да. И маршал куда-то уехал. Не сомневаюсь, случись что, атаку отобьём, но как мы объясним отсутствие и маршала, и генерала? – В смысле? – Так генерал Наполеон…», взвинченный чем-то Наполеон… А он-то думал, что Нап опять на что-то обиделся…       Бальзаку сейчас захотелось задушить Наполеона больше, чем когда-либо в жизни. Картина ясно вставала перед глазами – Габен предложил Жукову разобраться. Наверняка дело добром не кончится. Приходи один. Георгий не такой дурак, чтобы ехать в одиночку. Поэтому из его отряда вслед за ним утром исчезли ещё несколько людей. Через несколько часов с докладом к Наполеону пришли разведчики – сообщить о подозрительной активности противника на Чёртовом перевале. Бальзак не знал, но предполагал, что генерал, возможно, был в курсе предстоящей встречи Жукова с Габеном, однако сейчас в его руках была информация о численном вражеском превосходстве. Естественно, позволить угодить в ловушку тому, кто когда-то протянул ему руку помощи, нынешний генерал не мог. Поэтому, ни слова не сказав никому, кроме доверенных людей, Наполеон сломя голову бросился вслед за маршалом.       И за это Бальзак был готов оторвать генералу голову собственноручно.       «Почему этот дурак даже мне ничего не сказал? – возмущённо думал юноша. Его задевало то, что этот темноволосый упрямец нечасто делился с ним своими планами. – Хотя бы одно слово…»       - Мы должны… - пока он размышлял над тем, что же им делать, Бальзак подошёл к окну, и неосмотрительно оставил Есенина без внимания. Когда стратег повернулся, собираясь изложить только что придуманный план Есенину, того уже и след простыл. Юноша почувствовал, как в нём просыпается жажда убийства. Удаляющийся стук копыт по мощённой булыжником площади гарнизона возвестил о том, что адъютант не стал ждать, когда Бальзак что-то решит, и просто полетел на помощь своему маршалу.       - Ещё один идиот… - Оноре медленно сжал руку с зажатой в ней запиской в кулак. Похоже, только он в этой компании понимал, что Есенин там ничем не поможет. Как, впрочем и он сам, если поедет на перевал немедленно.       Хотя Бальзак и не собирался.       Стратег был из тех людей, кто, едва взглянув на человека, каким-то шестым чувством мог определить, на что тот способен, сможет ли помочь в сложившейся ситуации и что этому человеку следует или не следует делать в данный конкретный момент времени. Быстрым шагом направляясь в казармы, Бальзак размышлял о том, что сейчас он сам практически бесполезен. Если бросится на перевал один – его убьют вместе со всеми. В том, что в сложившейся ситуации и даже в окружении своих лучших людей, с засадой не справятся ни Жуков, ни Наполеон, стратег почему-то не сомневался. Поэтому оставалось лишь одно – обратиться к силе, которая сможет помочь.       Бальзак так и не смог до конца идентифицировать то, что испытывал к Наполеону. Стрелка колебалась между «благодарностью» и «привязанностью». Несколько лет назад, когда юношу за эксперименты выгнали из Академии, и когда за интересным химиком началась охота, Наполеон буквально спас его от неминуемой гибели – нашёл странного синеволосого студента раньше ищеек Габена. У Бальзака не было причин задерживаться в том обшарпанном доме, в котором он жил, пока учился. Из Академии выгнали, родной дом находился далеко, к тому же, белую ворону семьи там никто не ждал. По пятам неслась свора преступников, а перед ним, прямо на пороге, стоял высокий загорелый молодой человек с искренней улыбкой и добрым интересом в синих глазах.       Наполеон предложил жизнь не роскошную, но определённо лучшую, чем у него была, и Бальзак легко шагнул в неизвестность, ни на что особо не рассчитывая. Сначала он воспринимал себя как некоторое увлечение, как оказалось, молодого генерала, и всё ждал подвоха – ходили слухи, что синеволосый сердцеед с пронзительными синими глазами девушек не любит. Поначалу Бальзак боялся находиться с Наполеоном в одной комнате, в голове толкались различные неприличные мысли, от каждого резкого движения генерала студент замирал и следил за военным затравленным взглядом.       Наполеон недолго удивлялся такой реакции своего компаньона – вскоре он понял, что, скорее всего, бывший студент наслушался в гарнизоне каких-то нелепых баек и откровенных сказок о похождениях своего спасителя, и теперь боялся, что тот возьмёт его силой. Наполеон не отрицал, что Бальзак хоть и был худым и выглядел так, словно одно дуновение ветра может переломить его пополам, всё равно казался генералу симпатичным – тело было щуплым, но подтянутым, жилистым; пальцы, длинные и тонкие, как у пианиста… Но чаще всего генерал ловил себя на мысли, что не может отвести взгляд от его лица – карие с зелёными крапинками глаза, тонкие, вечно искусанные губы, которые чаще всего складывались в усмешку, чем их касалась улыбка, и волосы. Странное сочетание чёрных и ярко-синих прядей, такого цвета не бывает в природе. А у Бальзака был. Наполеон и нашёл-то его благодаря цвету волос.       Стоило генералу услышать разговоры в городской таверне, куда он зашёл сыграть в партию-другую и выпить, о странном нелюдимом химике-студенте, который однажды что-то нахимичил и поплатился за это – цветом волос и местом в Академии, - как его тут же пробрало любопытство.       Пьяные завсегдатаи рассуждали о том, что волосы бывшего студента кляксами были окрашены в ярко-синий цвет по всей голове. Говорившие засмеялись и принялись нелестно отзываться о горе-химике. За что схлопотали кружками пива по голове от нетрезвого молодого человека со странными ярко-зелёными волосами. Он всё кричал, что Бальзак – хороший человек, просто не рассчитал с количеством того, что смешивал, пока Наполеон оттаскивал незадачливого пьянчугу от медленно звереющей компании.       Как выяснилось позже, молодой человек с зелёными волосами тоже стал жертвой эксперимента, хотя он яро всё отрицал и заявлял, что Бальзак не виноват, он, Гексли, сам полез, куда не надо. Любопытство в Наполеоне укоренилось и росло с каждой фразой, произнесённой неверным заплетающимся языком Гексли. И на вопрос, где этого Бальзака найти, Гексли с радостью ответил, собственно, где. Правда, во время поисков Наполеону пришлось попотеть – бывший студент, словно чуя неладное, пару раз мелькнул яркой синей макушкой в толпе и исчез. Потом, когда Наполеон всё-таки выследил химика, и тот рассказал ему, почему скрывался, всё встало на свои места. И чем дальше они удалялись от ветхого жилища Бальзака, чем чаще искоса смотрел на шагавшего рядом синеволосого химика Наполеон, тем сильнее в груди разгоралось желание защитить Оноре. При этом, ощущая чужое присутствие рядом, Наполеон вдруг почувствовал себя спокойнее, словно обрёл умиротворение.       Наполеон понял, что Бальзаку нужно время, дать ему привыкнуть к себе, и ни словом, ни жестом не выдал своей заинтересованности в нём. И вскоре сердце радостно откликнулось на едва уловимые изменения в поведении бывшего студента – он больше не жался в угол, когда Наполеон с ним разговаривал, чаще высказывал своё мнение, открывая поразительный ум и осведомлённость, словно знал обо всём на свете.       Через некоторое время над существованием Бальзака в гарнизоне нависла угроза – Максим был недоволен тем, что в их штабе шастают гражданские, и хотел выдворить Бальзака туда, откуда его привели, однако Наполеон стоял на своём – либо они остаются вместе, либо оба уходят. Генерал тогда ещё не отдавал себе отчёта в том, насколько сильно он привязался к Оноре, а Бальзак лишь наградил синеволосого удивлённым взглядом. Раньше за него так яро никто не вступался.       Максим принял всю пылкую речь генерала за блеф и посчитал Бальзака новым увлечением Наполеона, с которым этот несносный выскочка наиграется и бросит сам в скором времени. Желая проучить его, Максим милостиво позволил Бальзаку остаться, замерев в ожидании того дня, когда Наполеон сам выгонит юношу из гарнизона, и тому придётся уползти с тем же маленьким рюкзаком за плечами, с каким он пришёл сюда, на все четыре стороны.       Однако время шло, а Бальзак всё ещё оставался на месте – по-прежнему жил в комнате по соседству с комнатой Наполеона. Максим наблюдал за тем, как общаются эти двое, и недоумевал – почему этот горе-химик ещё здесь? Разве Наполеону не наскучило играться с этим хмурым синеволосым студентом?       Впрочем, вскоре вопрос о том, останется Бальзак в гарнизоне или нет, отпал сам собой – в парне внезапно открыли талант стратега, а природная мощная интуиция и прекрасная память шли приятными бонусами. Также полной неожиданностью стало то, что за Бальзака перед Максимом вступился Жуков – прожжённый воитель, он относился к молодому человеку нейтрально, ни любил его, ни ненавидел, однако прекрасно понимал его логичные, чёткие схемы, объяснения, когда Бальзак предлагал что-то переделать или высказывал своё мнение по поводу очередного плана, и заявил, что дать пропасть такому таланту было бы грешно.       Так Бальзак окончательно остался в гарнизоне, а двое из самых высших чинов – генерал и маршал, один в большей степени, другой в меньшей, - но всё же получили самоё ценное качество, которое так нечасто можно встретить в том мире, где они живут – преданность.       А Бальзак умел быть преданным, как никто другой.       Через некоторое время Наполеон понял, что смотрит на юношу именно как на своего, личного стратега и помощника, и ревность в нём закипала каждый раз, когда он видел, как Бальзак в своей обычной вежливой манере общается с жизнерадостным Есениным или же что-то обсуждает с Жуковым. Он прекрасно понимал, что они с Бальзаком не встречаются, и Наполеон не имеет никакого права на Оноре, и к тому же, он не являлся его личным помощником, - он вошёл в немногочисленный штаб стратегов, которые сообща разрабатывали планы и схемы различных операций, - однако Бонапарт отделаться от собственнических замашек не мог. Наполеон помнил, с каким ужасом на первых порах смотрел на него Бальзак, когда думал, что генерал зовёт его к себе в комнату вовсе не для того, чтобы выпить чаю (хотя на самом деле они только и делали, что пили чай), и понимал, что, дав волю своим чувствам, только оттолкнёт стратега от себя и тот никогда больше не будет доверять ему. Поэтому, обычно горячий и уверенный в себе Наполеон – никто не отказывал ему в отношениях раньше – выбрал совсем не свойственную для себя политику – любоваться издалека и не трогать. И, видимо, получалось на ура, потому что Бальзак не замечал на себе ни скользящих взглядов во время обсуждения очередного плана, ни ласковой задумчивой улыбки, адресованной ему, когда Наполеон смотрел, как Бальзак ерошит свои и так торчащие в разные стороны чёрные с синим волосы.       Однако все это внимание с умильной мечтательной улыбкой замечал Есенин, который, будучи адъютантом самого маршала, допускался на все заседания совета. Замечал и думал, какая же Наполеон с Бальзаком прекрасная пара – стратег как всегда сосредоточен на деле, рассказывает увлечённо, с аргументами – в такие моменты его глаза всегда горят, руки жестикулируют, он весь живёт и дышит, и с его словами перед советом словно оживает ландшафт, - а генерал слушает все объяснения вполуха – у него давно выработалась какая-то сверхъестественная связь со своим стратегом, он понимал всё, что рассказывал ему Бальзак, даже не слушая его, - и занят лишь тем, что, закусив губу, разглядывает стоящего перед картой Оноре.       В очередной раз поймав один из таких задумчивых изучающих, адресованных Бальзаку, взглядов Наполеона, Есенин вздыхает и направляет свой собственный взгляд в сторону сидящего рядом с Наполеоном Жукова. Тот хмуро смотрит на Бальзака, изредка кивает словам стратега и иногда перебивает его, чтобы что-то спросить или сказать важную информацию. Есенин не ревнует, он знает, что Жукова не интересует Бальзак. Адъютанту жаль лишь, что Жукова никто не интересует.       Гамлет, особа королевских кровей, которая никогда не займёт золочёный престол в самом большом замке государства, всегда считал, что в жизни его двоюродного незаконнорождённого племянника есть только одна страшная тайна – на самом деле Есенин был бастардом королевской фамилии, на что неоднозначно намекала его внешность – присущие всем наследникам рода светлые волосы и карие глаза, - однако все благоразумно об этом поразительном сходстве молчали, ведь головы лишиться не хотелось никому – Гамлет своего племянника любил и в обиду никому давать не собирался.       Однако было и то, чего Гамлет не знал. В жизни Есенина было две страшные тайны. И второй страшной тайной было то, что в детстве он имел неосторожность влюбиться в рыцаря в сияющих, как казалось тогда, доспехах. Звали этого рыцаря Георгий Жуков.       В детстве маленького Есенина часто баловали вниманием при дворе – старый король любил играть со всеми своими внуками и правнуками, независимо оттого, были они бастардами или нет.       Тогда-то Есенин и увидел Жукова в первый раз. Юноша был молод, но уже знаменит своими выдающимися подвигами. О его силе и храбрости ходили легенды, и его часто можно было увидеть при дворе – время тогда было неспокойное, погранично-военное, и Жуков то и дело появлялся во дворце с очередной вестью или письмом. На играющих во дворе детей не обращали внимания, а маленький Есенин замечал всё – и силу, исходившую от всадника, и уверенность его походки, и то, как солнце играло в его рыжих волосах. Маленькому Есенину этот цвет всегда напоминал об апельсинах. А апельсины – о Жукове. Есенин любил и то, и другое, но Жукова, конечно, больше.       Всё прекратилось в одночасье – король умер, да здравствует король! – а новому владыке не хотелось видеть около себя бастардов. Да и других родственников он тоже не особо жаловал. Гамлет первым понял, куда дует ветер, поэтому отчалил из дворца подальше с глаз нового короля, прихватив с собой и своего любимого племянника. Король был только рад избавиться от них, рад настолько, что собственноручно отдал им небольшой, запущенный замок на другом конце королевства. И даже выделил им нескольких слуг.       Есенин долго упирался и не желал уезжать из дворца – не потому, что гнался за роскошью и удобством, а потому, что понимал – Жукова он больше не увидит, - но Гамлет не спрашивал. Он не стал рассказывать мальчику, как живётся бастардам и обычным брошенным детям на улицах городов, поэтому просто запер его в карете и увёз подальше от королевских глаз.       Прошло несколько лет. Гамлет вложил в воспитание любимого племянника душу, однако тот только и делал, что чах на глазах, и мужчина терялся в догадках, отчего, пока однажды не увидел поразительную перемену в племяннике, стоило во дворе замка появиться знакомой рыжей шевелюре.       Один влюблённый взгляд карих глаз в сторону Жукова, и Гамлет моментально понял, в чём дело. Вечером этого же дня Есенин узнал, что у уважаемого маршала нет адъютанта – говорят, никто не выдерживает его суровый характер дольше, чем неделю. По горящим глазам племянника Гамлет, усмехнувшись, понял, что молодого человека это не страшит. Через несколько дней, вслед за Жуковым под пристальным взглядом Гамлета уехал из этой резиденции и Есенин.       По многочисленным письмам Гамлет понял, что Есенин так ничего и не добился от того чёрствого вояки, но, насколько он знал, юноша не собирался сдаваться.       И Есенин правда не собирался. Он лишь ждал подходящего момента.       Кто же знал, что этот момент представится так скоро?       Едва ступив в казарму, Бальзак мельком оглядел помещение и вздохнул – среди множества голов не мелькала белоснежная макушка Драйзера – верного подчинённого Наполеона. Значит, генерал увёз его с собой. Стратег высматривал в толпе солдат знакомые лица, и к своему облегчению обнаружил, что сейчас в казарме находились солдаты из обоих отрядов – и Наполеона, и Жукова. Значит, дважды повторять не придётся. Набрав в грудь побольше воздуха, юноша крикнул:       - ТИШИНА!       Воздух зазвенел и напрягся. Все головы медленно повернулись к стратегу, и тот пожелал провалиться сквозь землю. Больше всего в своей жизни он ненавидел просить и говорить. И говорить перед толпой людей он ненавидел даже больше, чем просить.       Колени едва не подгибались от страха, грудь сдавило, и Бальзак боялся, что сейчас из его горла вырвется лишь жалкий сип, который будет раздавлен и затоптан смехом сотни умелых бойцов. Сейчас Оноре жалел, что за всё то время, что провёл здесь, так и не подружился с этими закалёнными в боях людьми. Увидь он в толпе хоть одно дружелюбное, открытое лицо, было бы легче начать. Сейчас, стоя перед толпой военных, юноша ощущал их подавляющую ауру и еле сдержался, чтобы не убежать.       «Нет, - решил он. – Наполеону нужна помощь. Я должен».       Молчание затягивалось. Растущее нетерпение неприятно покалывало кожу. Бальзак сжал руки в кулаки и произнёс привычным холодным тоном – слава богу, что голос не дрогнул! – поразившись, как громко звучат в тишине его слова:       - Многие из вас, я полагаю, знают, что сегодня утром поступили данные разведки о подозрительных передвижениях около Чёртового перевала, - Бальзак оглядел присутствующих. Судя по тому, что на некоторых лицах отразилось понимание, а другие нахмурились, большинство бойцов были в курсе происходящего. – Маршал Жуков и генерал Наполеон отправились туда, взяв лишь нескольких человек. – Отряды переглянулись. – Несколько минут назад стало известно, что к перевалу стягиваются дополнительные силы противника. И, как вы понимаете, численный перевес не на нашей стороне.       Послышался звук отодвигаемых стульев. Один из бойцов вскочил на ноги, за ним моментально поднялись остальные.       - Число нападающих… - начал Бальзак, и вздрогнул, когда плечо легко сжали. Тот самый разведчик, что принёс донесение о приближающихся вражеских силах – Джек Лондон, служил в одном отряде с уехавшим Драйзером, и был предан своему командиру – Наполеону – всей душой. Хотя и ходили слухи, будто бы военный набрал в свой отряд всякий сброд, различных преступников всех мастей, однако это был его сброд, готовый за своего командира и в огонь, и в воду – ведь когда-то этот неутомимый генерал предложил им лучшую жизнь, как это однажды сделал для него сам Жуков.       - Известно, - хмуро кивнул разведчик, и, ввинтившись в толпу сослуживцев, принялся что-то негромко объяснять остальным.       - Отлично, - Бальзак мельком глянул на Джека и перевёл взгляд на других бойцов отряда. – Мы должны немедленно…       - А Максим дал добро на операцию? – спросил вдруг кто-то. По насмешливым взглядам, которыми обменялись давно знакомые друг с другом ребята Жукова и Наполеона, спрашивал кто-то явно не из них. – А что, если…       Наместник короля ещё утром уехал по делам и в данный момент отсутствовал, да и не пошёл бы Бальзак к нему ни с какой просьбой – они не ладили с того самого дня, как Оноре позволили остаться в гарнизоне благодаря заступничеству Наполеона и Жукова.       - Никаких если! – вспылил неожиданно даже для самого себя Бальзак и стукнул ребром кулака по стене. Рука мгновенно отозвалась болью, но стратегу было плевать. Главное сейчас – спасти Наполеона. – Всю ответственность я беру на себя. Вытащите их оттуда.       Наблюдая за тем, как солдаты один за другим покидают здание казармы, Бальзак думал лишь о том, чтобы они успели вовремя. Он не сомневался, что Жуков и Наполеон сильны. Но с превосходящим по числу людей противником не справятся даже они.       Когда казарма опустела, Джек Лондон, задержавшись на секунду на пороге, тихо обронил:       - Мы вернём их, Баль.       Тоскливый взгляд карих с зелёными крапинками глаз просил сдержать обещание лучше всяких слов. Они с Джеком не были друзьями, но пару раз перекидывались ничего не значащими фразами, и, хоть практически и не разговаривали по душам, нашли друг друга приятными личностями. Бальзак знал также, что слово своё Лондон привык держать.       Стоило затихнуть бодрому цокоту копыт по брусчатке площади, и стратегу показалось, что весь гарнизон словно замер в ожидании. Тишина незримо окутала собой местность, даже птицы замолчали, будто вслушиваясь во что-то.       Оноре не находил себе места. Он не мог ни есть, ни стоять, ни сидеть, ходить из угла в угол он тоже не мог. Ему хотелось куда-то идти и стоять на месте, смотреть в окно, и не смотреть в него. Его сердце сжали холодные пальцы тревоги, а дрожь в руках всё никак не удавалось унять.       Ждать пришлось долго.       Ноги подкосились, когда слуха коснулось конское ржание и тяжёлая рысца скакунов. Бальзак мгновенно оказался на площади. Взгляд карих глаз заметался по появляющимся из-под арки ворот всадникам, выискивая знакомые тёмно-синие волосы. Однако среди прибывших на лошадях генерала не было.       Солдаты в молчании спешивались, помогали своим раненным товарищам слезть на землю – судя по количеству людей с пропитанными кровью повязками, победа осталась за посланными вдогонку бойцами, однако далась она дорого.       Бальзак не смог сдержать задушенного крика, и лишь прижал руку ко рту, когда выцепил из мешанины грязных серых, зелёных, коричневых цветов перекинутое через спину лошади тело. В сгущающихся сумерках волосы умершего блеснули знакомой синевой.       Юноша уставился на открывшуюся картину немигающим взглядом. Из глаз брызнули слёзы, но стратег этого не замечал. Он лишь всхлипнул и пожелал умереть на месте, прямо здесь и сейчас – если Наполеона не стало, то и ему жить больше незачем. Только сейчас стратег осознал, насколько он дорожил Наполеоном. И знание того, что Оноре больше никогда не увидит его лучезарной улыбки, что широкая ладонь больше никогда не потреплет по голове, рвало душу на части.       Бальзак закрыл глаза, упал на колени и заплакал так, как не плакал никогда в жизни. Солдаты странно посматривали на сгорбившуюся на земле фигуру, трогали взглядами подрагивающие плечи, но стратегу было всё равно. Сейчас он горевал. Горевал о том, что не спас. Не уберёг. Не защитил. И не сказал самого главного – за несколько лет совместного существования он полюбил Наполеона всем своим чёрствым, не умеющим любить сердцем, и сейчас готов был отдать всё, лишь бы его генерал был жив. Но было поздно, чертовски поздно… Бальзак прерывисто втянул носом воздух, и чуть не подавился им, когда на голову вдруг легла чья-то ладонь и ласково потрепала по волосам.       - И чего ревёшь? – слух различил в до боли знакомом голосе улыбку.       Оноре поднял глаза, и слёзы полились с новой силой. Теперь в большей степени, скорее, от облегчения. Наполеон был жив. Стратег проворно вскочил на ноги и, вцепившись в пропахший порохом и потом жёсткий китель генерала, порывисто обнял Наполеона, уткнувшись носом ему в шею.       - Эй… Оноре… - генерал ошарашенно смотрел на прижавшегося к нему стратега. Тот всё ещё всхлипывал, тыкался мокрым носом в шею, и прерывисто, загнанно дышал. Наполеон аккуратно приобнял дрожащего Бальзака, крепче прижимая к себе.       Он ехал одним из последних, вместе с Жуковым, который бережно придерживал перед собой находящегося без сознания Есенина, и Драйзером, который то и дело дёргал за длинную верёвку, к концу которой за руки был привязан Габен. Им повезло – когда удача, казалось, отвернулась от них, и Наполеон с Жуковым, спина к спине, отбивались от противников, не позволяя им взять себя в кольцо, но постепенно понимая, что, несмотря на сопротивление, их зажимают со всех сторон, неожиданно к ним на выручку пришёл Джек Лондон. Подоспевшие люди Наполеона и Жукова переломили ход небольшого сражения, в результате которого многие были ранены, некоторые – убиты, однако Габена удалось захватить в плен и доставить в гарнизон живым, а большинство бойцов всё же вернулось в штаб на своих двоих.       Наполеон уже размышлял, как бы получше представить ситуацию Оноре – генерал знал, что Бальзак будет сверлить его убийственным взглядом и долго выговаривать ему за то, что «его генеральчество», как язвительно называл его Баль, когда злился, опять кинулся в самое пекло сломя голову, - когда увидел, что стратег сидит посреди площади на коленях и безудержно рыдает.       В голове вместо мыслей разлилась пустота. Все звуки словно исчезли, сейчас существовала лишь картинка плачущего Оноре.       «Кто посмел его обидеть?! – взвилась первая мысль, разгоняя по венам ярость. – Голову оторву любому!»       Зубы едва не заскрипели, а здоровая рука сжалась в кулак, когда Наполеон, проворно соскочив с лошади, вдруг увидел картину в целом, словно со стороны.       Он приехал последним. Взгляд синих глаз просканировал пространство перед собой, и выцепил знакомую чернявую макушку погибшего бойца, которого перекинули через спину лошади и накрыли кителем, но снять и занести в здание лазарета пока не успели. В обманчивом свете сгущающейся темноты волосы были до жути похожи на его собственные – тёмно-синие.       Наполеон прибавил шагу, чтобы поскорее убедить Оноре в том, что тот обознался. Когда до по-прежнему плачущего стратега оставалась всего пара шагов, в сознание толкнулась запоздалая мысль. «Неужели… Он так сильно волновался за меня?».       Ответ на свой вопрос генерал получил, когда стратег вцепился в него мёртвой хваткой, словно боялся, что этот чёртов дурак растает, как дым, и станет ясно, что на самом деле военного уже не было на этой земле.       - Не смей… - тихо произнёс Бальзак, и Наполеон едва не упустил его слова из виду, настолько еле слышно говорил стратег. – Не смей больше никогда… Так делать, - Оноре резко выдохнул Наполеону в шею, отчего кожа генерала покрылась мурашками. – Не смей бросать меня, не говоря ни слова.       - Ты беспокоился? – усмехнулся Наполеон, не веря своим глазам. Неужели он только что видел, как его невозмутимый стратег проявил хоть какие-то эмоции?       - Конечно, беспокоился, идиот! – Бальзак отстранился и Наполеон приложил все силы, чтобы сдержать улыбку – когда стратег злился, он становился таким милым. А сейчас Оноре именно злился, хотя на лице ничего особенно и не отражалось. Наполеон всегда знал, что бурные эмоции на этом лице – нечастые гости. Однако настроение своего стратега он всегда определял по голосу – спокойный и тихий, когда Бальзаку хорошо и он расслаблен, или же полный сарказма и колючих слов, когда Оноре сердит или взбешён. – Опять ускакал неизвестно куда, и даже слова мне не сказал!       - Ты всегда меня найдёшь, я верю в тебя, - вставил в гневную тираду своё слово Наполеон, и постарался не рассмеяться в голос, когда увидел, как возмущённо захлопнул рот собиравшийся уже что-то сказать Бальзак.       - Если бы не Джек с его разведкой, вам бы там задницы-то надрали! – гневно выпалил Оноре, скрестив руки на груди и отведя взгляд в сторону. В генерале его бесила беспечность и горячность, с которыми тот порой принимал решения и действовал. – И сейчас бы вы…       Оноре всё что-то говорил и говорил, однако для Наполеона его слова сложились в привычное «бубубу», которым Бальзак постоянно его потчевал, когда хотел донести до него своё мнение, которое шло вразрез с видением ситуации самим генералом. Бонапарт, чуть склонив голову набок, просто любовался своим негодующим стратегом, не без удовольствия отметив, что всё ещё обнимает его одной рукой, - левая была на перевязи, - а Бальзак, казалось, даже не замечает того, как близко они стояли друг к другу. И не делает попыток отстраниться, а продолжает что-то недовольно бурчать о том, что Наполеону следует быть более осмотрительным, как и подобает генералу.       В груди Наполеона разлилось приятное тепло – Бальзак привык к нему за всё то время, что они провели вместе. Стратег больше не дёргался при каждом движении военного, и на его губах даже проскальзывала тень улыбки, когда Наполеон вдруг трепал его по волосам за какой-нибудь особенно хитрый план или за то, что он нашёл в схеме изъян, который не видели все остальные. Он больше не ёжился и не смотрел тем уничтожающим «руки убрал» взглядом, когда Наполеон касался его – похлопать по плечу, дотронуться до руки, привлекая внимание, или коснуться пальцев, когда, сидя за одним столом, Наполеон просил Бальзака что-то ему передать, и тот протягивал руку не глядя, не отрываясь от своей писанины.       Наполеон никогда особенно не заморачивался с прелюдиями, получал то, что хотел, практически сразу, без подготовки, да и люди, с которыми он желал провести ночь, сами шли на контакт, однако здесь… Наполеон каким-то шестым чувством понимал, что с Бальзаком спешить не стоит, следует дать привыкнуть к себе, пусть это и займёт очень много времени. Если всё получится, результат будет ошеломительным.       И генерал понял, что сейчас, когда Бальзак выказал свои эмоции, которые нельзя было идентифицировать иначе, как скорбь по погибшему, как он думал, Наполеону, когда стало ясно, что стратег привык к нему, сейчас, в сгущающихся сумерках, когда немногочисленные солдаты, оставшиеся на площади, заняты своими делами, и на них двоих никто не обращает внимания, самое время сделать следующий шаг.       Как бы ни хотелось заткнуть это «бубубу» поцелуем, Наполеон прекрасно понимал, что и на этот раз спешить не стоит.       Поэтому…       Бальзак лишь удивлённо вздохнул и замер, когда Наполеон вдруг немного наклонился к нему, - небольшая разница в росте между Бальзаком и Наполеоном всегда умиляла Есенина, который уже давно раскусил чувства этой парочки, только ошибся в одном – они не встречались, - и поцеловал в щёку, одновременно чуть сильнее сжав ладонь на боку, прижимая к себе.       - Спасибо, - обожгло жарким шёпотом ухо, отчего мурашки пробежались по спине Бальзака, и на секунду он, сам того не заметив, затаил дыхание. – Если бы не ты, меня бы и правда здесь не было сегодня.       Оноре удивлённо посмотрел в синие, а благодаря наступающей ночи, почти чёрные глаза, отмечая, как близко находится их обладатель, и что собственный взгляд то и дело спускается от глаз на губы и задерживается там дольше, чем следовало. Его… Только что поцеловали? Бальзак не помнил, чтобы генерал целовал в благодарность кого-то ещё.       Новые ощущения – лёгкость, какая-то невесомость, слабость в коленках, - захватили Бальзака с головой, но он решил, что подумает об этом завтра.       Сейчас, в неверном свете горящих за спиной факелов, он вдруг разглядел на лице Наполеона смертельную усталость и обругал себя за то, что задержал молодого человека на площади так надолго.       - Идём, - из множества вариантов предложений Бальзак выбрал то, что показалось ему самым верным. – Я заболтал тебя, прости, - Наполеон удивлённо поднял брови – он ещё не слышал у Бальзака этот тон, извиняющийся. К тому же, его удивил и тот факт, что Оноре не врезал ему за этот, на первый взгляд, невинный, но всё же поцелуй. – Мне следовало сразу отпустить тебя в лазарет… - Оноре корил себя за невнимательность. Он не видел, чтобы Наполеон был серьёзно ранен, однако это не означало, что Бальзак имел право читать ему нотации, не дав генералу даже отдохнуть.       - Не беспокойся, Оноре, - усмехнулся Наполеон, за плечо притягивая стратега к себе, когда они поднимались по лестнице. – Ты же знаешь, меня ничто не берёт.       - Ага, и пули ты зубами ловишь, - хмыкнул Бальзак в привычной саркастичной манере.       - Ловлю, - лучезарно улыбнулся Наполеон, и сердце приятно ёкнуло, когда он увидел, как на его слова улыбается Бальзак. Искренне.       Занавеска с тихим шорохом вернулась на место – площадь, отлично просматривавшаяся из окна лазарета, опустела, и наблюдать больше было не за кем. Жуков тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, устало потёр лоб.       Как всё просто у этой молодёжи. Маршалу не было дела до того, с кем встречается Наполеон, ему хватало знания того, что генерал был блестящим полководцем, всегда придёт на помощь, если нужно. Да и если не нужно, тоже, что не раз спасало Жукову жизнь.       Что бы Есенин ни думал о Жукове, рыжий маршал был наблюдателен, иначе он не был бы маршалом и собой, и потому, в отличие от Есенина, верно определил, что Бальзак и Наполеон стоят только в самом начале своих отношений, и Наполеон, шаг за шагом, медленно-медленно, но будет добиваться расположения своего стратега, если, конечно, не встретит сопротивления со стороны Бальзака.       То, что видел Жуков, и не всегда замечал Наполеон, говорило ему, что сопротивления генерал не встретит. Маршал сам был человеком не особо эмоциональным, и Есенин всегда жаловался, что порой по его лицу ничего невозможно понять, однако, как говорится, рыбак рыбака, и все едва заметные порывы в движениях, жестах, мимике Бальзака Жуков прекрасно улавливал. Понадобилось много времени, чтобы стратег привык к обществу Наполеона, но впоследствии, а в последнее время – особенно ярко, - стали проявляться различные признаки симпатии со стороны Оноре – робкая улыбка, чуть покрасневшие скулы, юношу уже самого словно тянуло прикоснуться к генералу, когда они оба склонялись над планом или схемой, и Оноре не вздрагивал, когда Наполеон касался его, случайно или нарочно.       Увидев, как Наполеон поцеловал Бальзака в щёку, Жуков лишь хмыкнул – малой времени зря не теряет. Разве что слепой не заметил, как Бальзак убивался, думая, что Наполеон погиб. Наверняка это натолкнуло генерала на мысль, что Бальзак, как минимум, испытывает к нему симпатию. Ну вот и славно. Должен же хоть кто-то в этом чёртовом аду быть счастлив.       Жуков мысленно пожелал Наполеону удачи в продвижении к своей заветной цели, и, отмахнувшись от местного врача, как от назойливой мухи – тот пытался заставить маршала лечь обратно в постель, - тяжело опустился на стул подле кровати своей головной боли. Жуков не был бы маршалом, собой, и его давно не было бы в живых, если бы он не подмечал различные мелочи, поведение окружающих его людей, их характер, привычки, не улавливал смену людских настроений. Жуков довольно быстро понял, что его собственный адъютант, Есенин, влюблён в него, и всячески пытается добиться от закалённого в боях мужчины взаимности. Если бы у Жукова не было той железной выдержки, что он приобрёл за долгие годы службы, Есенин бы давно уже узнал ответ на свой немой вопрос. Его чувства были взаимны, однако Жуков приказал своему сердцу забыть образ этого лёгкого, весёлого, солнечного человека, потому как считал себя слишком старым для своего молодого адъютанта. Жуков был вдвое старше и сначала надеялся, что юношеское увлечение собой он как-нибудь переживёт. Не пережил. Сам влюбился без памяти, как мальчишка – как можно было не любить это светловолосое чудо, к тому же, так радостно и лучезарно улыбающееся? Юноша был живым солнцем, тёплым, ласковым, и суровый воин всё чаще ловил себя на мысли, что к нему хочется прикасаться, греться в его лучах, дать затопить себя тому свету, что, казалось, излучал мальчишка...       Но тут же одёргивал себя, горько усмехаясь. Не будет он, не должен, губить эту молодую жизнь. Он стар, он уже женат на войне, и рядом с ним нет места доброте и любви. Жуков не хотел пачкать, пятнать этот свет своими руками, что были по локоть в крови, не хотел окунать этого белокурого ангела в свою повседневную жизнь, наполненную всевозможными лишениями и ужасами войны.       Жуков вспомнил, как пытался быть строг и суров с мальчишкой, когда тот сообщил, что непременно станет его адъютантом, чтобы это чудо и думать забыло о жизни в гарнизоне. Гонял и старался сделать его жизнь невыносимой, но Есенин сносил все невзгоды и продолжал смотреть на своего маршала с обожанием в глазах. Жуков понял, что совершил ошибку в тот самый день, когда въехал во двор резиденции Гамлета. Лучше бы им было никогда не встречаться.       Маршал перевёл взгляд усталых глаз на лежащего перед ним на больничной койке адъютанта. Блондин был бледен, голова бережно перевязана. У Жукова чуть сердце не остановилось, когда он увидел, что его адъютант скачет к месту встречи с Габеном во весь опор. Появление мальчишки внесло небольшой хаос – люди Габена занервничали, сам Габен лишь лениво спросил, кого ещё им стоит ждать на встрече, которую планировалось провести один на один, на что Наполеон, прибывший на место раньше Есенина, криво ухмыльнувшись, сказал, что Габен сам приехал не один. Жуков жалел, что не сжёг ту злополучную записку, которую прислал ему давний враг. Наверняка вездесущий Есенин нашёл эту проклятую бумажку, и примчался так быстро, как мог, и совсем, казалось, один. Жуков лишь надеялся, что адъютант не натворил делов. К примеру, об этой встрече маршал совсем не желал ставить в известность Максима Горького. К счастью, наместник до сих пор отсутствовал в гарнизоне, однако это вовсе не означало, что он никогда не узнает о сделанном.       Жуков никого не хотел вмешивать в эту встречу – это было только его и Габена дело. Появление Наполеона он стерпел. А вот Есенина сам был готов вернуть за шкирку в гарнизон – юному адъютанту нечего было делать здесь, в месте, где одно неосторожное слово грозило закончиться резнёй. Что, собственно, и случилось чуть позже. К несчастью, Жуков не успел помочь своему адъютанту – когда тот довольно метко выстрелил в Габена, ранив, но не убив, его самого ударил по голове один из наёмников Габена, и Жукову осталось лишь наблюдать, как оседает на скалы Есенин, да стоять спиной к спине с Наполеоном, и не дать взять себя в кольцо. Когда он заметил, как к перевалу движутся новые силы противника, на секунду он было подумал, что это конец, и они все здесь погибнут, и успел пожалеть, что поступил настолько необдуманно, позволив заманить в ловушку не только себя, но и Есенина, Наполеона, своих и его людей, как вдруг расстановка сил поменялась в их сторону – к ним подоспели их солдаты во главе с Джеком Лондоном.       Благодарить высшие силы и кого-то из гарнизона времени не было. Хотя именно благодаря тому, кто послал дополнительный отряд на перевал, они и вернулись домой, раненные, но живые.       Чуть погодя Жуков с Наполеоном всё же выяснили, кто распорядился выслать отряд, и новости заставили маршала лишь грустно вздохнуть – по-тихому разобраться с Габеном не вышло. Чуяло сердце воина, что грядёт буря. И втянуты в неё будут люди, бросившиеся вслед за ним.       С той памятной встречи на Чёртовом перевале прошло несколько дней. Есенин пришёл в себя и был приятно удивлён, когда обнаружил, кто сидит рядом с его кроватью в больничном крыле гарнизона. Жуков, проснувшийся буквально за несколько минут до того, как очнулся Есенин, возблагодарил небеса за то, что проснулся раньше и успел убрать руку, которой сжимал тёплые пальцы адъютанта.       Наполеон откровенно наслаждался бурчанием и непривычно бережным и внимательным отношением к себе со стороны Бальзака, а сам стратег был готов оторвать генералу голову за опрометчивый поступок и не мог отделаться от ощущения, что ничего ещё не кончено. И чувство тревоги росло не из-за того, что Наполеон вёл себя уж как-то чересчур подозрительно весело, - генерал обладал отменным здоровьем и на нём всё заживало, как на собаке, Бальзак не сильно волновался по этому поводу, - а из-за того, что скоро в гарнизон, по слухам, должен был вернуться Максим Горький. Чуяло бальзачье сердце, что тогда-то и начнётся основное веселье.       Дверь в комнату Бальзака адъютант привычно открыл настежь, без стука – было раннее утро, а оправившийся от несерьёзной раны на голове Есенин, зная привычку стратега засиживаться за чтением до утра, предположил, что сегодня в этот ранний час Оноре тоже бодрствует. Он уже набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы возвестить хозяину комнаты о том, что к нему пришли, как рот вдруг заткнула тяжёлая мозолистая ладонь маршала, шедшего след в след за своим адъютантом. Есенин протестующе замычал и, подняв брови в немом вопросе, задрал голову и возмущённо посмотрел на Жукова.       Тот лишь покачал головой и, посмотрев вперёд, в комнату, поймал благодарный взгляд синих глаз. Наполеон поднял упавший с задремавшего на диване Бальзака китель и вернул его на место, накрывая завозившегося во сне стратега. Оноре был сам не свой с того самого момента, как все, относительно невредимые, вернулись с той встречи на перевале. Его глодало необъяснимое чувство тревоги и надвигающейся опасности. Он не ел, спал урывками, исхудал, и генерал начал всерьёз задумываться над тем, чтобы сначала насильно накормить своего стратега, а потом сходить в лазарет за снотворным и вколоть этому нервному чуду двойную дозу, чтобы выспался, наконец. Наполеон был благодарен быстрой реакции Жукова – генерал не хотел прерывать такой драгоценный сейчас сон Бальзака. Оноре не желал засыпать, но организм решил иначе. И стратег сдался, провалившись в беспокойный сон.       Наполеон всё это время тихо сидел в комнате Бальзака, наблюдая за спящим, потом, увидев, как стратег ёжится от холода, накрыл его своим кителем, улыбнувшись на постепенно успокоившегося от тепла Бальзака. Генерал поймал себя на мысли, что был бы не прочь просыпаться рядом с Оноре каждое утро, только для того, чтобы посмотреть, как тот просыпается вслед за ним. Как жмурится от проникающего сквозь занавески солнца, как потягивается, словно кот, гибкий и своенравный, но ласковый и домашний, стоит к нему прикоснуться смуглой руке. Можно сграбастать худое бледное тело в охапку и прижать к себе, услышать тихий вздох, различить в этой замершей тишине предвкушение чего-то большего, и дать это самое большее, доставляя удовольствие им обоим.       Есенин улыбнулся, наблюдая за тем, как Наполеон склонился над Бальзаком, поправляя сползший китель, в который раз подумав, как же повезло стратегу с его генералом.       Жуков сделал шаг назад, потянув Есенина за собой. Тот был не против – не хотелось нарушать идиллию, - однако у судьбы были другие планы. Половица под ногой Жукова внезапно противно скрипнула, и Бальзак резко поднял голову, встретившись сонным взглядом с чертыхнувшимся Наполеоном. Генерал знал, что сон у Оноре чуткий, потому и старался производить как можно меньше шума, находясь в комнате стратега, чтобы дать тому возможность отдохнуть. Сейчас, глядя в покрасневшие от недосыпа глаза, Наполеон винил себя в том, что стал им причиной.       - Кто здесь? – взгляд сонных карих с зелёными крапинками глаз сфокусировался на знакомом смуглом лице. – Нап? – прозвучало хриплым со сна голосом и как вопрос, и как утверждение. Наполеон сглотнул – он вдруг осознал, что никогда не слышал голоса Бальзака по утрам. И понял, что отдал бы всё на свете, чтобы каждое утро просыпаться под это хриплое «Нап».       Взгляд Бальзака блуждал сначала по лицу Наполеона, потом спустился к перевязанной вчера руке – оказалось, что рана была и вправду не смертельной, и уже практически зажила, и врачи гарнизона даже разрешили Бальзаку самому менять генералу повязки. И стратег не преминул этим воспользоваться, иногда мстительно затягивая бинты туже, чем следовало – чтобы неповадно было молча лететь на выручку. Поверхностный осмотр бинта показал, что всё было в порядке, и Бальзак удовлетворённо кивнул сам себе.       Потом перевёл взгляд на стоящих на пороге Жукова с Есениным, и поднял руку в знак приветствия.       - Доброе утро, Оноре! – счастливо улыбнулся Есенин, проскальзывая внутрь комнаты. Жуков ответил на приветствие Бальзака лишь кивком головы.       - Доброе… - ответил Бальзак, со стоном утыкаясь носом обратно в обивку дивана. Он чувствовал себя разбитым и уставшим, в глаза словно насыпали песка, а в горле внезапно расположилась пустыня Сахара.       - Баль, я поставлю чайник? – осведомился откуда-то сверху и сбоку звонкий голос Есенина.       Помахивание рукой в воздухе адъютант маршала расценил как разрешение, и принялся наливать воду в чайник, доставать кружки и вообще хозяйничать в чужой комнате, как в своей собственной. Бальзак не любил, когда трогали его вещи, любое прикосновение вызывало в нём жажду убийства, - до того Оноре был собственником, даже к неодушевлённым предметам, - но сейчас ему было почти всё равно. Тупая боль в затылке не давала сосредоточиться на происходящем, и принимать гостей в таком состоянии Бальзак не желал. Поэтому милостиво позволил Есенину сделать всё самостоятельно.       Оноре уже собирался встать, как на голову внезапно легла чья-то рука, а диван ощутимо прогнулся под весом чужого тела – кто-то сел рядом. Ловкие пальцы скользнули в короткие волосы и принялись с силой массировать голову.       Бальзак не сдержал удовлетворённого стона, не особенно заботясь, как это выглядело со стороны. Не заметил он также, как на секунду эти самые пальцы замерли, ровно как и их хозяин, еле сдержавший порыв вцепиться стратегу в волосы и потянуть за них голову Оноре на себя – до того захотелось выжать из этого обычно молчаливого человека ещё один подобный звук. Наполеон пытался абстрагироваться от мыслей о том, каким податливым мгновенно стал Бальзак в его руках, как он ластился и чуть ли не тёрся головой об ладонь, постанывая от удовольствия, и о том, что приятные ощущения Оноре испытывает сейчас из-за него. Наполеон даже не предполагал, как трудно ему будет себя контролировать рядом со стратегом.       Юноша же не думал ни о чём – всё, что сейчас для него существовало – это сильная рука в волосах, немного утихшая головная боль и приятные ощущения, расходившиеся мурашками удовольствия по телу. Он даже не заметил поначалу, как всё прекратилось – рука исчезла, забрав с собой приятное давление, и Бальзак потянулся за ускользающими пальцами, неожиданно наткнулся на недалеко отведённую ладонь, и укоризненно посмотрел на Наполеона, когда тот усмехнулся и потрепал Бальзака по голове, растрепав и без того торчащие во все стороны чёрные с синим волосы.       - Лучше? – участливо спросил Наполеон, уперевшись рукой по другую сторону от стратега и чуть склонившись к нему. Его глаза смеялись.       Бальзак понял, что продолжения не последует, и мгновенно сник. Он ненавидел себя за то, что малейшая мелочь может заставить его настроение меняться за доли секунды. Только что он был до безумия счастлив, хотелось петь и – о, боги, - радовать всех вокруг чем бы то ни было, а в следующую секунду ему уже настолько плохо, что жить не хочется. Сейчас, конечно, умереть не хотелось, ведь Наполеон был рядом, однако настроение заметно испортилось. Хотелось, чтобы Бонапарт никогда не отпускал его.       Бальзак и не заметил, как его мысли устремились в несколько ином направлении – пару секунд стратег думал о том, как Наполеон с силой сжимал его голову, заставляя боль отступить, а потом незаметно для самого себя перескочил на момент, нарисованный воображением – как эти самые пальцы ловко и уверенно спускаются вниз по шее, чуть прихватывая, не очень сильно – не душат, но ощутимо сжимаются, отчего пропадает всякое желание шевелиться и сопротивляться, а наоборот, появляется желание подчиниться, раствориться в этой силе, а всё тело замирает в ожидании дальнейших действий хозяина пальцев…       Оноре тряхнул головой, отгоняя разгулявшуюся фантазию, лишь кивнул и выдавил хмурое тихое «спасибо» в ответ на вопрос генерала, а потом потянулся, словно кот, откинувшись на пятки, подался вперёд, прогибаясь в спине, абсолютно не обращая внимание на то, что в комнате он не один, что китель сейчас сполз ему на голову, забирая с собой рубашку, оголив тело до самой бледной груди, и что, потягиваясь, Оноре бесстыдно вертел пятой точкой практически перед лицом генерала, задевая его бока бедром и руку спиной.       Наполеон, наблюдая за данными наглыми движениями, чувствуя, как загорается и продолжает гореть огнём кожа там, где его коснулся Бальзак, думал, что стратег, должно быть, издевается над ним. Неужели не понимает он, что сейчас он довертится и дотрётся? А Бальзак, как ни в чём не бывало, балансируя на мягком диване, встал на колени, одёрнул рубашку, завёл руки за спину, сцепил пальцы в замок и качнулся вправо-влево, оттягивая руки назад. Тело моментально захрустело, и Бальзак, удовлетворённо улыбнувшись, кивнул сам себе и аккуратно оперевшись на руки, поставил на пол сначала одну босую ногу, потом вторую, и, не снимая кителя, удалился в ванную – умыться и привести себя в порядок.       Наблюдавший за этой сценой Жуков пытался не расхохотаться и потому уткнулся в чашку с чаем, которую ему подал Есенин.       Маршал видел, как часто поднимается и опускается грудь Наполеона, как он стиснул зубы чуть ли не до скрипа, как левая рука с силой сжала ткань брюк, а правая – вцепилась в спинку дивана, и гипнотизировал дверь ванной, за которой скрылся Бальзак.       «Интересно, - подумал Жуков, - а Оноре это специально или так получается? Он вообще в курсе, что играет с огнём?»       По непроницаемому лицу стратега невозможно было понять, нарочно он изводит Наполеона, или нет, но Жукову даже было немного жаль Бальзака – если он действовал без задней мысли, тогда он даже не представляет, что только что натворил…       Они просидели так до самого вечера – разговаривали, в основном, Есенин и Наполеон, Жуков и Бальзак отмалчивались, думая каждый о своём. Тишина наступила лишь когда Есенин отправился на кухню, где ему обещали испечь очень вкусный лимонный пирог к чаю и поджарить вторую порцию рёбрышек, а Наполеон скрылся за дверью ванной Бальзака.       Тишина действовала на оставшихся в комнате стратега и маршала по-разному. Жуков не чувствовал неудобства, находясь наедине с Бальзаком, тогда как стратег, наоборот, молился, чтобы Наполеон поскорее вернулся. Наедине с Жуковым он чувствовал себя неуютно, присутствие маршала словно давило на него, хотя тот ничего не делал и не говорил.       - Ты тоже это чувствуешь, не так ли? – вдруг начал Жуков, что заставило Бальзака вздрогнуть.       - В смысле? – нахмурился стратег, нервно сжав в руках чашку с остывающим чаем.       - Максим вернулся вчера. Ты тоже ждёшь, когда он придёт за нами?       Оноре вздохнул и прикрыл глаза. Конечно, он замер в ожидании. Горький вернулся вчера, и пока всё было тихо – конвоиры не гремели сапогами в коридорах зданий гарнизона, чтобы отвести их перед очи королевского наместника. Но Бальзак не верил в лучшее. Он всегда был пессимистом и видел везде только плохое – в людях, в ситуациях давал самые мрачные прогнозы. Вот и сейчас он знал, что это лишь вопрос времени, когда Максим придёт за ними.       Сейчас Бальзаку не хотелось думать. Ему вообще ничего не хотелось.       - Будет буря, - еле слышно произнёс Бальзак. – И я не знаю, что следует делать.       Жуков уже хотел что-то сказать, как на пороге ванной показался Наполеон, а на пороге комнаты – гвардейцы наместника, с брыкающимся Есениным.       - Пустите меня! – кричал адъютант, пытаясь вырвать локоть из крепкой хватки конвоира. – Я ничего не сделал!       Маршал встал из-за стола. Стул с противным скрипом отъехал прочь.       - Маршал Георгий Жуков. Генерал Наполеон Бонапарт, - простые слова и знаковые имена, произнесённые твёрдым голосом в тишине комнаты, падали в пространство, словно камни, болью отзываясь в каждом ударе сердца Бальзака, когда произнесли его собственное: - Оноре де Бальзак. Наместник Максим Горький требует вас к себе.       Бальзак с Жуковым лишь обменялись тяжёлыми понимающими взглядами. Дождались.       Приёмная Горького встретила четвёрку нарушителей неласково, холодным дрожащим светом тысячи свечей в канделябре и кусачим ветром из распахнутых окон. Хоть на улице ветер и не был особенно ледяным, даже холодным его назвать было трудно, влетая в комнату, он словно становился на несколько градусов прохладнее и злее.       Бальзак поёжился и плотнее запахнулся в китель Наполеона, даже не заметив, собственно, что одежда была с чужого плеча. Одеваться в чужую одежду Бальзак не привык, однако иногда просыпаться, укрытым вещами Наполеона, а потом целый день их носить, не снимая, для Оноре было настолько естественным, что накинуть чужой китель себе на плечи и расхаживать сейчас в нём по гарнизону, словно в царской мантии, было чем-то само собой разумеющимся. К тому же, к подобному виду стратега многие в гарнизоне уже привыкли, потому больше не вытягивались по струнке каждый раз, как заметят генеральскую форму. Бойцы сначала на секунду замирали, оглядывая фигуру человека в кителе, а затем отдавали честь – если и правда шёл Наполеон, - кивали или просто проходили мимо, когда шёл Бальзак.       Их оставили одних перед широким дубовым столом и огромным креслом, повёрнутым спинкой к вошедшим.       Наполеон и Жуков шагнули вперёд и стали рядом, готовясь защищаться до последнего, Есенин встал поближе к Жукову, а Бальзак по привычке держался на расстоянии ото всех, даже от Наполеона. Он привык быть тенью, незаметным и незамеченным, поэтому и сейчас был бы не прочь слиться с окружающей обстановкой.       - Я так и знал, что стоит мне шаг ступить из гарнизона, ненадолго отлучиться, как в моё отсутствие обязательно случится какая-нибудь пакость, - внезапно раздался спокойный голос из-за спинки кресла.       Все вздрогнули – кресло было настолько широким, что четвёрка не сразу заметила, что в нём кто-то сидит.       - Я понимаю, Наполеон – вечно лезет, куда его не просят, но ты, Георгий… - кресло медленно, с еле слышным скрипом, повернулось, являя обманчиво спокойное лицо наместника короля. Короткий ёжик тёмных волос, тонкие губы сжаты в прямую линию, что не предвещало ничего хорошего, карие глаза недобро прищурены за бликующими стёклами овальных очков. Наглухо застёгнутый китель, ни единой пылинки, все пуговицы и цепочки блестят, как новые.       Бальзаку как никогда в жизни, глядя на всего такого правильного и прямолинейного Максима, хочется съязвить, но он благоразумно молчит – сейчас не стоит злить Горького ещё больше.       - Да ещё и этих своих втянули, - Горький окидывает взглядом Есенина; в глазах появляется презрительность, когда взгляд останавливается на Бальзаке. На секунду Оноре думает, не научился ли Максим читать мысли? Или, может, желание убить Горького написано у него на лице?       - Это было исключительно моё дело, - начал Жуков, но Максим лишь хмыкнул и перебил:       - Но они всё равно пошли за тобой. Я слышал, дело обстояло так… - Максим откинулся в кресле и принялся указывать пальцем на того, про кого говорил в данный момент: - Габен прислал тебе записку. Наполеон был в курсе происходящего, но решил не лезть, - вот это было удивительное открытие! – так как это было не его дело. Но потом получил данные от разведки, что Габен приедет не один, и помчался за тобой. Дальше – больше, - стёкла очков издевательски блеснули, - Есенин бросился вдогонку, на помощь своему маршалу. А стратегу доложили о дополнительных силах противника. И он, - под этим уничтожающим взглядом другой давно бы уже умер на месте, но Бальзак лишь спокойно смотрел в ответ, и надеялся, что в его глазах не слишком ярко пылает образ того, как он медленно убивает Максима, расчленяя его на кусочки, - в обход командования, не сообщив мне… Распорядился солдатами, послав их в бой.       - Не было времени ставить вас в известность, - холодно отозвался Бальзак.       Всем присутствующим показалось, что температура в комнате стала значительно ниже.       - Я так и понял, - вернул фразу-льдинку Максим. – Какая преданность… - протянул он.       - Без нашего вмешательства они бы погибли! – горячо воскликнул до этого молчавший, но закипавший негодованием Есенин. – Естественно, мы с Оноре сделали всё, что было в наших силах, чтобы защитить наших… командиров, - на секунду запнулся Есенин, за что получил заинтересованный взгляд Максима, «что ты творишь» Жукова и «замолчи немедленно» Бальзака. Стратег понимал, что сейчас они все ступают по тонкому льду. Волосы на затылке стали дыбом от осознания того, что было непонятно, во что всё это выльется. Всех четверых казнить за – несомненно, измену, - Максим не мог – лишить командования гарнизон на границе с враждующим государством было бы самоубийством. Однако наказать кого-то Максим всё равно должен был. Бальзак лишь чувствовал, что сейчас они своими словами определят себе наказание. Вот Есенин, например, уверенно рыл себе и ему могилу. Причём, если Есенин себе её только выкапывал, Бальзаку рыл могилу уже глубже и подкладывал какой-нибудь живой гадости для компании – Оноре прекрасно понимал, что он совершил одно из самых тяжёлых преступлений – распоряжался солдатскими жизнями (даже если они были сами готовы ринуться в бой за командирами) по собственному усмотрению, не имея на то никаких полномочий.       - Виноваты здесь только мы с Георгием, Максим, - сердце неприятно заныло, когда Наполеон, заговорив, ощутил противное чувство дежавю. Несколько лет назад, немного в другом составе, он в этой же комнате, в почти такой же обстановке, отстаивал право Бальзака остаться рядом с ним, в гарнизоне. – Баль и Есь…       - Вы виноваты, несомненно, - кивнул Горький. – И они – тоже.       - Максим.       - В карцер.       - Максим!       - На неделю. Всех.       - Чёрт тебя дери, Горький!       - Две недели.       - Твою ж… - сжал руки в кулаки Наполеон, собираясь почесать костяшки об эту противную бледную очкастую морду. Ухмылка Максима говорила о многом, а в голове наместника уже закрутилось: «Давай, скажи мне ещё хоть слово, и будешь сидеть на хлебе и воде целый месяц. А с твоим Балем я такое сделаю… Что он тебя всю оставшуюся жизнь будет ненавидеть. Такую преданность встретишь нечасто, но как приятно её раздавить и сломать, о, Наполеон… скажи хоть слово, всего одно, и я превращу жизнь твоего расчудесного стратега в ад. А вместе с ним и твою».       Однако Максима постигло разочарование, сменившееся лёгким недоумением – Наполеон вдруг стиснул зубы, будто натурально прикусил язык, чтобы не ляпнуть лишнего, и, пару раз сжав и разжав кулаки, отступился.       Ответ был достаточно прост, но ответить на него мог лишь тот, кто внимательно и чутко следил за происходящим по ту сторону стола.       Бальзак, заметив, как завёлся Наполеон, еле удержался, чтобы не схватить что-нибудь тяжёлое и не огреть смуглого генерала по голове. Неужели он один здесь понимает, что сейчас нельзя говорить ничего лишнего? Одно неосторожное слово, и всё может обернуться плачевно. Карцер для них для всех? О, боги, какое облегчение! Юноша мог придумать тысячи вариантов развития событий, которые были бы в сто раз хуже, чем какой-то долбаный карцер. Но Наполеон пытался донести до Максима простую истину – что посадить в карцер надо лишь его и Жукова, - и раз за разом только обострял ситуацию. Когда тишину комнаты прорезали слова «Две недели», когда Бальзак увидел сжатые кулаки Наполеона, по наклонившемуся вперёд корпусу тела понял, что Бонапарт собирается спорить и дальше, и увидел, как на лице Максима расцветает та самая ухмылка, назвать которую Оноре мог не иначе как «Давай, давай, скажи что-нибудь ещё, Нап», стратег лишь шумно, глубоко вздохнул и выдохнул, прикрыл глаза, и приготовился к худшему. Однако то, что Наполеон замолчал, Бальзака немного удивило. Неужели одумался?       Наполеон уже давно понял, что между ним и Бальзаком установилась какая-то нереальная, мистическая связь. Генерал чувствовал все эмоции своего стратега, присутствие рядом или нахождение чёрно-синей макушки где-то в поле зрения успокаивало Наполеона, заставляло зверя внутри вместо рычания урчать, словно домашний котёнок, и втягивать когти. Всё чаще Наполеон стал задумываться, а как бы отреагировал в той или иной ситуации Бальзак, как бы поступил; даже его подчинённые заметили, что их командир стал более осторожным, спокойным и рассудительным, однако это не говорило о том, что он стал трусливым и предпочитал теперь прятаться за бумажками и расчётами, нет. Он по-прежнему рвался в бой и вёл людей за собой, вдохновляя и заставляя сражаться, вдыхая в своих людей силы, когда, казалось, их уже не осталось, просто теперь совершал поступки более обдуманно, строил планы более хитрые, чем прежде, в чём его бойцы, обмениваясь ухмылками и понимающими кривыми улыбками, видели, несомненно, отпечаток действий его стратега, влияние Оноре на поступки, действия, характер их командира.       Вот и сейчас, на периферию затуманенного яростью, разгорячённого сознания ворвался шумный вздох, в котором слух Наполеона, настроенный на Бальзака, различил тысячи и тысячи различных эмоций и оттенков чувств. Одним вздохом юноша говорил Бонапарту «идиот», «замолчи», «не провоцируй», «о, боже, неужели опять» и множество других восклицаний пообиднее.       Наполеон усмехнулся, не оборачиваясь, представил, как рука Бальзака в знакомом жесте тянется к лицу – обычно Оноре всегда так делал, когда считал, что генерала слишком заносит, - и почувствовал вдруг, как ярость отступает, бешеный стук сердца успокаивается, а кулаки разжимаются. Молодой человек даже отступил на шаг, показывая, что не будет больше пытаться достучаться до Максима.       «Какой же ты удивительный, Оноре…», - подумал Наполеон, улыбнувшись. Он и сам заметил, что едва уловимо изменился, стоило им с Бальзаком узнать друг друга получше и незаметно начать влиять друг на друга.       Максим прищурился, но промолчал. Ему было немного обидно, что Наполеон подозрительно быстро остыл, но потом наместник пожал плечами и сделал знак охране забрать нарушителей устава.       Он узнал об этой истории не далее, как сегодня днём, и, поразмыслив, понял, как посадить этих четверых в и так забитый до отказа маленький по количеству камер карцер так, чтобы ребята Жукова и Наполеона не пришли вытаскивать своих командиров, разгромив попутно половину гарнизона и не линчевав его самого. Что-то подсказывало Горькому, что против солдат генерала и маршала немногочисленная охрана долго не выстоит.       Наполеон осознал, что всё это взаправду, что их всех – а главное, Бальзака тоже, - посадят в карцер, когда увидел, как защёлкиваются массивные наручники на тонких запястьях Оноре. У юноши был такой несчастный вид, словно их всех прямо сейчас поведут на расстрел, а не в карцер. С боем вырвавшись из цепких рук конвоиров, закованный в наручники Наполеон протолкался сквозь охранников к Бальзаку, чтобы идти рядом с ним и не терять своего стратега из виду.       Сердце упало, когда Наполеон увидел этот ничего не выражающий взгляд, которым Бальзак уставился в одну ему видную точку на спине идущего впереди охранника.       - Прости меня, Оноре, - Наполеон коснулся руки Бальзака локтем. К слову, их увели из приёмной Максима прямо так, в чём они были – Наполеон в белой помятой рубашке, брюках и тяжёлых сапогах, и Бальзак в его кителе, который, из-за разницы в росте, доходил стратегу до середины бедра и мог сойти за пальто, выпущенной из чёрных облегающих брюк тёмно-зелёной рубашке и лёгких сапожках – обитателю гарнизона, не покидавшему расположения части, тяжёлые армейские сапоги были ни к чему.       Бальзак повернул голову на звук и пару секунд смотрел словно куда-то сквозь Наполеона, потом всё же перевёл взгляд на лицо и посмотрел в глаза.       - За что? – голос стратега был до боли бесцветным. – Ты ни в чём не виноват.       Наполеона всегда раздражала эта особенность голоса Бальзака – порой по его интонации невозможно было понять, правду ли говорит Оноре, шутит ли или говорит серьёзно. Иногда, как сейчас, его голос звучал обвиняюще, хотя Бальзак не раз говорил ему, что ничего такого не имел в виду, просто у него такой голос, и он ничего не может с этим поделать.       - Почему мне кажется, что ты думаешь об обратном? – не унимался Наполеон, желая докопаться до истины.       - Потому что тебе кажется, - немного раздражённо отозвался Бальзак и наградил генерала нечитаемым взглядом. Стратега всегда раздражало, когда Наполеон не мог понять его правильно. И в этом был виноват не генерал, а сам юноша – для него его голос звучал привычно, и обозначал он ровно то, что хотел сказать Бальзак. Однако Наполеон, - да и другие служащие тоже, - порой находили в его словах и интонациях такие намёки и подтексты, что парень хватался за голову – он же ничего такого не имел в виду, откуда они всё это взяли?!       В молчании всех четверых привели к зданию, которое в их гарнизоне было отведено под карцер. Маленькое приземистое строение с толстыми каменными стенами, через которые не проникают звуки ни снаружи, ни изнутри. Обычно проблем с дисциплиной не возникало, потому под карцер отвели такое маленькое здание, и чаще всего он простаивал за ненадобностью, так как маршал и генерал приучили своих ребят выяснять отношения тихо даже под самым носом начальства. Но теперь этот карцер пригодился для самих командующих. Какая ирония.       Едва дверь была открыта, а наручники сняты, Бальзака грубо толкнули в спину. Он зашёл в камеру, потирая запястья и оглядываясь, и пропустил момент, когда сзади клацнули наручники, и на спину ему налетел Наполеон, которого затолкали в ту же камеру. От неожиданности Бальзак пошатнулся, но генерал вовремя сориентировался и подхватил стратега за плечи, заодно и сам остался стоять на ногах.       - Порядок?       - Да, - чуть обернулся к нему Бальзак. – Спасибо.       Оноре чуть оттолкнулся от рук генерала, чтобы встать на ноги, и вздохнул, ещё раз бегло оглядев их пристанище на ближайшее будущее. «Холодно. Сыро. Две недели».       Но ничего не поделаешь, Бальзак это прекрасно понимал. Максим вряд ли смилостивится и выпустит их отсюда. Придётся терпеть.       Взгляд упал на единственный предмет мебели в камере – узкую деревянную скамью, вделанную в стену. Чудесно. Просто замечательно. Не то, чтобы Бальзака смущала перспектива спать вместе с Наполеоном, просто привык он всё-таки к несколько большему комфорту, чем ему могла предложить камера. Настроение портил также тот факт, что арестантам не полагалось ни подушки, ни покрывала, ни матраца – Максим знал толк в том, как сделать жизнь человека чуточку невыносимей.       Стратег с тоской посмотрел в маленькое зарешёченное окошко под потолком – закатное солнце как раз заглядывало в него, чтобы попрощаться с обитателями Земли, и поморщился – у него вновь начинала болеть голова. Оноре сомневался, что охранники дадут ему болеутоляющее, даже если их хорошо попросить.       Бальзак вздрогнул, когда за его спиной раздался стук, потом ещё и ещё. Развернувшись, стратег увидел, как Наполеон пинает дверь, что-то бормоча себе под нос.       - Только не говори мне, что ты хочешь её высадить, - недовольно проговорил Оноре – каждый удар звоном отдавался в его голове.       - А почему нет? – пожал плечами Наполеон, прекратив своё занятие только ради того, чтобы прильнуть к двери и начать её внимательно изучать. Не найдя в препятствии на пути к свободе никаких изъянов, Наполеон разочарованно хмыкнул и принялся мерить шагами комнату, скрестив руки на груди и то и дело поглядывая на дверь.       Бальзак, поплотнее закутавшись в китель генерала, прошёл к скамье и, брезгливо осмотрев деревянную поверхность, всё же сел на неё, преодолев желание забраться на скамью с ногами и подтянуть колени к груди. Настроение стремительно портилось, появилось знакомое желание – только Бальзак не знал, чего хочет больше – просто умереть или убить окружающих, а потом умереть самому? В таком состоянии его обычно раздражало всё – от щебетания птиц до невинного вопроса «Который час?». Обычно Бальзак неплохо контролировал себя и не срывался на солдатах и начальстве, но сейчас в камере было холодно, у него болела голова, а Наполеон, словно специально, продолжал ходить туда-сюда и шуршать соломой, которой был застелен пол камеры.       - Нап, пожалуйста, остановись, - тихо попросил Бальзак, делая глубокий вдох. Это никогда не помогало ему успокоиться, но стратег продолжал глубоко вдыхать и выдыхать каждый раз, когда чувствовал, что вот-вот взорвётся. Наверное, надеялся, что когда-нибудь эта техника сработает. – У меня от тебя голова болит.       Судя по тому, что генерал на секунду замер, и шуршание соломы стихло, Наполеон прекрасно его расслышал, однако из-за того, что он был слишком взвинчен и возбуждён случившимся, спустя мгновение продолжил курсировать от одной стены камеры к другой.       На это Бальзак только раздражённо цокнул языком и, вздохнув, лёг на скамью, завернувшись в китель.       «Если надумает лечь, пусть ложится куда угодно, - с нарастающим раздражением думал Бальзак. – В конце концов, подвинет меня, если что».       Вскоре чуткий слух Оноре, отчего-то всегда обострявшийся ночью, в полной тишине, различил, как к шороху соломы присоединилось поскрипывание тяжёлых армейских сапог Наполеона, и стратег едва не заплакал от злости. Так он точно не уснёт, а заснуть хотелось – не успеешь оглянуться, и заключение закончится быстрее.       Он повернулся лицом к холодной каменной стене и невидящим взглядом уставился на неотёсанные камни перед собой. На секунду эти камни стали как никогда привлекательными, и Бальзака так и тянуло разбить о них голову, или хотя бы побиться лбом – глядишь, станет легче.       Судя по тому, что в камере стало холоднее, солнце на улице уже зашло. Бальзак проклял всё на свете, молясь о том, чтобы не замёрзнуть здесь насмерть – ему и под тёплым одеялом летом было холодно, а здесь, в карцере, в каменном, непроницаемом для летнего тепла месте, было холодно, как в арктических льдах. Стратег стиснул зубы, подтянул колени к груди и укрылся кителем, стараясь закутаться в него и хоть немного согреться.       Забываясь беспокойным сном, Оноре подумал, что у Наполеона и вовсе была одна тоненькая рубашка…       Ему снилось море. Он явственно слышал шуршание волн, с тихим шипением омывающих берег, крики чаек, что носились над водой, далёкий гудок корабля, точку которого можно было разглядеть на линии горизонта, если напрячь глаза.       - Оноре…       Знакомый хриплый голос, от которого вдоль позвоночника бегут приятные мурашки. Смуглые руки обвиваются вокруг живота и притягивают к себе, в плечо утыкается острый подбородок.       Бальзак потянулся за таким необходимым сейчас теплом – на морском берегу было чертовски холодно, и верхняя одежда совсем не спасала от налетавшего порывами ледяного ветра. Оноре завозился, удобнее устраиваясь в кольце любимых рук, вздохнул и замер, когда шеи коснулись чужие губы.       Они с Наполеоном давно были вместе, но каждый поцелуй для Бальзака был трепетным, нежным, словно первым. Стратег чуть склонил голову набок, подставляя шею кусачему холодному ветру и горячим сухим губам, от каждого прикосновения которых Оноре вздрагивал и довольно жмурился, а тело наполнялось предвкушающей истомой. Ему приятно быть ведомым. В этом нет ничего плохого. Ведь он прекрасно знает, что Наполеон никогда не сделает что-то против его желания, будет внимательным и нежным. Или грубым, если Бальзак сам этого захочет.       Оноре положил ладони поверх рук Наполеона и блаженно улыбнулся, убаюканный пламенным теплом, исходящим от тела позади, и силой, с которой генерал прижимал его к себе. Юноше нравилась эта сила – она была дикой и необузданной, разрушающей, сминающей позиции врага, но рядом с ним эта сила всегда была ласковой, словно прирученный зверь, огонь этой силы грел и не опалял, в то время как противников сжигало дотла.       Бальзак медленно открыл глаза, просыпаясь. На губах ещё блуждала сонная улыбка, когда взгляд уткнулся в уже знакомую каменную стену, и жестокая реальность вернула стратега из мира грёз. Он мгновенно вспомнил, где находится.       Холодный карцер с каменными стенами. Две недели.       Бальзак вздохнул и закрыл глаза, уткнулся носом в сгиб локтя и жалел, что проснулся. Лучше бы он никогда не просыпался…       В сердце болью отозвалось осознание, что то тепло, которое он чувствовал во сне, жар чужих рук на своём теле, ему только приснились. Оноре усмехнулся – размечтался, идиот. Да Наполеон даже не позарится на такого, как он. Или позарится, но в качестве временной замены, которую можно было использовать время от времени. А чем-то временным и заменимым Бальзак быть не хотел.       Краем уха Оноре слышал разговоры и слухи, ходившие по гарнизону – будто бы Наполеон присмотрел себе любовника, однако никто не мог сказать наверняка, что за мужчина или парень был этот счастливчик. Бальзаку было до ужаса любопытно, кто же запал в душу его генералу, но одновременно с этим он боялся узнать правду – она точно разобьёт ему сердце. Наверняка это какой-нибудь красавчик из местных снайперов – по характеру такой же норовистый, как и Наполеон, прекрасно сложенный, красивый, опытный… Да, куда уж ему, замкнутому и угрюмому, тягаться с яркими вспышками – прекрасными, подтянутыми бойцами? С которыми и подраться, и потрахаться?       Бальзак со вздохом повернулся на другой бок и столкнулся нос к носу с любопытством во взгляде Наполеона. Было в синих глазах что-то ещё, но Оноре не разобрал, отвлёкшись на ласковую белозубую улыбку.       - Утречка, - блуждая взглядом по заспанному лицу, по торчащим во все стороны чёрно-синим вихрам, произнёс Наполеон. Он лежал на спине, заложив руки за голову, и давно не спал – он встал на рассвете, по привычке, и не смог заснуть от того, что впервые за долгое время проснулся не один. И ему не хотелось выпихивать второго человека из постели, чтобы тот ушёл засветло.       Казалось таким естественным – проснуться с Бальзаком под боком, что Наполеон не сдержал улыбки. Ему вдруг показалось, что они давно вместе, и каждое утро просыпаются вот так – едва открыв глаза, генерал обнаружил, что собственнически обнимает стратега, прижимая его к себе, - и аккуратно отстранился, не желая будить, но перед этим успел вдохнуть ставший уже знакомым и родным запах Оноре. Наполеон обладал чутким нюхом, как у пантеры, и мог различать людей не только по шагам, но и по запаху. Бальзак всегда пах для Наполеона спокойствием, уютом, тишиной, старыми книгами, бумагой и дразнящим запахом чернил. Рядом с ним хотелось быть ласковым и нежным, бережным и аккуратным, иногда позволяя себе большее лишь для того, чтобы показать всем остальным, кому принадлежит этот человек. Но зверь внутри лишь недовольно скалился и рычал, стоило Наполеону вспомнить, что Бальзак – не его собственность, и ему не принадлежит. А, возможно, никогда и не будет. Принуждать стратега к отношениям генерал не хотел – насильно быть милым было неприятно.       Поэтому Наполеон заставил зверя умолкнуть, и молча наблюдал за тем, как мерно вздымается и опадает его собственный китель на плечах Бальзака в такт дыханию юноши, как иногда стратег ворочается, пытаясь устроиться поудобнее на узкой деревянной скамье, куда с трудом поместились они вдвоём.       - Доброе, - немного невпопад хмуро отозвался парень, бездумно разглядывая генерала, рассматривая каждую чёрточку такого знакомого и одновременно чужого лица. Бальзак никогда не был так близок к Наполеону, как сейчас – всегда их что-то разделяло, будь то стол, или расстояние между их стульями. Когда Наполеон трепал Бальзака по волосам, у Оноре не было времени, чтобы рассмотреть лицо генерала во всех подробностях – всегда взгляд-на-секунду, и вот оно уже ускользает из памяти, оставаясь в воспоминаниях частями – ласковой улыбкой, смешинками, любопытством в синих глазах, поднятыми в немом вопросе бровями.       И только сейчас Бальзак заметил эти знакомые-незнакомые черты в деталях – острые скулы, тонкие губы, прямой нос; едва заметные морщинки на лбу – Наполеон заработал их из-за того, что часто хмурился; светлую крохотную полоску шрама на левой щеке – подрался с кем-то, наверное, или схлопотал ножом в ближнем бою. Бальзак никогда никого не спрашивал о личной жизни, да и о чём бы то ни было, если это касалось прошлого человека – стратег всегда держался мысли, что если человек захочет, то сам ему расскажет всё, что посчитает нужным. И тогда Бальзак выслушает, ведь он умеет слушать.       В груди как-то особенно сильно толкнулось сердце – вдруг захотелось спросить у Наполеона, где он заработал этот шрам, кто посмел оставить на его теле эту отметку? Ты же непобедим, Нап, чёрт тебя дери. Надеюсь, ты сломал пару рёбер или руку в отместку за это? Или пустил носом кровь у своего неприятеля? А, может, это был твой друг? Или отвергнутый любовник?       Бальзак понял, что его мысли ушли не в том направлении и постарался вернуть их в более приличное русло.       Они оба вздрогнули, когда за дверью камеры вдруг неожиданно раздалось:       - Бальзак, Наполеон, на выход!       Стратег и генерал переглянулись. Наполеон нахмурился, Бальзак приподнялся на локте, силясь понять, что сейчас с ними будет. Неужели, Максим решил их расстрелять?       - По какому поводу? – сиплым со сна голосом крикнул Бальзак, потом, прокашлявшись, повторил вопрос.       - Водные процедуры, девочки-мальчики! – раздался знакомый весёлый голос.       «Джек?!», - судя по удивлению на лице Наполеона, Бальзак понял, что подумали они явно одно и то же.       - То есть, как это – не те ключи взял? – в голосе разведчика из отряда Наполеона скользнуло негодование. – Так принеси нужные, остолоп! – И тише, чтобы отправленный за другими ключами охранник не услышал: - С какими идиотами приходится работать… - И уже громче, обращаясь к обитателям карцера: - Простите за заминку, командир! Сейчас вытащим вас оттуда!       Наполеон почему-то не спешил вставать – видимо, ждал, пока откроется дверь, Бальзак же, оценив ситуацию, решил аккуратно перелезть через генерала, дабы размяться и встретить внезапных освободителей на своих двоих.       Наполеон с привычной ухмылкой на лице лишь наблюдал за попытками стратега миновать преграду в виде немаленького себя, и не собирался двигаться ни на миллиметр. Его забавляло то сосредоточенное выражение лица, то усердие, с которым Бальзак, чтобы перелезть через военного, старательно встал на колено, оперся на руку и уже осторожно занёс ногу дабы поставить её на пол, как сапог вдруг чиркнул подошвой о воздух, так и не встретившись с землёй, и Бальзак со всего размаху сначала сел, а потом и упал, не удержав равновесия на одной руке, на не ожидавшего такого поворота событий Наполеона.       - Ох, - только и смог выдать Оноре, поблагодарив небеса за то, что они с Наполеоном не столкнулись носами. А, чем чёрт не шутит – Бальзак знал, что с его невероятной грацией он вполне мог не только стукнуть Наполеона в нос, но и умудриться выбить генералу зуб. – Прости, - выдохнул Бальзак. – Я такой неловкий.       - Да ничего, - спустя мгновение ответил Наполеон, молясь, чтобы голос его звучал ровно, а его заметно оживившееся от близости такого желанного Бальзака «ничего» не сильно упиралось стратегу в пах, выдавая генерала с головой.       Время шло, а Бальзак всё продолжал лежать на Наполеоне, даже не делая попыток закончить то, что собирался сделать изначально – встать со скамьи. Оноре не знал, почему, но слезать с внезапно оказавшегося удобным Бонапарта не хотелось. Наполеон был спортивен и подтянут, и лежать на нём оказалось приятно. К тому же, не в пример мягче, чем на жёсткой деревянной скамье.       Оноре, зачарованный взглядом синих глаз, даже не замечал, что руки Наполеона лежат на его голых боках – рубашка опять предательски задралась, когда генерал на автомате поймал падающий на него предмет, в данной ситуации, Бальзака, - потом перевёл взгляд на губы, и приказал себе вернуться к глазам, - однако всё не мог отделаться от мысли, как хочется прикоснуться к этим губам, почувствовать их вкус, укусить, дать возможность их хозяину исследовать свою шею, плечи, и позволить спуститься ниже…       Наполеон разглядывал застывшего на нём Бальзака в ответ, и очнулся от плывущих непотребных мыслей, лишь когда понял, что слишком сильно сжимает бока Бальзака, а тот как-то подозрительно прерывисто дышит, закусив губу. В глазах стратега генерал увидел ещё не до конца осмысленное их обладателем, но уже вполне сформировавшееся желание, и от томности, плескавшейся во взгляде стратега, у самого Наполеона едва не сорвало тормоза. Хотелось огладить плоский живот, провести пальцами по бокам, чуть царапая ногтями кожу, услышать вновь этот прерывистый вздох, - Наполеон прекрасно понимал, что Бальзаку нравится, чертовски нравится, когда ему делают немного больно, и генерал едва не зарычал от осознания того, что он знает об этом каким-то неведомым, звериным чутьём, читает это по вздохам и едва уловимым, подающимся вперёд движениям Оноре, - хотелось пройтись руками дальше, вниз, остановиться и сжать в ладонях упругие ягодицы, немного впиться в них ногтями, оставляя еле заметные следы.       Генерал едва успел отдёрнуть руку, которая уже потянулась исполнять задуманное – что-то подсказывало, что сейчас не самый подходящий момент для соблазнения Бальзака. Но то самое время вот-вот настанет - Наполеон видел это по глазам своего стратега, по тому, как он весь замер и затаил дыхание, как тело его напряглось, но не от того, что ему было противно или неприятно, а наоборот, юноша замер в предвкушении, ещё не до конца понимая, что происходит и чего он хочет, но Наполеон чувствовал – они определённо хотят одного и того же.       Бальзак вдруг тряхнул головой, словно пытаясь выбраться из омута мыслей, одолевавших его – пока непонятных и неосознанных, они маячили где-то на уровне инстинктов, подсознания, и попытался подняться, оперевшись ладонью о скамью рядом с головой Наполеона. Однако план был хорош только в голове Бальзака, действительность распорядилась иначе – сапог проехался по покрытому соломой полу, из-за чего Оноре только беспомощно заёрзал на Наполеоне, вынуждая того сцепить зубы и взять себя в руки, чтобы не завалить незадачливого стратега прямо здесь и сейчас.       Наконец, Оноре совладал со своим телом, упёрся ногой в пол, и сел на Наполеоне, - «всего на секунду», решил Бальзак, - чтобы перевести дух. Бонапарт старался не смотреть на запыхавшегося, растрёпанного юношу, который восседал на нём с невозмутимым, но немного усталым видом. Эта картинка грозила прочно обосноваться в мозгу генерала, и он неосознанно вцепился в бёдра стратега руками, сдерживаясь из всех сил, чтобы не толкнуться Бальзаку навстречу. На данный момент это было бы, по мнению Наполеона, слишком.       Казалось, Бальзак не замечал угрозы, исходившей со стороны генерала, иначе не стал бы так беспечно сидеть на нём даже после того, как его нога коснулась пола.       - Итак, за хорошее поведение мы вас… Ооо… - дверь в карцер распахнулась, и на пороге застыли Лондон и Драйзер.       Бальзак медленно повернул голову и встретился с оценивающими «композицию» взглядами разведчиков. Оноре пожелал провалиться сквозь землю – их с Наполеоном застали в такой неоднозначной позе как раз в тот момент, когда ничего такого и не было! Стратег представил на секунду, как они выглядят со стороны – он, с привычным нечитаемым, как он надеялся, выражением лица, непринуждённо сидит на Наполеоне, чьи смуглые руки так не вовремя соскользнули на бёдра. Ах, да, ещё и сжали для верности. Чтобы не упал, наверное.       Бальзак отметил это новое ощущение – Наполеон словно не собирался выпускать его из рук, держал крепко и сильно, и ладони не убрал до сих пор, даже находясь под взглядами своих подчинённых. Тело отчего-то налилось радостью и умиротворением, а на лицо так и просилась улыбка.       - Вижу, вы тут… - начал было Лондон, и от Наполеона не укрылось, как «ласково» ткнул его под рёбра напарник. Джек нехотя прикусил язык, и Наполеон был искренне благодарен Теодору за то, что тот не дал разведчику договорить.       И без его слов ситуация была неординарная. Плюс ко всему, у Наполеона назрела проблема – как выкинуть из головы образ сидящего на нём Бальзака, к тому же, когда воображение услужливо рисует Оноре без одежды?       - Предлагаю вам поторопиться, командир, - невозмутимо сказал Драйзер. - Наместник уехал по делам на весь день, и потому у вас есть возможность побыть сегодня немного вне этих стен. Мы договорились с охраной, - Джек закивал, улыбаясь. – Однако время не ждёт. К тому же, маршал и его адъютант уже ушли.       Бальзак встал на ногу и благополучно перекинул вторую через Наполеона, затем наклонился к генералу чуть ли не вплотную, негнущимися пальцами подхватил китель и нетвёрдой, слегка шатающейся походкой направился к выходу из карцера, не забыв учтиво поблагодарить разведчиков за возможность несколько часов провести на свежем воздухе, а не в этой дыре. Ребята Наполеона проводили стратега ухмылками и оценивающими взглядами – весь отряд уже давно понял, в какую сторону дует ветер, и были только рады, что кандидатом стал Бальзак – единственный, кто каким-то сверхъестественным образом мог утихомирить Наполеона одним своим присутствием. К тому же, половина отряда давно считала, что их командиру пора бы остепениться и завести себе постоянного любовника. Драйзер отметил про себя, что стоит потом втолковать Лондону, что негоже устраивать тотализатор на то, когда же Бальзак и Наполеон, наконец, «познакомятся поближе». Иначе этот пройдоха своего не упустит и скоро уже весь отряд Наполеона, и некоторые ребята из отряда Жукова, будут делать ставки, отдавая свои кровные этому невысокому разведчику с алчным блеском в глазах.       Сам генерал с хрустом потянулся и, пройдя мимо своих подчинённых, кинул им одобрительное «молодцы», на что получил кривую улыбку Джека и кивок Драйзера. За своего командира все ребята его отряда готовы были стоять насмерть, это знал каждый в гарнизоне и за его пределами.       Утро встретило стратега необычайной духотой. Просидев ночь в карцере с непроницаемыми каменными стенами, Бальзак даже представить себе не мог, что на улице будет так жарко. Оноре уже направился было к бочкам с водой, что стояли во дворе казарм, однако подоспевший вовремя Джек схватил стратега под локоть и повёл в противоположную сторону. Как позже Бальзак сообразил – к реке.       - Неужто вы нас утопить собираетесь? – поинтересовался он раньше, чем понял, что спросил.       - Да нужен ты мне, топить тебя, - фыркнул Джек, закидывая руку Бальзаку на плечо и вынуждая стратега подстроиться под свой шаг. – Ты мне лучше вот что скажи, Баль…       - Джек… - раздалось угрожающе тихое за их спинами. Бальзак мельком глянул за спину и замер – никогда он ещё не видел, чтобы от Теодора исходила такая пугающая аура. Но Джека, казалось, суровый взгляд двухметрового блондина с забранными в высокий конский хвост длинными волосами, ничуть не пугал, а даже наоборот, веселил.       - Вечно ты всё веселье мне портишь, Тео, - повёл плечами Джек, и Бальзак мог поклясться, что в глазах невысокого разведчика мелькнуло кокетство. – Подумаешь, с Бальчиком хотел поговорить…       - Это не твоё дело, Лондон. Оставь Оноре в покое.       - А я что, пристаю к нему, что ли? – Джек отпустил Бальзака и поднял руки вверх, насмешливо улыбаясь. – Видишь, я его даже не трогаю.       Драйзер лишь смерил Джека холодным взглядом, и Бальзак не удивился бы, появись на месте Лондона ледяная статуя в натуральную величину. Но тот на удивленье даже инеем не покрылся, а лишь улыбнулся ещё шире, и проворно забрался на огромный валун, что стоял на берегу протекавшей мимо гарнизона реки.       - Баль! – эхо разнесло звонкий голос Есенина по всему протяжению реки, и Бальзак, отвернувшись от ведущих молчаливое противоборство взглядами разведчиков, медленно пошёл к сидящим на берегу реки Жукову, Наполеону и Есенину. Они уже, судя по всему, успели умыться, и теперь просто сидели на берегу – Жуков, оперевшись руками на согнутые колени, Есенин - болтая ногами в прохладной речной воде, а Наполеон - опираясь на заведённые за спину руки, закрыв глаза и подставив лицо солнцу.       - Смотри, как красиво, Баль! – оживился Есенин, указывая рукой на реку, стоило стратегу скинуть ставший ненужным из-за жары китель Наполеона, и подойти к берегу реки, чтобы умыться. – Мы провели в карцере всего ночь, а кажется, что целую вечность. Как спалось?       - Отвратительно, - сказал Бальзак и не соврал – спал он действительно беспокойно, даже несмотря на то, что сон ему приснился, в принципе, не такой уж и плохой. А про утро вообще было отчего-то стыдно вспоминать. На секунду ему показалось, что спину между лопаток словно прожигает чей-то пристальный взгляд, но стратег отмахнулся от этого ощущения, несколько раз плеснув себе в лицо прохладной речной водой.       Сидеть на корточках стало неудобно, и Бальзак встал на четвереньки, не особо задумываясь о том, как это выглядит со стороны. Его никогда не волновало мнение людей о нём, и обычно он не замечал, если кто-то обращал на него внимание. Бальзак словно существовал в своей собственной реальности, где не было никого, кроме него. И если кто-то откровенно на него пялился – частенько подобное случалось ещё когда он был студентом, и все глазели на него из-за цвета его волос, - Бальзак не замечал этого. Не специально игнорировал любопытствующие взгляды, а просто не замечал, ведь для него не существовало других людей. Только он и окружающий его вакуум.       Из воды на Оноре смотрел бледный невыспавшийся молодой человек с невыразимой печалью в карих глазах. Чёрные с синим волосы Бальзак пригладил ещё по пути к реке, но те по-прежнему непослушно торчали в разные стороны. Стратег провёл мокрой рукой по волосам, - отражение повторило его движение, - и Оноре показалось, что сейчас он стал выглядеть чуточку лучше.       - Говорят, был такой человек, который любовался своим отражением в воде, и его за это превратили в кувшинку, - слева возник Есенин, и его отражение мгновенно появилось на неровной поверхности реки рядом с Бальзаком. Оноре улыбнулся – непослушные светлые кудряшки, задорная улыбка, - адъютант, казалось, лучился весельем, разве что не светился, как лампочка.       - Во-первых, это лишь легенда, - привычным менторским тоном начал Бальзак, по-прежнему вглядываясь в своё отражение, но смотря словно сквозь него. – Во-вторых, я не любовался собой. Чем тут можно любоваться? – Бальзак бы развёл руками, если бы не опирался на них. Ему не нравилось, когда кто-то начинал говорить о его внешности, особенно делать ей комплименты. Он воспринимал похвалу своей внешности как издевательство, как неправду, и старался избегать разговоров о своём внешнем виде. Если не удавалось, то в ответ на комплименты он огрызался и посылал собеседника ко всем чертям.       - Как это – чем? – захлопал густыми ресницами Есенин. – У тебя удивительные глаза. Ты видел человека с такими глазами, как у тебя? Я вот, например, не встречал. А…       - И цвет волос не такой, как у всех, - по мокрым волосам проехалась смуглая рука, и в отражении на воде, вплотную к Бальзаку, появился Наполеон. Он присел на корточки рядом со стоящим на четвереньках Оноре, чтобы быть с ним одного роста. Бонапарт гладил стратега по голове, зарываясь пальцами в короткие волосы, а Бальзак не мог отвести взгляда от задумчивой лёгкой улыбки, блуждавшей на губах Наполеона. – Синий цвет. Мне нравится. – Наполеон выхватил одну маленькую прядку синих волос так, что та встала торчком, рассмеялся этому, пригладил её обратно, вновь прошёлся по волосам, взлохматив их, и не переставал блаженно улыбаться, словно нашёл то занятие, которым мог заниматься вечно. – Характер у тебя, правда, не сахар…       - У тебя, можно подумать, лучше, - мгновенно, но, правда, беззлобно, ощетинился Бальзак, криво усмехнувшись, и перевёл взгляд на их с Напом отражение – на беспокойной поверхности реки виднелись счастливо улыбающийся смуглый молодой человек, и медленно тающий от его прикосновений юноша с чёрными с синим волосами.       - Конечно, лучше, - гордо заявил Наполеон, поднимаясь на ноги. – Да у меня самый лучший характер во всём королевстве.       - Да неужели? - скептично вздёрнув брови, засомневался Бальзак, также поднимаясь.       - Ты сомневаешься в моих словах? – синие глаза недобро прищурились, но Бальзак проигнорировал этот жест – он знал, что Наполеон ничего плохого ему не сделает. Не отстранился он также, когда смуглая ладонь скользнула на талию и притянула к своему обладателю. – Так ты сомневаешься во мне, Баль? – жаркий шёпот на ухо заставил Бальзака сглотнуть и замереть. В горле пересохло, а ноги предательски ослабли. Потому парень пропустил тот момент, когда по рёбрам прошлись чужие пальцы, а когда осознал, что задумал Наполеон, было уже поздно.       - Что ты… - начал было Бальзак, но договорить не успел – тело предательски отозвалось на движение пальцев, вынудив Оноре заизвиваться и забрыкаться, пытаясь вырваться из цепких рук. – Ох… Хаха… Нап, прекрати! Стой!       - Ты так и не ответил на мой вопрос, Баль, - удерживать Бальзака для Наполеона не составляло особого труда – генерал был крупнее и сильнее, чем худой стратег, и когда Оноре пытался отцепить руки Бонапарта от себя, генерал лишь сильнее сжимал юношу, не давая ему выбраться.       - Я… я… Ахах… Не сомневаюсь в тебе, Нап… – еле выговорил Бальзак сквозь собственный хохот. На глазах выступили слёзы, щёки болели от смеха, но генерал не собирался останавливаться. Он самозабвенно щекотал своего стратега, наслаждаясь зрелищем хохочущего, раскрасневшегося Бальзака, такого живого и горячего, в своих руках. – Хватит, прошу тебя! – Оноре уже задыхался от смеха, но Наполеон даже не думал останавливаться – хотелось держать этого обычно угрюмого, но сейчас так громко смеющегося юношу, в своих руках вечность и ещё дольше. Хотелось изучать это тело, знать расположение каждой родинки, наблюдать, как под лучами весеннего солнца на лице Бальзака проступают веснушки, которые делают лицо Оноре необычайно милым, и смотреть, как он смущается и злится, когда ему об этом говоришь – однажды Наполеон схлопотал уничтожающий взгляд Бальзака, когда сказал стратегу, что ему очень идут веснушки, а потом наслаждался смущённым видом Оноре, надолго запомнив то выражение его лица, и лёгкий румянец, тронувший щёки парня, хотя Бальзак всегда утверждал, что никогда не краснеет. – П-прекрати, Нап… - Бонапарт прищурился и внимательно посмотрел на стратега, прекратив тискать его и щекотать так сильно, как раньше. Ему показалось, или голос Оноре изменился? Неуловимо, едва заметно, но в нём определённо появились какие-то новые нотки, которых не было пару минут назад. Наполеон, решив проверить свою догадку, провёл ладонью по боку Бальзака, плавно спустившись на живот и чуть вниз, остановившись у края брюк стратега. Чуткий слух уловил тот знакомый прерывистый вздох, что Наполеон уже пару раз слышал, когда его руки касались голой бледной кожи. Бонапарт провёл рукой вверх, вернувшись к на секунду прерванному занятию, и продолжил щекотать юношу, чтобы Бальзак ничего не заподозрил, а зверь внутри удовлетворённо заурчал, предвкушающе облизываясь – Оноре нравились его прикосновения, тело стратега отзывалось на его невинные касания, и Бальзак, кажется, терял свою умную голову и способность ясно мыслить.       Наполеон закусил губу, чтобы не застонать от открывшейся прекрасной картины – Бальзак продолжал смеяться под действием его рук, но глаза его были закрыты, сейчас он был весь на инстинктах, распалённый, горячий, раззадоренный, он неосознанно тёрся о Наполеона, подставляя себя и своё тело умелым рукам, и даже не предпринимая попыток вырваться. Бонапарт подозревал, что стратегу это даже в голову не пришло – ведь он мог развернуться и дать своему генералу под дых в любой момент, если бы счёл происходящее неуместным. – Х-х-хватит… Я больше… не могу… - произнёс Бальзак, в перерывах между вздохами и смехом. Бока болели, сил смеяться больше не было, а Наполеон всё не выпускал его из рук. Чёртов Нап, знает же, гад, как он боится щекотки! – Пусти… - прозвучало почти умоляюще.       Наполеон нехотя перестал щекотать Бальзака и чуть отошёл в сторону, а тот моментально согнулся пополам и упёрся руками в колени, пытаясь отдышаться – он чувствовал себя так, словно пробежал несколько километров. Чёрт, кажется, он только что продлил себе жизнь, как минимум, лет на двадцать вперёд.       - Ты там живой? – обеспокоенно спросил Наполеон, наклонившись, и пытаясь заглянуть Бальзаку в глаза.       - Я был бы первым человеком, который умер от смеха, если бы ты не остановился, - в своей привычной манере отозвался Бальзак.       Наполеон усмехнулся – если Бальзак заговорил о смерти – неважно, своей или чужой, - значит, с ним определённо было всё в порядке.       - Ты же знаешь, что я боюсь щекотки, - карие глаза с упрёком буравили синие. – Зачем ты это сделал?       - Ты мог остановить меня, если тебе не понравилось, - пожал плечами Наполеон, хотя внутри всё сжалось – порой он не мог различить ту едва уловимую грань между тем, что Бальзак говорил всерьёз, а что – в шутку. Интонации у шуток и серьёзности Оноре были идентичны. Генерал понадеялся, что сейчас он не перегнул палку, и его стратег не обиделся.       - Я просил тебя остановиться, - моргнул Бальзак. По его выражению лица Наполеон понял, что был прав – Бальзаку даже в голову не пришло его пнуть.       - Ты мог бы меня ударить, - озвучил свою мысль Бонапарт.       Бальзак лишь вздохнул и, наклонив голову вниз, что-то пробормотал.       «Я бы никогда не смог тебя ударить», - Наполеон замер, на секунду даже перестав дышать. Бальзак, конечно же, не хотел, чтобы Наполеон это услышал, потому и произнёс эти слова на пределе слышимости, тихо-тихо, - он часто говорил сам с собой, сказывалась привычка жить в одиночестве, - но Бонапарт всё прекрасно расслышал – его чуткому слуху поражались многие, и многие же его за это ненавидели, особенно его противники – он мог отловить засевшего в кустах снайпера или обнаружить засаду, даже не приближаясь к месту ловушки, ориентируясь на различные привычные или подозрительные для леса шорохи.       Бальзак поднял голову и дёрнулся – он не ожидал, что Наполеон будет по-прежнему стоять так близко в той же позе, что и он, благодаря чему они вновь чуть не столкнулись носами. Оноре отступил на шаг, но поздно осознал, что за его спиной ничего не было.       Наполеон не успел схватить взмахнувшего руками Бальзака, потому ему и подбежавшим Жукову и Есенину оставалось лишь наблюдать, как Оноре с криком и цветистыми матерными ругательствами летит в реку. У генерала отлегло от сердца, когда он увидел, что речушка не была глубокой, и потому сейчас на оставшуюся на берегу троицу, удачно встретившись пятой точкой с речным дном, не спеша, впрочем, подниматься на ноги, смотрел мокрый и злой Бальзак.       - Кто бы мог подумать, что наш тихоня умеет так материться, - хмыкнул стоявший рядом с Наполеоном Жуков, скрестив руки на груди и наблюдая, как Бальзак пытается испепелить их взглядом.       Наполеон ничего не ответил на слова маршала, однако в глубине души и сам был поражён – стратег при нём никогда не матерился.       Бальзак чувствовал, как в нём закипает ярость. Он больно приземлился задницей на речное дно и теперь всё явственней ощущал, как в кожу даже через ткань стремительно промокавших брюк впиваются мелкие камешки. Да что сегодня с ним такое? Словно во вселенной проводили конкурс «Мистер Грация», и тело Оноре, не посоветовавшись с хозяином, отчего-то решило, что он должен во что бы то ни стало взять этот приз. Поскользнуться на абсолютно сухом берегу мог только идиот.       «Ну, или ты», - ехидно заметил внутренний голос, и Бальзаку мгновенно стало ещё хуже.       И как ему теперь в карцер возвращаться в мокрой одежде? Бальзак, пошатываясь, встал, пытаясь противостоять неожиданно сильному течению, и пытался не думать о том, что ему придётся сидеть почти голым в ледяном каменном помещении. Почему-то Бальзак думал, что время их прогулки подходит к концу, и их скоро поведут обратно. Брюки противно отяжелели, рубашка промокла насквозь и неприятно липла к телу, а порывы ветра, раньше такие ласковые и тёплые, словно сменились лютым морозом.       Бальзак поёжился от холода и начал двигаться к берегу, когда вдруг услышал негромкий всплеск. Подняв голову, он увидел, что к нему, преодолевая сопротивление воды, идёт Наполеон.       - Ты чего здесь забыл? – Бальзак поморщился – вышло немного грубее, чем он того хотел. – Замёрзнешь и заболеешь. Возвращайся на берег, я сам дойду.       «Тебя», - мысленно ответил на первый вопрос Наполеон, а вслух сказал:       - Я и болезнь – несовместимые вещи. Ты помнишь, когда я в последний раз болел? – Бальзак покачал головой – у Напа и правда было отменное здоровье. Но это же не значит, что он может совершенно безнаказанно разгуливать под таким ветром в мокрой одежде. – К тому же, лето на дворе, Оноре. Давай искупаемся, раз уж ты всё равно начал, - Наполеон широко улыбнулся, в глазах плясали смешинки.       - Иди ты к чёрту, - закатив глаза, отозвался Бальзак, и направился к Наполеону.       Когда до генерала оставалось всего несколько шагов, Бальзак вдруг споткнулся о какую-то корягу под водой и полетел прямо на военного, который среагировал мгновенно и легко поймал Оноре, не упустив шанса вновь прижать к себе этого своенравного упрямца.       - Не понимаю, что со мной, - повиснув на шее у Наполеона, пробормотал Бальзак. – Сегодня явно не мой день. Прости, я тебе все руки отбил уже, наверное.       - Не отбил, не бойся, - произнёс Наполеон, немного подтянув сползающего вниз стратега на себя.       Внезапно с берега раздалось громкое «Разойдись!!», и в воду с разбега, как был, в одежде, плюхнулся Есенин, окатив стоявших чуть поодаль Наполеона и Бальзака с ног до головы. Мокрые светлые волосы тут же показались над заходившей ходуном поверхностью, их обладатель принялся отфыркиваться и счастливо плескаться в воде, а затем и вовсе устремился на середину реки.       Бальзак покачал головой и, переведя взгляд на Наполеона, вдруг замер. В широко распахнутых глазах стратега мелькнул испуг.       - Что такое? – сдвинул брови Наполеон, покрепче перехватив Оноре.       - Я сапог потерял, - севшим голосом, словно поведал Бонапарту страшную тайну, сообщил Бальзак.       Наполеону захотелось стукнуть его по голове - он-то думал, что-то страшное случилось. Оноре умел преподнести любой пустяк, благодаря выражению лица и голосу, так, словно говорил о катастрофе.       - И когда успел? – вздохнул Наполеон, ставя стратега на ноги и наблюдая, как тот тут же наклонился и принялся всматриваться в воду у себя под ногами.       - Да я даже не почувствовал, - произнёс Бальзак, что-то тихо бормоча себе под нос. На этот раз настолько тихо, что Наполеон даже не пытался расслышать, что именно говорит Оноре – видимо, опять ругается. – Понятия не имею, как он мог соскочить, а я даже внимания не обратил… Чёрт возьми… - Солнце, до того вовсю светившее над ними, зашло за тучу, и вода мгновенно стала чёрной и непроглядной, словно чернила. Бальзак что-то бубнил себе под нос, шаря руками по дну, но так ничего и не нашёл. – Наверное, его снесло течением, - стратег тоскливо посмотрел в ту сторону, где река, делая поворот, исчезала из виду. – Это были мои любимые сапоги…       - Я куплю тебе новые, Оноре, - Наполеон подошёл к Бальзаку вплотную и встал за его спиной, когда стратег выпрямился и повернулся к генералу лицом. – Они будут гораздо лучше старых.       - Купишь мне точно такие же, - буркнул Бальзак, глядя на Наполеона исподлобья. Потом вдруг наклонился вперёд, схватился за руку генерала и почти лёг боком на беспокойную рябь реки. Через мгновение он явил под заинтересованный взгляд Наполеона уцелевший сапог, который только что снял с ноги, и демонстративно вылил из него воду.       «Консерватор хренов», - хмыкнул Наполеон, любуясь надутыми губками стратега, и всем его недовольным видом в целом.       - Будут тебе точно такие же, - произнёс Бонапарт и вздрогнул, когда Бальзак вдруг подскочил на месте.       - Мама… - дёрнулся в сторону Оноре, потом ещё и ещё, переступая с ноги на ногу.       - Ты чего? – Наполеон проследил за взглядом юноши, но так и не нашёл причину его беспокойства.       - Там что-то в воде, Нап, - испуганно сказал стратег. – Там что-то в воде!       Когда его ноги в очередной раз что-то коснулось, Бальзак свободной от сапога рукой схватил Наполеона за шею и запрыгнул на него. Генерал лишь подхватил стратега под ягодицы и подтянул выше, поднимая над водой. Бальзак, казалось, не замечал всей пикантности ситуации, его взгляд целиком и полностью был прикован к воде.       - Наверняка это просто рыба, - Наполеон проговорил это Бальзаку на ухо и украдкой, решив воспользоваться моментом, поцеловал в мокрый от воды висок.       - Какая, к чёрту, рыба, Нап? – взъярился Бальзак, но слезать с Наполеона не спешил, лёгкого касания губ к виску даже не заметил, и лишь крепче вцепился генералу в шею, поёрзав вверх-вниз на своём спасителе, устраиваясь поудобнее.       - Обычная, речная, - расплылся в улыбке Наполеон. У него начинало знакомо шуметь в голове – Бальзак был в его руках, и даже не замечал, как сам жмётся к нему и позволяет безнаказанно исследовать своё тело.       - Оно меня за ногу схватило, Нап! Ты видел у рыб руки?! – злобно прошипел Наполеону прямо в лицо Бальзак. Для этого манёвра, правда, Бонапарту пришлось напрячь шею, так как стратег с силой надавил ему на затылок, стараясь удержаться на генерале. – Оно, твою мать… - Бальзак уже собирался донести до этого бестолкового смуглокожего, что явно что-то страшное схватило его за ногу, как заметил под собой чью-то огромную тень. – Твоооою маааать, - протяжно произнёс Бальзак, вцепившись в Наполеона ещё сильнее, и даже стараясь забраться повыше, скрестил ноги у генерала на пояснице, отмечая, что Бонапарт перехватил его покрепче, чтобы не дать ему упасть.       - Не знал, что ты такой трусишка, - Наполеон откровенно наслаждался тем, что Бальзак боится неизвестно чего. Бонапарт открыто разглядывал эти лихорадочно блестящие глаза, этот приоткрытый рот, тонкие, чуть искусанные губы, всем телом чувствовал напряжение юноши и то, как Оноре сжимал его ногами, заставляло Наполеона сжимать ягодицы Бальзака всё сильнее и сильнее вовсе не из-за желания поддержать стратега, чтобы тот не свалился в воду.       Наполеон безнаказанно лапал жмущегося к нему Оноре, жалея только об одном – что сейчас они оба были в одежде.       - Иди ты в жопу, Нап! – огрызнулся Бальзак, а Наполеон не обратил внимания на фамильярность обращения и полное неуважение к вышестоящему начальству, и только сильнее развеселился – ему нравился злящийся Бальзак. Тот даже не представлял, как соблазнительно выглядел, когда злился. Этот полный негодования взгляд, колкие слова, которые и не задевали-то особо, - (во всяком случае, на Наполеона они не действовали), - эти полные яда и сарказма фразы, эта злость, сжатые кулаки – Бальзак был прекрасен в гневе и злости, им хотелось любоваться и затыкать поцелуем эти упрямые губы, чувствовать, как это напряжённое тело, несгибаемая воля медленно сдаются, отдаются ему без остатка, как обладатель сам тянется за поцелуем, обнимает за плечи, притягивает к себе, просит продолжать и не останавливаться. Бальзака хотелось иметь, вжимать в кровать, или в любую горизонтальную или вертикальную поверхность, выбивать из него весь яд, чтобы остались только хриплые стоны, расставленные пошире ноги, и мольбы о том, чтобы «глубже, резче, сильнее, без остановки». Эти хрупкие на первый взгляд плечи хотелось кусать, покрывать засосами, оставлять на всём теле свои следы и метки, чтобы все знали – этот человек занят, и кем именно занят. Чтобы не смели подходить и говорить, чтобы не смели смотреть не так, да и так – тоже не смели. Он будет только его, принадлежать только ему, его холодный, расчётливый, противный Бальзак, который откроет свою горячую сторону, свою дикую, необузданную натуру, только ему одному. Наполеон всё больше убеждался и где-то на уровне подсознания чувствовал, что Бальзак далеко не скромник, просто он даже не подозревает о том, на что способен. Дремлющего дьявола внутри просто нужно разбудить. И Наполеон именно это и собирался сделать – медленно, но верно раздразнить Бальзака, сделать его своим, дать распробовать себя и всё, что Наполеон мог ему предложить, и Оноре сам сделает всё остальное, даже незаметно для себя. Будет просить и требовать большего, а генерал с готовностью ему это даст.       А когда Бонапарт доиграется и разбудит дракона, тогда станет ещё веселее и интереснее. И он готов был рискнуть – с детства любил игры с огнём.       – Ты-то у нас ничего не боишься, - генерала в реальность вернул по-прежнему злобный голос Бальзака. – Ты готов хоть голову в пасть тигру засунуть, да тебе скажи, ты дракону пойдёшь в глаз палкой тыкать!       Бальзак не заметил, как мимолётное удивление на лице Наполеона сменилось предвкушающей ухмылкой. О, он этому дракону не только в глаз потыкает, и не только палкой…       - Ну чего ты лыбишься, сделай что-нибудь, - жалобно проскулил Бальзак, заёрзав на Наполеоне.       Вынырнувший из-под воды улыбающийся Есенин разрушил всю теорию юноши о том, что в воде есть кто-то страшный. Там и был – Есенин, который, открыв глаза под водой, увидел голые щиколотки Оноре и не смог удержаться, чтобы не пощипать стратега за них.       Бальзак, осознав, насколько глупо выглядел в предыдущие десять минут, уткнулся Наполеону носом в шею и застонал, крепче сжимая Бонапарта ногами. Стратег желал провалиться сквозь землю за то, что принял Есенина за речное чудовище.       - А я твой сапог нашёл, - адъютант маршала покрутил в воздухе насквозь промокшей обувью Бальзака.       Оноре не глядя протянул руку и, когда в пальцы ткнулась знакомая шероховатая кожа, практически вырвал несчастный сапог из рук Есенина. Бальзак был зол на себя за то, что выставил себя в глупом свете, и потому был несколько груб и резок с адъютантом, однако в данную секунду стратегу было на это плевать.       - Ты бы хоть разделся сначала, что ли, - произнёс подошедший к находящимся в воде Жуков, вылавливая своего адъютанта и легко поднимая его на одной руке. Есенин со счастливой улыбкой тут же обвил шею маршала и устроился поудобнее, предвкушая доставку до берега с повышенным комфортом.       - А сам-то, - хмыкнул Наполеон, разглядывая мокрые брюки Жукова.       - Да я-то что? – маршал развернулся, становясь поперёк реки. – Этот вон, главное, чтоб не заболел. Пошли, горе-пловец. Сушиться будем.       Есенин весь разве что не засветился от счастья.       - А можно я потом поплаваю ещё? – едва ли не подпрыгивая на руках у маршала, спросил адъютант.       - Можно, - слышался удаляющийся ответ Жукова. – Только одежду перед этим ты всё-таки снимешь.       Бальзак тоскливо наблюдал за тем, как маршал, благодаря своему росту, легко подсадил адъютанта на берег, потом ловко выбрался сам, а Есенин тем временем уже стаскивал с себя мокрую одежду и с улыбкой принимал полотенце из рук хмурого Драйзера – Джек тем временем куда-то исчез. Бальзаку внезапно стало всё равно, куда запропастился Лондон.       Он лишь положил подбородок Наполеону на плечо, прижался головой к виску и тихо попросил:       - Отнеси меня на берег, Нап. Пожалуйста.       Генерал легко прижался виском к доверчиво положившему ему голову на плечо Бальзаку, подбросил на руках, словно пушинку, подхватил поудобнее и понёс своего «трусишку» на берег.       - Что ты делаешь? – Бальзак опомнился, когда понял, что Наполеон давно поставил его на твёрдую землю и принялся снимать с него одежду.       - Раздеваю, не видишь? – ухмыльнулся Наполеон, взглядом говоря Бальзаку поднять руки, чтобы он мог снять с него рубашку.       - Вот так сразу? – спросил Бальзак, покорно наблюдая, как его рубашка летит на землю.       - А чего тянуть-то? – сдвинул брови генерал. – Одежда на тебе долго сохнуть будет, а так быстрее дело пойдёт.       - Так ты хочешь её высушить? – ляпнул Бальзак и мысленно стукнул себя по лбу, когда понял, что спросил, у кого, и, главное, что вслух.       - Конечно, - улыбнулся Наполеон, с лёгкостью поймав кинутое ему Драйзером полотенце. – А ты о чём подумал? – в синих глазах мелькнуло любопытство.       - Ни о чём, - пролепетал Бальзак, склонив голову, позволяя Наполеону пройтись полотенцем по мокрым волосам, чтобы высушить их.       - С брюками, я полагаю… - начал Наполеон, закончив вытирать голову стратега и отведя полотенце в сторону.       - Да, я с-справлюсь сам, спасибо, - немного заикаясь, кивнул Бальзак. Как же неловко было, как же неловко…       Он уже начал возиться с застёжкой на брюках, когда Наполеон, по-прежнему стоя перед ним, начал раздеваться. Генерал подцепил пальцами рубашку и потянул её вверх, быстро стягивая с себя, а Бальзак шумно втянул носом воздух, силясь отвести взгляд от смуглого тела прямо перед собой. Оноре никогда не видел Наполеона без одежды, всегда на генерале было что-то, что скрывало его тело, но сейчас Бонапарт предстал перед стратегом в новом свете и то, что открылось взору, радовало – прекрасное смуглое тело, словно выточенное умелым скульптором, едва заметные царапины боевых ранений… И даже пересекавший левый бок изогнутый длинный шрам не портил картину. Шрамы украшают мужчину, говорил кто-то. И вправду украшают. Жаль только, что Наполеон вообще его где-то заработал.       Бальзак уже шагнул ближе к Наполеону, и неосознанно потянулся к старому по виду шраму, как в руки ему легла чужая белая рубашка.       - Джека за одеждой как за смертью посылать. Возьми мою, она суше, чем твоя, я её в воде даже не намочил. Чтобы ты не замёрз, - Наполеон даже не сразу понял, что Бальзак не отвечает ему, а потом поднял глаза и увидел, что стратег как-то странно смотрит на него. – Она не грязная, честно. Я её только вечером, прямо перед тем, как нас в карцер отвели, надел, - Бальзак на автомате принял рубашку, продолжая куда-то смотреть. Наполеон опустил взгляд и вздохнул, поняв, куда смотрит стратег.       - Кто тебя так? – глухо спросил Бальзак, протянув руку к шраму, и вздрогнул, когда Наполеон схватил его за запястье, не дав коснуться зарубцевавшейся раны.       - Моя собственная глупость, - ответил Наполеон, сильнее сжимая запястье Оноре.       - Прости, я не хотел ворошить прошлое, - Бальзак уже раскаялся в своём необдуманном поступке. Он видел, как застыл взгляд Наполеона, чувствовал, как рука на запястье уже не просто сжимается, а давит, словно пытается раздробить кости. – Нап, мне больно.       Мне больно.       Эти слова эхом отдались в голове Бонапарта, внезапно отрезвляя, вытягивая генерала из воспоминаний. Бальзак стоял молча, не меняясь в лице, не старался отдёрнуть или вырвать руку – просто терпел, дожидаясь, когда Наполеон придёт в себя и сам отпустит его. Генерал расцепил хватку, наблюдая, как возвращается красный цвет на побелевшие от захвата контуры пальцев на запястье.       - Прости, - повторил Бальзак, - я не знал, что тебе неприятно об этом вспоминать.       - Ты меня прости, - от Оноре не укрылось, каким тяжёлым стал взгляд Бонапарта. – Это… в прошлом. Там оно и должно оставаться. – Наполеон потянулся к своей рубашке в руках Бальзака. – Давай помогу надеть.       Стратег не сопротивлялся – хотя он и сам был в состоянии справиться с таким лёгким делом, но сейчас он чувствовал себя виноватым за то, что напомнил Наполеону о прошлом, и решил загладить свою вину тем, что не стал спорить и подчинился желанию генерала, - послушно проскользнул внутрь рубашки, продел руки в рукава, привычно закатывая их, как всегда любил, и уже положил руки на застёжки брюк, как поймал на себе взгляд улыбающегося Наполеона.       - Что? – не понял Бальзак, чувствуя, как горят щёки и надеясь, что он всё-таки не покраснел.       - Тебе моя рубашка идёт даже больше, чем мне, - оценивающе глядя на Оноре, произнёс Наполеон. – Хочешь, отдам?       - Ой, иди ты, а! - отмахнулся Бальзак, пихая генерала в грудь ладонью. – У меня своей одежды полно. А вот сапоги ты мне новые купишь, - с каким-то торжеством и самодовольством в голосе сказал стратег.       Но понял, что проиграл этому невыносимому генералу, когда тот, глядя ему в глаза, ласково проговорил с ему одному присущей хрипотцой в голосе «Куплю», одновременно с этим медленно расстегнул пуговицы на своих брюках, затем плавно, словно кошка, по-прежнему не отводя взгляд, опустился ниже и стянул промокшие брюки с ног, кидая их не глядя на траву. Наполеон насмешливо улыбался, а Бальзак нечеловеческим усилием воли заставил себя смотреть смуглому генералу в глаза, а не пялиться на молодое, подтянутое тело военного, который стоял перед ним в одном тёмно-синем – словно под цвет волос подбирал, негодник! - белье.       - Что, Оноре, помочь с пуговичками? – из-за спины Наполеона вырос Жуков, и привычным жестом закинул тому руку на плечо.       Бальзак лишь судорожно вздохнул и постарался не упасть в обморок при виде обладателя ещё одного шикарного тела в армии. На свои тридцать пять Жуков не выглядел, тело было тренированным, сильным и с гораздо большим количеством шрамов, чем у Наполеона. Но это не уродовало маршала, наоборот, выдавало лишь его силу и служило признаком того, что этот закалённый в боях мужчина через многое прошёл, но вышел победителем из всех передряг.       - По-моему, мы смущаем нашу красавицу, - хмыкнул Жуков, оглядывая Бальзака с ног до головы.       Оноре уже открыл рот, чтобы возмутиться, но тут его перебил Наполеон:       - Почему это «мы»? – вскинулся генерал, резко повернувшись к маршалу. – Может, это ты здесь лишний, а?       - О, так вы уже на той стадии отношений… - начал было Жуков, когда его прервало гневное «А ну заткнись!» Наполеона. – Это кто тут на меня рот раскрыл, мелочь смуглокожая? Не дорос ещё меня затыкать!       - Я тебе сейчас покажу – не дорос я ему! – крикнул Наполеон, толкая Жукова в грудь, всё ближе и ближе к берегу реки.       Бальзак уже и забыл, что несколько раз ему не дали снять штаны и отправить их сушиться, и, собственно, сейчас ничего не мешало ему продолжить этим заниматься, но он не мог отвести взгляд от прыгнувшего в воду Жукова и последовавшего за ним Наполеона. После недолгой шуточной борьбы, Наполеон всё же повалил Жукова в воду, а тот лишь оттолкнул оппонента ногами в грудь, и принялся брызгать на него водой, не давая подойти к себе. Добравшись до середины реки, Наполеон вынудил Жукова последовать за собой, потом набрал в грудь побольше воздуха и нырнул под маршала, схватил его за ноги и дёрнул, заставив Жукова потерять равновесие, потом подмял старшего по званию под себя и всячески не давал ему вырваться. Но потом пропустил удар в живот, потерял свою позицию и был быстро поставлен на колени с заломленными за спиной руками.       - Не дорос, говорю же, - смеялся Жуков, наблюдая, как Наполеон звереет и брыкается, пытаясь выбраться, и отпустил заведённые за спину руки, выпуская пленника на свободу.       Бальзак наблюдал за развернувшимися сражениями с улыбкой. Он уже повесил свои брюки сушиться на ближайшую ветку, и теперь ничто не мешало ему быть зрителем этого шуточного противостояния. Его забавляло то, как в такие моменты между Наполеоном и Жуковым стиралась граница возраста, они оба вели себя, словно дети, а не суровые, серьёзные военные. Жуков постоянно подначивал Наполеона, с хищной улыбкой наблюдая за тем, как заводится с полуоборота генерал, и это привычно выливалось во взаимные вечные оскорбления и мордобой – степень ущерба зависела лишь от того, какими словами начал их диалог-подначку Жуков. Иногда бои были шуточные, и дело обходилось тычками и затрещинами, иногда – чуть серьёзнее, когда генерал уходил с «поля боя» с фингалом под глазом, а Жуков прижимал к сломанному носу услужливо принесённый Есениным платок.       Жёстко и на полном серьёзе Наполеон и Жуков, как рассказывали Бальзаку, подрались только один раз – сцепились из-за какого-то лазутчика, который пробрался к ним в штаб, чтобы убить Жукова. Пробрался весьма оригинально, - никто до него до такого не додумался, - через постель Наполеона. Жуков тогда был на взводе, ситуация в королевстве и на границе была неспокойная, и маршала то и дело дёргали по разным делам, и однажды вечером он вернулся в гарнизон уставший, злой, как собака, и ночью на него напал этот самый убийца. Благо у Жукова была отменная реакция и инстинкты, потому убийца был пойман «целью» собственноручно, а для Наполеона, тогда ещё молодого и с невставшими на место мозгами, у маршала была наготове пара ласковых. Слов и кулаков. Жуков за словом в карман не лез, выбирая самые колоритные и смачные выражения, рассказывая Наполеону всё, что думает о его выборах партнёров на одну ночь, Наполеон завёлся и вылилось всё это в то, что маршал и только-только назначенный генералом Бонапарт сцепились, как дикие звери, и к ним боялись подойти, чтобы разнять – ещё помогающему прилетит.       Прекратил драку как никогда вовремя вернувшийся от короля Максим – тоже уставший и злой. Вместо плахи и карцера наместник отправил драчунов в лазарет, - успели генерал и маршал наставить друг другу пару синяков и сделать кое-что посерьёзнее, - где те впоследствии выяснили отношения более спокойным способом и успели подписать мировую. Особенно Бальзаку нравилась та часть рассказа, где говорилось, что кто-то из них нашёл припрятанный врачом спирт, а уже утром их обнаружили медсёстры, - пьяных в хлам и пьющих на брудершафт этот самый спирт прямо из медицинских колб, что в лазарете имелись в достатке. Рассказывали, что тогда Максим рвал и метал, пригрозил, что если ещё эти двое учудят нечто подобное, выгонит обоих к чёртовой матери. Неизвестно, правда, на что наместник злился больше – на драку двух самых высших военных чинов, или на то, что они вылакали весь запас спирта, что был в лазарете.       Жуков и Наполеон в конце своего лечения пожали друг другу руки и с тех пор остались друзьями-недругами, и перепалки их обычно начинались с безобидных слов Жукова, который знал все слабые места Наполеона и злил генерала специально, чтобы было, с кем несерьёзно подраться, а кончались без особого ущерба для обеих сторон и с переменным успехом – иногда верх брал Георгий, иногда - Бонапарт. Вот, как сейчас, например, когда Наполеон поскользнулся на гладких речных камнях, Жуков смеялся над ним, но руку, чтобы помочь генералу подняться, протянул. Наполеон, без сомнения, в «благодарность» за помощь, вдруг зашёл маршалу за спину и запрыгнул на Жукова, крича «вперёд, мой верный Георгий!», а рыжий даже не стал скидывать генерала в воду, наоборот, подхватил смуглокожего под бёдра, подкинул немного, чтобы усадить поудобнее, и двинулся против течения – в ту сторону, куда указывал рукой хохочущий ему на ухо Наполеон.       - Ну разве не чудесно? – подал голос сидящий на земле Есенин. Он с блаженной улыбкой наблюдал за забавами двух резвившихся в воде мужчин, а особенно пристально – за одним из них. – Они такие милые.       - Ага, - Бальзак, успевший уже замёрзнуть даже на летнем ветру, поглубже запахнул китель Наполеона, и усмехнулся, представив, как, должно быть, забавно выглядит он со стороны – босой, в одной рубашке, едва прикрывавшей исподнее, и в кителе Бонапарта. От осознания того, что сейчас на нём вещей Наполеона больше, чем его собственных, внезапно стало тепло и приятно. К тому же, рубашка хранила запах генерала, и Бальзак то и дело касался носом белого ворота, чтобы уловить знакомый аромат, присущий лишь одному смуглому военному.       Жукову тем временем надоело катать Наполеона, и маршал сбросил генерала в воду, на что тот сначала обматерил его, а потом рассмеялся, и поплыл вверх по реке, против течения. Жуков, нырнув, пропал из виду.       - Повезло тебе с Наполеоном, - вздохнул Есенин, блуждая взглядом по рябящей поверхности реки в поисках рыжей макушки.       - Да, наверное, - задумчиво отозвался Бальзак, наблюдая, как тёмно-синие волосы скрываются под водой.       - Вы такая красивая пара…       Бальзак недоумённо посмотрел на адъютанта.       - Мы – не пара.       - Ну да, ну да, - с видом знатока медленно закивал головой Есенин. – Я же вижу, как он на тебя смотрит.       - Он никак на меня не смотрит! – вспылил Бальзак, сжимая руки в кулаки. От появившейся на лице адъютанта блаженной улыбки у Оноре почернело в глазах – захотелось стереть её с лица Есенина. – С чего бы ему на меня вообще смотреть?       - Ты ему нравишься, Оноре, - задумавшись на секунду, выдал Есенин. – Хотя нет, не так. Никогда не видел, чтобы кто-то так смотрел на другого человека, - адъютант выделил слово «так», и многозначительно посмотрел на Бальзака, словно тому эта интонация должна была что-то сказать. – Это не просто симпатия. Он влюбился. Завидую я вам… По-доброму, конечно, - поспешил заверить Бальзака Есенин, не замечая, как вокруг стратега начинает клубиться чёрная аура.       Оноре не понимал, откуда адъютант всё это взял, и стратегу очень хотелось познакомить это лицо со своими кулаками – чтобы не воображал впредь всякого.       - Чему завидовать? Нет же ничего! – Бальзак медленно вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться. Однако от взгляда Есенина, в котором явно читалось «Ой, ну вот кому ты это рассказываешь?» гнев вскипел в стратеге с новой силой.       - Жаль, что маршал не такой, как твой Наполеон… - со вздохом проговорил Есенин, и Бальзак только прикрыл глаза – он внезапно понял, что разубедить адъютанта в том, что они с Наполеоном не встречаются, будет невозможно. Потому он просто скрестил руки на груди, позволяя кителю распахнуться, а ветру играть с его полами, и отвернулся от Есенина, направив свой взгляд к небу на горизонте. Он уже не слушал то, что говорил ему Есенин – Бальзак любил свою способность абстрагироваться от внешних звуков, быть наедине с самим собой даже в толпе людей, и сейчас, полностью не воспринимая то, что ему говорил адъютант, смотрел на перистые облака в небе, ни о чём не думая. В голове было пусто и легко, ветер ласково гладил тело, проходился по ногам, трепал рубашку и китель, взлохмачивал волосы, доносил ароматы различных цветов и запах воды, и Бальзак позволил себе просто наслаждаться окружающим его миром.       В это время на берег, сгибаясь пополам от смеха, забрался Наполеон и мгновенно растянулся на траве во весь рост с довольной улыбкой на лице. Жуков же остался плавать, его рыжая голова то и дело скрывалась под водой. Внезапно Есенин поднялся и прыгнул в воду, но уже аккуратнее, чем в первый раз. Бальзак видел, как адъютант поплыл к маршалу, и отвёл взгляд – чужие отношения его никогда не интересовали.       Наполеон чуть склонил голову набок и медленно, словно смакуя, рассматривал стоящего к нему спиной Бальзака. Оноре никогда не занимался спортом, даже не делал зарядку – стратегу было лень просыпаться каждое утро ни свет ни заря, он сам ему об этом говорил, - однако это не отменяло того факта, что фигура у Бальзака была подтянутая. Генерал разглядывал стройные ноги стратега, насколько это позволял сделать его собственный китель - Наполеон с удовольствием отметил, что Бальзак носит его не снимая, - натренированные икры – Оноре хоть и не уделял внимание каким-либо видам спорта, однако любил ходить, благодаря чему ему удавалось поддерживать себя в форме, а ноги сами собой приобретали тренированные, соблазнительные очертания, - и поймал себя на мысли, что был бы не прочь проследить поцелуями едва заметную цепочку родинок на левой ноге, что поднималась вверх по внутренней стороне бедра и скрывалась за кителем и тканью рубашки. Интересно, а сколько у Бальзака родинок на теле? Наполеон не отказался бы пересчитать их все. Есть ли у Оноре какие-нибудь интересные родимые пятна, которые имеют причудливую, забавную форму? Вот у него самого, например, была. И он когда-нибудь расскажет и обязательно покажет её Бальзаку. На смуглой коже было легко не заметить это удивительное сочетание родинок, к тому же, место, на котором они находились, всем подряд показывать не станешь. Потому несколько родинок, причудливо складывавшихся в удивительно похожий на морду пантеры рисунок, всегда скрытый от чужих глаз тканью брюк, видели только любовники, и то не все были настолько внимательны или терпеливы, чтобы складывать множество маленьких точек в одно целое.       Наполеон шумно выдохнул, когда Бальзак вдруг наклонился, чтобы подобрать выпавшую из рук травинку, с которой он до этого игрался, и взгляду генерала открылись округлые ягодицы, а руки вдруг вспомнили, как они приятны и упруги на ощупь. Наполеон подавил в себе порыв встать, схватить Бальзака в охапку и прижать его грудью к ближайшему дереву, чтобы не сбежал и не дёргался. Нет, пока что рано. Время ещё не пришло. Что-то заставляло Наполеона лишь ходить вокруг да около, изредка прикасаться и облизываться, но не сметь захватить, не сметь хватать и прижимать, даже не думать пока над тем, чтобы сделать этого удивительного человека своим.       Возможно, это был страх быть отвергнутым, но Наполеон старался об этом не думать, и просто продолжал любоваться шикарным видом, открывавшимся ему, благо Бальзак что-то увлечённо искал в траве, по-прежнему наклонившись вперёд, и иногда покачивал бёдрами при движении.       Наполеон закусил губу чуть ли не до крови, когда Бальзак вдруг расставил ноги пошире, и наклонился к земле ещё ниже, чтобы что-то там рассмотреть, прогнулся в спине, а генерал подумал, что стратег сейчас точно допрыгается.       От созерцания провокационной позы Бальзака Наполеона отвлёк птичий щебет в небе. К тому же, Бальзак моментально разогнулся и, выпрямившись, задрал голову к синеве, да так и замер, словно статуя, затаив дыхание и наблюдая за пролетавшими над ними птицами лишь немного поворачивая голову вслед за прекрасными созданиями. Жуков уже вышел на берег, а Есенин всё стоял в воде, и, как и Бальзак, смотрел в небо, и с восторгом провожал взглядом лавирующих на потоках воздуха птиц. Потом, с помощью Жукова и под его шиканье, вылез из воды, и продолжил смотреть на удаляющиеся точки.       - Никогда не видел их так близко, - выдохнул Бальзак, и Наполеон с удивлением услышал восхищение в его голосе. – Боже мой, ты видел их, Есь? Нет, ты видел их? – Оноре повернулся к Есенину.       Наполеон нахмурился. Что такого было в этих птицах, что Бальзак так взбудоражился от их появления?       - Видел, - в широко распахнутых глазах Есенина читался тот же восторг, что и у Бальзака. – Они прекрасны.       - Восхитительны, - закивал Бальзак, вновь переведя взгляд с Есенина на небо, на котором уже и след простыл от птиц.       - Эти птицы были золотыми, что вы на них так уставились? – спросил Джек, не понимая, почему появление каких-то птиц вызвало у адъютанта и стратега такой ажиотаж.       Бальзак поморщился. Кто про что, а Джек – про золото.       - Это были восточные птицы, - пояснил Бальзак, на что четыре пары глаз хмуро посмотрели на него. Для них эти слова ничего не значили.       - Редкая порода птиц, их осталось очень мало в нашем королевстве, - вставил свои пять копеек Есенин, увидев, что Оноре не собирается вдаваться в объяснения. – Увидеть этих птиц и их перелёт – к большой удаче.       У стоявшего рядом с Джеком Драйзера проскользнула мысль, что нужно будет немедленно поговорить с алчно сверкнувшим глазами Лондоном о тотализаторе на первую ночь Бальзака и Наполеона. Теодор уже буквально видел, как закрутились шестерёнки в голове у напарника, складываясь в цепочку «утренняя сцена в карцере – я так и знал, что между ними что-то есть – обдумывание плана «Делайте ваши ставки, господа!» - что за птицы? – К большой удаче, говорите? – Делайте ваши ставки…»       Тем временем Есенин поперхнулся воздухом, и все посмотрели на него. Жуков постучал адъютанта по спине, и тот, откашлявшись, указал Бальзаку на что-то пальцем. Тот, подняв брови в немом вопросе, проследил в указанном пальцем направлении, не нашёл на этом пути никаких предметов, кроме себя, не нашёл ничего интересного на себе и потому вновь вопросительно посмотрел на Есенина.       И когда адъютант, подойдя, уже протянул руку к плечу Бальзака, тот краем глаза всё-таки заметил, на что указывал Есенин, и уже через секунду, опередив обиженно надувшегося блондина, Оноре держал в руках необычного цвета – чёрного, с зелёными и синими переливами, - пушистое небольшое перо.       - Да ты счастливчик, Баль, - хмыкнул Джек, предполагая, что раз увидеть этих птиц – к удаче, то уж отхватить себе перо – наверняка к лавине всяческих плюшек от Фортуны.       Бальзак задумчиво провёл пальцем по лёгкому пёрышку, мягко улыбнулся, чем поверг в шок окружающих (кроме Наполеона), - которые никогда ещё не видели такую улыбку у обычно хмурого и мрачного стратега, - потом мельком оглядел Бонапарта и аккуратно положил перо в потайной карман кителя с левой стороны. Есенин на этот жест только широко улыбнулся, умилившись. Его улыбка сказала бы Бальзаку «Ну и ты после этого будешь мне говорить, что между вами с Наполеоном ничего нет?».       Бальзак же подумал, что Наполеону удача будет нужнее, потому хотел отдать это перо ему, однако, оглядев генерала, понял, что втыкать ему перо сейчас некуда, потому Оноре и положил перо туда, где с ним точно ничего не случится. Но стоило Бальзаку перевести взгляд с улыбающегося Есенина и любопытства в глазах Лондона, за спину Драйзера, как улыбка сползла с лица стратега. Он сглотнул и даже отступил на шаг, словно шагающий в их сторону Максим шёл не с пустыми руками, а нёс в них меч с одной целью – зарубить им Бальзака.       - Неуважение к моим приказам и ко мне передаётся воздушно-капельным путём? - все головы одновременно повернулись на голос. Неохотно последовали за остальными лишь Жуков и Наполеон, они, не сговариваясь, посмотрели на наместника чуть позже остальных, повернув головы лениво, словно в сторону надоедливой мухи, которую отгоняешь, а она всё равно возвращается.       - Никакого неуважения, сэр наместник короля, - Джек вскочил с валуна, на котором сидел всё это время, и ловко отдал честь, но выглядело и звучало всё это так, словно Лондон издевается над Максимом. – Пленникам нужно было немного освежиться, потому их выпустили под наш надзор.       Колючий и презрительный взгляд Максима красноречиво говорил, что думает наместник короля обо всей этой ситуации и об отмазке Лондона в частности. Как Горький на дух не переносил Наполеона, так он ненавидел и всё его отребье, которых смуглокожий выскочка, ставший генералом каким-то чудом, как считал наместник, взял себе в привычку находить, казалось, в самых невероятных местах. Максима до сих пор удивляло, как этот сброд ещё не перестреляли на поле боя. Он бы с удовольствием избавился и от Наполеона, и от его «ребят», однако на поле битвы те не гибли, словно кто-то оберегал их, сам Бонапарт внезапно оказался полководцем от бога, а в гарнизоне за Наполеона стоял Жуков, и потому, к великому сожалению Максима, приходилось терпеть этого смуглокожего беспризорника и его людей.       Максим обвёл всю компанию хмурым взглядом, и Бальзаку показалось, что он почувствовал, как замерло время вокруг них – наместник решал, что с ними делать. Оноре уже приготовился к худшему, как Горький лишь устало произнёс:       - Думаю, на сегодня они достаточно нагулялись. Обратно в карцер их.       - Так точно, сэр! – кивнул Лондон, и приглушённо стукнул каблуками сапог.       Горький смерил разведчика презрительным взглядом и ушёл, а Бальзак понял, что всё это время не дышал.       Максим был не прав, когда говорил, что неуважение к нему передаётся воздушно-капельным путём. На самом деле, у ребят Наполеона оно было в крови – у всех до единого, так как Максима они за начальника не считали и невзлюбили с первого взгляда, что, собственно, было взаимно.       У них был один командир – Наполеон, - он видел в тогда ещё беспризорниках, бандитах, ворах потенциал, и вытаскивал ребят из передряг той жизни, которую они вели до того, как он предлагал им поступить к нему на службу, - и именно за этим человеком они готовы были идти хоть на край света, потому что были уверены в нём, как в самих себе и именно он дал им шанс на лучшую жизнь. Вторым человеком, которого ребята Наполеона уважали, был Жуков. Весь отряд прекрасно знал, что Наполеон доверяет Георгию, - тот когда-то пригласил самого смуглого драчливого юношу примкнуть к нему, - да и сам маршал завоевал их доверие и расположение, потому в Жукове они не сомневались, и выказывали соответствующее почтение.       Но существовал ещё один человек, входивший в небольшой круг лиц, к которым ребята Наполеона испытывали уважение, симпатию и благодарность. Правда, этот человек об этом не знал, не замечал, как и всё вокруг себя, когда дело касалось эмоций. Бальзак напрасно думал, что у него нет друзей среди бойцов Наполеона. Они были.       Да, они все не были знакомы с хмурым стратегом, они не играли в карты или не дрались на кулаках, когда нечем было заняться, они не пили вместе и не сбегали бок о бок из гарнизона в самоволки под покровом ночи, однако весь отряд знал, кто стоит за всеми операциями, за схемами и картами, чья рука и стратегия незримо присутствует в любой их вылазке, кто спит через раз ради того, чтобы эту ночь и все последующие могли приятно провести они. Что делает Бальзак для того, чтобы они вернулись все, пусть и некоторые раненными, но живыми, потому что ранение можно подлатать, - ребята Наполеона привыкли к этим «царапинам», - а от смерти лекарство пока не придумали.       Они прекрасно знали, кто успокаивает их генерала, когда того заносит, от кого их несдержанный, горячий генерал всегда стерпит любую колкость и яд, любые слова, и потом всё же примет их к сведению, потому что Бальзак, иногда даже сам того не ведая, подавал гениальные идеи. Все заметили, что, после того, как в гарнизоне появился Оноре, Наполеон стал более спокойным и собранным, рассудительным, и порой бойцам казалось, что на те доли секунды, когда Бонапарт замирает на поле боя, решая, что же делать, в его голове звучит спокойный голос его советника, который отрезвляет разгорячённое сражением тело и разум, и помогает найти верное решение – такое влияние оказывает на их командира его стратег, и ребята Наполеона были молча благодарны этому тихому и незаметному Бальзаку за это. Именно из-за того, что к четверым посаженным в карцер людям бойцы питали бескрайнее уважение и преданность, перед тем, как последовать приказу Максима отвести пленников обратно, Жукова, Есенина, Наполеона и Бальзака, переодетых в чистую одежду, отвели на кухню, вкусно накормили и только потом сопроводили в камеры уже знакомого строения.       Но перед тем как за ними заперли дверь карцера, Бальзак услышал тихое «Для вашего мерзляка и для вас, командир» Лондона, наткнулся взглядом на свёрнутое в изголовье кровати тёплое одеяло, и благодарно посмотрел на Джека, на что тот усмехнулся и аккуратно закрыл дверь.       Бальзак испытал чувство дежавю – вчера вечером ситуация выглядела точно также – закатное солнце освещает потолок комнаты через маленькое окно под потолком, под ногами шуршит солома, но Оноре внезапно стало легче – сегодня они переиграли Максима. Как бы он ни хотел сделать гадость Наполеону и Жукову, их верные подчинённые, наплевав на возможную расправу, мало того, что вывели их из карцера на целый день, так ещё и принесли одежду, накормили и снабдили тёплым одеялом. Бальзак улыбнулся, одёрнул край широкой футболки без рукавов и подтянул сползшие шорты – обычно эти тёмно-зелёные бермуды чуть выше колена Бальзак носил с ремнём, но сейчас было не до этого. Оноре был благодарен Лондону уже за то, что он хотя бы это принёс. Их одежда, в которой они пришли в карцер и в которой так опрометчиво полезли в воду, так и не высохла полностью – и местами мокро продолжала липнуть к телу, потому Джека отправили копаться по шкафам четвёрки и нести всё, что первым попадётся на глаза. Из гардероба Наполеона Лондону на глаза попались красная рубашка и чёрные брюки, и все найденные вещи были с соответствующей торжественностью принесены на берег реки.       - Ты нравишься моим ребятам, - улыбнулся Наполеон, разворачивая одеяло. – Вон как о тебе заботятся.       - Не говори ерунды, - буркнул Бальзак, смутившись. – Они для тебя его принесли, я просто под руку попался.       - Но у нас ты мерзляк, а не я, - заметил Наполеон, повернувшись к Оноре лицом и посмотрев на стоящего вплотную к нему стратега сверху вниз. Бальзак поднял голову и не смог отвести взгляда от смуглого лица. Юноша то и дело смотрел на губы, и уже в который раз ловил себя на мысли, что хочет послать к чёрту все условности – всё же его до сих пор не отпускала мысль неправильности происходящего – встречаться с мужчиной в их королевстве не запрещалось, но и не приветствовалось, а в голове Бальзака так уж вообще не укладывалось – каково это – быть с мужчиной, если ты сам – мужчина, - и поцеловать Наполеона первым, но судьба словно только дразнила Бальзака, показывала желанные губы, как конфетку, крутила ей перед носом, а потом отнимала – всегда, когда Оноре казалось, что Наполеон его вот-вот поцелует, он отворачивался, или кто-то звал его на жутко важный разговор, или просто отвлекал, приветствовал, заставляя переключить внимание с Бальзака на кого-то другого.       И Оноре чувствовал, что уже не может. Больше не может это выносить. Он не понимал, что происходит с ним. Почему рядом с Наполеоном он всё чаще чувствует себя так – хочется поцеловать его, ощутить, как горячие сильные руки крепко сжимают тело, почему возникает желание отдаться Бонапарту, почему хочется принадлежать этому смуглому молодому человеку, позволить ему делать с собой всё, что тот только пожелает?       Вот и сейчас, когда смуглые ладони легли на голые плечи, прошлись по рукам вверх-вниз, заставляя волны мурашек разливаться по телу, когда оно знакомо ослабло в сильных руках, подалось навстречу, потянулось за большим, Бальзак едва не застонал в голос от разочарования, когда Наполеон вдруг вместо того, чтобы, наконец, поцеловать его, как ожидал Оноре, прижал его к себе и немного потёр спину всё теми же возбуждающими движениями рук.       - Так теплее, мерзляк ты мой? – спросил Наполеон, выдыхая вопрос в чернявую макушку со смешно торчащими синими прядями.       Бальзак уже не мог ясно соображать. Он лишь что-то неразборчиво замычал, зашарив руками по спине Наполеона, и едва не взвыл, понимая, что делает только хуже – он раньше никогда не обнимал Наполеона так, а теперь явственно ощутил это тело, такое гибкое, тонкое, тугие мышцы спины приятно напряглись под пальцами, заставляя обычно скупого на прикосновения Бальзака утонуть в новых ощущениях чужого тела под своими руками.       - Ты живой там? – с усмешкой глядя в поплывший взгляд карих глаз, на этот соблазнительно приоткрытый рот, спросил Наполеон. – Эк тебя разморило-то…       «Глупый, глупый Наполеон… - подумал Бальзак, когда Бонапарт положил его на принесённый Джеком плед и завернул в него. – Или это я глупый?» Стратега уже всего скрутило от возбуждения, и он решил, что, если Наполеон не поцелует его в ближайшее время, он сделает это сам. Если Бонапарт ударит его за это и оттолкнёт от себя, что ж, Бальзак был готов к тому, что придётся спешно покинуть гарнизон и найти себе новое жильё, чтобы никогда не попадаться Наполеону на глаза. От этой мысли стало так больно, что Бальзак предпочёл о ней не думать. Он закрыл глаза, чувствуя, как Наполеон ложится рядом, и немного толкается, устраиваясь на узком пространстве.       Бальзак вздохнул, и его вдруг посетило чувство, что очень скоро должно что-то произойти.       Он не мог вспомнить точно, что ему снилось, однако отчётливо помнил то противное, страшное ощущение падения. Когда падаешь и не имеешь возможности зацепиться за что-нибудь, просто летишь в пропасть спиной вперёд. Бальзак открыл глаза и резко сел на скамье, озираясь по сторонам, пытаясь вспомнить, что он, кто он и где находится.       Осознав, что это был всего лишь дурной сон, он в карцере, из которого их выпустят лишь через тринадцать дней, Бальзак уже хотел было со вздохом лечь обратно на скамью, как вдруг понял, что чего-то не хватает. Оглядевшись, Оноре похолодел – Наполеона рядом не было.       Мысли лихорадочно забегали, мозг услужливо нарисовал множество вариантов развития событий, один кровожаднее другого. Самой правдоподобной версией казалась месть Максима – Горький не спустил им с рук вчерашний день у реки, и решил отыграться на Наполеоне. Воображение расписало во всех красках, как же именно Максим будет мстить, и сознание решило почему-то, что генерала непременно будут пытать. Воображение уже рисовало испуганному Бальзаку выпоротого Наполеона, в цепях, с заведёнными вверх руками, с мутным от боли взглядом, с разбитой губой и с жуткими следами побоев, как с пола раздался кашель.       Оноре замер – воображение быстренько нарисовало картину того, как в камеру к нему вместо Наполеона подселили ещё кого-то, и очень скоро этот «кто-то» пожелает познакомиться со своим сокамерником, а значит, Бальзаком, поближе. Стратег глубоко вздохнул и всё же отважился посмотреть на того, кто решил вдруг внезапно прилечь поспать на полу.       Всё оказалось очень просто – на полу, хмурясь и периодически заходясь кашлем, спал Наполеон. Бальзак решил, что, наверное, Бонапарт во сне скатился со скамьи, да так и не заметил этого. О глубоком сне генерала Бальзак знал не понаслышке – пару раз ему приходилось будить заснувшего за письменным столом Бонапарта. Тому хоть целый военный оркестр в комнату приведи, греми чем угодно, стреляй из пушек, ори во всю глотку в самое ухо – всё было по барабану. Пока Наполеон не решит проснуться сам, разбудить его невозможно.       Но сейчас Бальзак решил попытать счастья и растормошить Бонапарта, чтобы тот сам перебрался обратно на скамью – всё-таки, на ледяном полу проспать всю ночь без последствий не сможет даже генерал со своим железным здоровьем, - а Бальзак его просто-напросто не поднимет.       - Нап, - Оноре потеребил генерала за плечо. Тот лишь дёрнул головой и ожидаемо не проснулся. Юноша потряс сильнее, на что Наполеон повёл плечом, скидывая руку. – Нап, проснись, - Бальзак вцепился в рубашку генерала и пару раз приподнял генерала над полом. Опять никакой реакции. – Бонапарт… - протяжно позвал Оноре, потыкав военного пальцем в бок, и вздохнул, когда и это действие не привело хоть к каким-нибудь положительным результатам. Бальзак чуть больше свесился со скамьи, набрал в грудь побольше воздуха – всё равно ведь никто не услышит за стенами комнатушки, что происходит внутри и начал: - На… - как конец имени военного потонул в протяжном сипе – Наполеон неожиданно крепко вцепился Бальзаку в горло, с силой сжал пальцы на хрупкой шее и принялся душить Оноре что было сил.       От неожиданности Бальзак выдохнул весь воздух, что набрал в лёгкие до этого, а новая порция кислорода в горло не поступала, благо Наполеон в своей жизни задушил немало противников и дело своё знал.       - Нап… - прохрипел Бальзак, но Бонапарт лишь молча продолжал душить стратега, всё крепче сжимая пальцы на бледной коже.       «Ему что-то снится, и он думает, что я пришёл его убить», - мелькнуло в голове. Перед глазами плыли чёрные и цветные круги, Бальзак чувствовал, как сознание покидает его. Он из последних сил протянул руку к лицу Наполеона и залепил ему пощёчину насколько хватило сил.       Наполеон открыл глаза и, увидев склонившееся над собой мертвеющее лицо Бальзака, разжал пальцы. Оноре протяжно втянул носом воздух, схватившись за пострадавшее горло, откатился к стене, кашляя так, что, казалось, выплюнет лёгкие, и медленно приходил в себя, всё ещё не веря, что остался в живых. Он понимал, что Наполеон не хотел причинить ему вреда, но также он понимал, что сейчас Бонапарт вполне мог задушить его.       - О, господи, Оноре, - Наполеон вскочил на ноги и склонился над медленно затихающим Бальзаком. – Как ты? Я… - стратег молча отнял одну руку от горла и протянул её испуганному Бонапарту. И поражённо замер, когда почувствовал, что руку крепко сжали, а пальцев беспорядочно касаются чужие губы. Он просто хотел, чтобы Наполеон помог ему подняться, но никак не ожидал, что его руки вдруг начнут целовать.       Наполеон же места себе не находил – брови сведены к переносице, глаза с беспокойством всматриваются в лицо, ищут малейший признак того, что сейчас будет – Бальзак будет в бешенстве? Наорёт на него, изобьёт? Наполеон был готов стерпеть всё, что угодно, лишь бы юноша не отстранился от него. Хотя, будь Бонапарт на его месте, он бы ни за что себя не простил.       - Оноре, прости меня, - Наполеон понимал, что, скорее всего, простые извинения тут не помогут. Он вообще не представлял, что может помочь ему сейчас загладить свою вину. Он лишь молился, чтобы всё обошлось. – Мне приснился… Плохой сон, - Наполеон запнулся. Не хотелось посвящать Бальзака в своё прошлое. – Я… Не знаю, что на меня нашло.       - Нап, - тихое, еле слышное, отчего-то печальное, со вздохом.       Наполеон уткнулся лбом в прохладные пальцы Бальзака, чью руку он до сих пор сжимал в своей, и боялся открыть глаза, чтобы встретиться взглядом с Оноре и увидеть в его глазах тот самый лёд отчуждения, презрения, которым стыли карие с зелёным глаза, когда стратег видел ненавистного ему человека.       - Прости меня, прошу тебя, Оноре.       - Нап.       Бальзак, лёжа на спине, склонив голову набок, устало наблюдал, как Бонапарт баюкает его руку в своих, прижимается к ней лбом, словно к святыне, что-то бормочет и раскачивается из стороны в сторону. Стратег напряг слух, и в тишине карцера ему всё-таки удалось расслышать, что так исступлённо шептал генерал. «Прости, прости, прости, прости…» Одно слово как будто сложилось в длинную однообразную молитву.       Бальзак вздохнул и сел на скамье, оказываясь буквально лицом к лицу с Наполеоном. Тот сглотнул и, не отнимая руки парня от своего лица, посмотрел стратегу в глаза, словно ожидая вынесения приговора.       - Да не смотри ты на меня так, словно я собираюсь тебя убить, - усмехнулся Бальзак и тепло улыбнулся. Потом протянул руку и несмело коснулся смуглого лица, с улыбкой заметив, как глаза Наполеона расширяются от удивления, как послушно приоткрываются губы, когда Бальзак провёл по ним подушечкой большого пальца. – Я прощаю тебя, Нап. Всё в порядке.       Рука легко скользнула на шею, и Оноре удивился, явственно ощутив пальцами чужой участившийся пульс.       - Чего у тебя сердце скачет, как бешеное? – тихо спросил Бальзак, нахмурившись. – Ничего ж не случилось.       - Я чуть не задушил тебя, - убитым голосом еле выговорил Наполеон. Бальзак на эти слова лишь фыркнул.       - Но не задушил же, - беззаботно улыбнулся стратег, а у Наполеона внутри всё сжалось. Ему достался больной или святой?       - Но я…       - Ещё одно слово, и я действительно разозлюсь, - вмиг посерьёзнев, произнёс Бальзак. – Тебе приснился плохой сон, я всё понимаю, ты пытался меня задушить спросонья, но не задушил же. Всё обошлось. Я прощаю тебя, Нап, слышишь? – Бальзак сел на колени на кровати и оперся о плечо Наполеона рукой, чтобы заглянуть ему в глаза. – Я простил тебя, и забудем об этом, идёт?       Наполеон долго смотрел на Бальзака не мигающим взглядом почти чёрных из-за темноты глаз, а потом вдруг схватил стратега за талию и усадил на себя, удобно устроившись между ног Оноре. Бальзак только тихо охнул, но слезть с Наполеона не пытался. Едва чужие ладони прошлись по коже, забираясь глубже под свободную футболку, Оноре завёл руки Бонапарту на плечи и отдался новым ощущениям, чувствуя, наконец, то, чего так долго ждал. Он выгнул спину, повинуясь движениям широких ладоней, чуть откинул голову назад, весь выпрямился и подобрался, зарылся пальцами Наполеону в волосы и закрыл глаза, наслаждаясь тем, что чувствовал. Бонапарт же был готов кончить уже от одного вида такого покорного, податливого, гибкого Бальзака. Стратег ластился к рукам, вздыхал от каждого прикосновения, недвусмысленно двигал бёдрами, ёрзая на Наполеоне, а сила, с которой Бальзак сжимал его волосы, выдавала стратега с головой – Оноре самому хотелось, чтобы его взяли, хотелось отдаться полностью.       Наполеон улыбнулся, наблюдая, как Бальзак облизнул пересохшие губы, как особенно сильно стратег вцепился в его плечо, когда Бонапарт решил проверить свою теорию, которую он выстроил ещё несколько дней назад. Руки легли на ягодицы, немного развели половинки в стороны, а затем сжали. Сорвавшийся с губ Бальзака стон стал тем самым призом и желанной музыкой, которую Наполеон хотел услышать уже очень давно. И как удачно подтвердилось предположение военного о том, что ягодицы – эрогенная зона Оноре. Бонапарт с интересом посмотрел на хватавшего ртом воздух стратега, не прекращая гладить руками желанное тело, и подумал, что ему очень хочется найти все эрогенные зоны Бальзака.       Но вдруг что-то поменялось. Бальзак вдохнул и выдохнул, хватка пальцев на плече и в волосах ослабла, Наполеон почувствовал, что связь между ними оборвалась, словно между ними выросла стена.       Бонапарт, нахмурившись, посмотрел в мутные от желания глаза Оноре.       - Что такое? – хриплым от возбуждения голосом спросил Наполеон. – Тебе неприятно?       - Я… - Бальзак вдруг опустил голову, а потом наклонился к Наполеону и произнёс ему в самое ухо, шёпотом, словно бы до ужаса стеснялся того, что говорил. Насколько мог Бонапарт судить, так и было – Бальзаку всегда становилось неловко, если нужно было говорить о чувствах, эмоциях и собственных ощущениях. – Я не хочу быть твоей игрушкой, Наполеон.       - О чём ты? – Бонапарт резко повернулся к лежащему у него на плече Бальзаку и чуть ли не ткнулся тому носом в щёку. Глаза стратега были закрыты, словно он не хотел видеть лица того, с кем говорил.       - Я слышал… Ходят слухи, что тебе приглянулся кто-то… Кто-то из гарнизона… Если я для тебя – всего лишь мимолётное увлечение, нам лучше остановиться прямо сейчас.       До Наполеона медленно доходил смысл сказанного. А когда дошёл, генералу захотелось рассмеяться в голос. Он лишь сильнее прижал к себе стратега, и зашептал тому на ухо, с удовольствием отмечая, как Бальзак задышал ему в шею:       - То, что ты слышал… Мне действительно кое-кто нравится… - Наполеон почувствовал, как Бальзак замер и напрягся, тело словно стало тугой пружиной, и юноша был готов в любой момент подняться с колен, даже несмотря на то, что его безумно влекло к Наполеону, и бежать из камеры было некуда. Он не любил себя, однако другим людям никогда не позволял себя использовать или унижать. – Ты наверняка его знаешь, - зашептал Наполеон, гладя Бальзака по спине. Оноре нахмурился, и Бонапарт был готов поклясться, что видит, как в голове стратега выстроился список военных и стратег приготовился вычёркивать имена согласно критериям, которые назовёт Наполеон, чтобы вычислить того единственного, кто понравился генералу. – У него очень противный характер. Он жуткий домосед – клещами на улицу не вытащишь. Очень умный. Вечно сыпет какими-то цитатами, половину из авторов которых я вообще не знаю. Знает, кажется, обо всём. Что его ни спроси - на всё даст ответ. – Наполеон скосил глаза на Бальзака и, судя по тому, что тот по-прежнему хмурил брови, стратег ещё не догадался. Бонапарт продолжил: - Он очень редко улыбается, и ещё реже смеётся. А жаль, мне нравится его смех. И улыбка тоже нравится. Он очень милый, хотя и отрицает это, готов спорить до посинения. Не люблю, когда он спорит с кем-то. Люблю, когда он спорит со мной. В такие моменты, когда он уверен в своей правоте, и у него на каждое слово оппонента целая тирада и множество аргументов, он поистине прекрасен. Я люблю наблюдать за ним и даже не слушаю, что он пытается мне втолковать. Я люблю, когда он злится. Я говорил ему однажды, что он очень милый, с этими своими маленькими сжатыми кулачками и злобно, как ему кажется, сощуренными глазами. Я люблю, когда он злится ещё сильнее, стоит ему понять, что его злость только пуще веселит меня, а не устрашает. Он великолепен, когда злится. И когда сосредоточен на деле, когда сконцентрирован на разработке плана, выискивает в схемах изъяны и прорехи, он… Восхитителен. А ещё… ещё у него интересная внешность, - по тому, как удивлённо поднял брови Бальзак, Наполеон предположил, что Оноре уже догадался, о ком идёт речь. Но продолжал слушать, не перебивая. Видимо, хотел подтвердить догадку. Наполеон вздохнул – в этом весь Бальзак – пока прямо не скажешь, ничего не поймёт. Какие прозрачные намёки не подкидывай, поймёт только, когда скажешь в лоб. – Когда я впервые услышал о нём несколько лет назад, мне стало любопытно, о ком шла речь. Но он не оправдал моих ожиданий. Он их превзошёл. У этого человека были необычный цвет глаз и волос. Такого нет ни у кого, кроме него. Чёрный, - Наполеон мягко поднял Бальзака за подбородок, другой рукой погладил стратега по волосам, поднимая и растирая пряди между пальцами, - с синим. Невероятное сочетание. Ты удивительный, Оноре. – Бальзак не отрываясь смотрел Наполеону в глаза, и тяжело дышал, словно пробежал стометровку. Бонапарт переместил руку стратегу на талию, но замер, решив сначала задать самый важный вопрос: - Ты будешь встречаться со мной?       У Бальзака в голове словно зажглась лампочка. Он осознал, каким был дураком, не понимая, что происходит, вернее, когда не мог идентифицировать то, что чувствует. Нет, то, что он ощущал, не было любовью с первого взгляда. Но это можно было назвать сильной симпатией, привязанностью, смешанной с благодарностью. И… Наполеон всё это время… был влюблён в него?       Бонапарт, желая подтолкнуть Оноре к тому, чтобы он ответил побыстрее, решил дальше ничего не рассказывать, а просто показать Бальзаку то, что чувствует. Он притянул его к себе, и мягко коснулся губ, ненавязчиво, давая привыкнуть к новым ощущениям. Затем, не встретив сопротивления, поцеловал чуть глубже, скользнув языком между губами. Бальзак отвечал неумело, но потом верх взяло всё то, что он испытывал к Наполеону уже долгое время, и Оноре начал целовать Бонапарта самозабвенно, отдавая самого себя, позволяя говорить за себя своему телу, потому что стратег никогда не умел выражаться ясно, стоило разговору зайти об эмоциях и чувствах.       - Что? – хрипло спросил Наполеон, когда Бальзак внезапно разорвал поцелуй и отстранился. – Тебе не нравится?       - Я… - Бальзак и сам не знал, что чувствует. С одной стороны, это было неправильно – целоваться с мужчиной. Этическая сторона Оноре укоризненно смотрела на стратега и от осознания того, что только что произошло, юноша чувствовал себя неловко. С другой стороны, он уже несколько месяцев хотел Наполеона, ему постоянно снилось, как Бонапарт берёт его, а Бальзаку только того и надо – резче, глубже, больнее, но от этого он получал только острое удовольствие ночью и испачканные простыни и бельё утром. И то, что Оноре чувствовал сейчас, задыхаясь даже от простых поцелуев, не шло ни в какое сравнение со снами – сейчас всё было реально, как никогда. Вот он – живой, горячий, возбуждённый Наполеон, смотрит обеспокоенно, заглядывает в глаза, ищет в них какую-то подсказку, потому что по бесстрастному лицу Бальзака сейчас нельзя прочитать того, что он думает. – Я не понял, - выдал стратег, исподлобья глядя на Наполеона. Он чувствовал себя глупо из-за того, что не мог понять самого себя, к тому же, ему казалось, что он заставляет Наполеона ждать. Отчего-то Бальзак решил, что должен дать ответ генералу немедленно, сию же секунду. На лице Бонапарта отразилось удивление и замешательство, и Бальзак поспешил исправиться, добавив: - Я… не распробовал. Можно… ещё разочек?       Наполеон усмехнулся и расплылся в улыбке. Сейчас Бальзак смущался и терялся в своих ощущениях – генерал прекрасно знал, что стратегу всегда было трудно выразить свои собственные и идентифицировать чужие эмоции и чувства, - и это его растерянное выражение лица, по-детски заданный вопрос, то, как Оноре старательно избегал его взгляда… Бонапарт облизнулся и, положив руку Бальзаку на затылок, чуть притянул его голову к себе, мягко целуя в губы. Как же он любил такого Оноре – робкого, стеснительного, краснеющего, хотя тот это всячески отрицал, а сейчас такого запыхавшегося, раскрасневшегося, разгорячённого, жмущегося ближе, отвечающего на поцелуй, превращая его из невинного касания губ в глубокий и чувственный, и Наполеон едва не зарычал, когда язык Бальзака прошёлся по его собственному. Тело словно током прошило, и Наполеон буквально вжал стратега в себя, толкнувшись бёдрами навстречу.       - Согласен… - еле слышно выдохнул Оноре прямо в губы Наполеону, в перерыве между вздохами и стонами.       Наполеон счастливо улыбнулся, скользнул губами к шее Бальзака, провёл по немного солёной от пота коже языком и ощутимо укусил стратега за ключицу, легко посасывая бледную кожу, чувствуя, как внизу тяжелеет от возбуждения, стоило Бальзаку отозваться чувственным вздохом на укус и податься вперёд, чуть наклонить голову, больше открывая шею. Чем Наполеон и воспользовался, поведя носом вверх, с удовольствием вдыхая приятный запах чужого тела. Оноре всегда вкусно пах, как-то по-особенному, и у Наполеона приятно закружилась голова от осознания того, что теперь этот особенный запах Бальзака будет окружать его постоянно. Порыкивая от удовольствия – теперь это тело, этот человек, целиком и полностью принадлежал ему, - Наполеон особенно сильно укусил Бальзака за шею, отчего тот вздрогнул, простонав, и сильнее вцепился пальцами в плечи Бонапарта.       Наполеон зализал место укуса и прикусил кожу зубами чуть выше, заставляя Бальзака трепетать в своих руках, выстраивая на коже шеи дорожку из ярко-красных следов, которые на бледной коже будут смотреться особенно хорошо и заметно. Все должны знать, кому теперь принадлежит этот человек. Хотя Наполеон предполагал, что к Бальзаку никто не подойдёт, но Бонапарт как никто другой знал, что лучшая защита – это нападение.       Кто бы что ни говорил о слышимости в камерах карцера, однако Жуков никогда не жаловался на собственный слух, и потому сейчас, лёжа без сна, прижавшись одним боком к ледяной каменной стене, другим – к завёрнутому в одеяло Есенину, он прекрасно слышал всё, что происходило в соседней камере. Слышал все эти стоны и вздохи, шорохи одежды так, словно сам находился в той комнате, и костерил проклятого Наполеона на чём свет стоит.       «Чёртова мелочь, таки добился своего, - скрипел зубами маршал, чувствуя, как в штанах становится тесно с каждым новым вздохом и скрипом деревянной скамьи. – А что же будет, когда…»       Ответ на свой вопрос военный получил очень скоро – через пару минут из-за стены послышались приглушённые шлепки и сдавленные стоны, скамья заскрипела пуще прежнего, и Жуков пообещал себе, что хорошенько отметелит Наполеона за то, что тот устроил прямо у него под боком. Спору нет, мальчик – а иначе, как старшим сыном Жуков Наполеона не считал, - может сам выбирать, кого иметь и с кем встречаться, но не заниматься же этим здесь!       Маршал скосил глаза на сопевшего рядом Есенина и через секунду пожалел о сделанном – его адъютант спал, скинув одеяло куда-то в ноги, рубашка задралась, оголив плоский мальчишеский живот, шорты немного сползли вниз, открывая дорожку светлых волос, Есенин завозился во сне, ткнулся лбом Жукову в локоть, потёрся головой и удобно устроился на руке маршала, подобравшись поближе. Жуков сглотнул и замер, чувствуя на своей коже чужое дыхание. Внизу болезненно заныло, требуя разрядки, и рыжий едва не зарычал – зря он не отвёл взгляд от лица Есенина сразу же, как тот приблизился к нему – адъютант облизнул во сне пухлые губы, приоткрыл рот, и выглядел так невинно-соблазнительно, что хотелось немедленно прижать его к скамье, особенно под те звуки, что доносились из соседней камеры.       Жуков зарычал и, стиснув руки в кулаки, рывком сел. С каждым разом сдерживать себя было всё труднее и труднее, жажда обладать этим белокурым адъютантом всё возрастала, маршал чувствовал, что держится из последних сил. Последним оплотом разума являлась мысль о том, что ему, грубому и неотёсанному вояке, не престало портить такое невинное, прелестное создание. Жукову вообще порой казалось, что Есенин попал сюда по ошибке, и Гамлет вот-вот заберёт своего воспитанника обратно. Однако время шло, а Есенин оставался при нём, разжигая в своём маршале огонь похоти и желания, подливая масла своими улыбками и частыми прикосновениями к сильным рукам.       Жуков уже встал, чтобы отойти от скамьи, на которой расположился Есенин, подальше, как вдруг в ногу что-то мягко ткнулось и вполне себе бодрый голос спросил:       - Куда-то уходите, маршал?       Рыжий замер, за секунду пытаясь проанализировать то, что услышал. Так Есенин, выходит, не спал всё это время? И если сейчас стоны Бальзака и Наполеона можно услышать, не напрягая слух, получается… Есенин тоже их слышит?       - Вернитесь, маршал… - послышалось тихое и почти умоляющее в тишине камеры. Жуков прикрыл глаза – он предполагал, что увидит, если обернётся, и прекрасно понимал, что назад пути уже не будет. И тут, словно подталкивая его обернуться, раздалось с придыханием его имя.       - Ты рискуешь, - вполголоса, рыча, произнёс Жуков, всё-таки повернувшись. Есенин лежал, приподнявшись на локтях, широко расставив ноги в стороны, и смотрел в глаза маршалу с вызовом и интересом. На губах блуждала игривая улыбка.       - Неужели, Георгий?       Рыжий, как зачарованный, наблюдал, как кончик языка скользит по губам Есенина. И понял, что пропал.       Адъютант даже глазом моргнуть не успел, как Жуков уже навис над ним, жадно осматривая юное тело, стянул футболку, провёл ладонью по животу, скользнул рукой вверх, коснулся большим пальцем губ, на что Есенин посмотрел на него затуманенным взглядом, чуть приоткрыл рот и лизнул шершавым языком мозолистую подушечку.       - Я давно хотел рискнуть, мой маршал…       И не сопротивлялся, когда его вдруг грубо притянули к себе и поцеловали – жадно, напористо, властно. Он только обвил ногами поясницу Жукова, надавил, понукая военного не бояться и лечь на него, прижать к скамье, и ответил на поцелуй.       Ведь он мечтал об этом очень и очень давно.       Последний оплот убеждений Жукова пал.       Первое, что увидел Максим Горький, когда поздно ночью, наконец, добрался до отведённого ему в гарнизоне здания – бледные лица стражников, что стояли по стойке смирно у входа. Напряжение и даже ужас, застывшие в широко распахнутых, словно стеклянных глазах, явно не сулили наместнику короля ничего хорошего.       Максим вздохнул, словно перед прыжком в бездну, и медленно открыл дверь, уже представляя, что и, главное, кого он увидит у себя в приёмной.       Ходили слухи, что к ним приехал сам родственник нынешнего короля, - Гамлет, - и наместник ожидал увидеть в своих покоях именно его, однако, спокойно обойдя все комнаты своего жилища, особу королевских кровей он так и не нашёл. Наместник удивлённо вскинул брови и так и не понял, отчего все его стражники цветом лица сравнялись с белыми стенами – Гамлета ведь нигде не было. Неужели их всех так напугала только мысль о том, что принц где-то в городе?       Максим сделал себе пометку обязательно нанять себе новых стражников взамен этих трусов и, аккуратно сложив всю одежду на стул, положив очки на тумбочку, лёг спать, не забыв выключить свет.       Но чего Максим никак не ожидал, так это подобного утра. У одних оно начинается с пробежки, у других – с ароматного кофе, у него же обычно начиналось с того, что его будил секретарь, чтобы доложить о важных новостях.       Однако сегодняшнее утро преподнесло наместнику сюрприз в виде странного шума на периферии сознания, который оказался стуком по одному из столбиков кровати.       Максим открыл глаза и дёрнулся в сторону, увидев рядом с кроватью расплывчатую фигуру человека. До того, как рука метнулась к очкам, наместнику дал понять, с кем он говорит, знакомый голос.       - Ты наконец-то проснулся, - с вежливой улыбкой констатировал тот самый, кого он ожидал увидеть у себя ещё вчера.       Максим надел очки и сел на постели, не особо смущаясь заинтересованного взгляда, которым наградил его Гамлет. Зрение, скорректированное линзами, явило наместнику образ, который он и так хорошо знал – высокий, стройный блондин с длинными белыми волосами, в дорогом тёмно-зелёном плаще, расшитом золотыми нитями. В белых волосах блестела серебряная изящная корона искусной работы. Крупинки бриллиантов сверкали на солнце, стоило Гамлету повернуть голову.       - Ты заставил меня ждать, Максим, - в голосе некоронованной особы на секунду скользнуло недовольство, но ровно на столько, чтобы показать сей факт, но не вызвать гнева того, к кому оно было обращено.       - Прошу простить меня, ваше высочество, - счёл нужным извиниться Максим, поправив очки. Он не стал упоминать о том, что за окном ещё только светало, а Гамлет стоял у него в спальне. Не в том наместник короля был положении, чтобы указывать родственнику короля, что делать.       - Да какое я высочество, - закатил глаза Гамлет, взмахнул полами дорожного плаща и изящно сел на стул, который до этого поставил к кровати Горького, уперся грязными сапогами в белоснежную ткань пододеяльника и мило улыбнулся наместнику, наблюдая за его реакцией. – Так, всего лишь родня.       Максим не счёл нужным отвечать – реплика наверняка была риторической. Или же напрашивалась на лесть, а льстить Максим не любил и не умел. Также он старался не показывать, как сильно он хочет придушить белобрысого королевского родственника за то, что тот с ласковой улыбкой пачкает его простыни своими грязными сапогами. И ведь не побрезговал же в грязь залезть, чтобы потом от души потоптаться на простынях!       - Что привело вас в наш скромный край в столь ранний час? – учтиво поинтересовался Максим, понадеявшись, что на его лице не отражается блаженная улыбка маньяка – в этот самый момент наместник представил, как сжимает хрупкую шею, как закатываются глаза этой блондинки.       Гамлет вздохнул, чуть наклонился вперёд и стянул с ноги один сапог. Подкрутив его в руке, он кинул его куда-то себе за спину, не особо заботясь о том, куда тот попадёт. Максим сделал вид, что не слышал оглушительного звона стекла – естественно, Гамлет, не целясь, попал в самый дорогой хрустальный графин, который в знак дружбы между королевствами был подарен гарнизону.       - Ой, - немного округлив глаза, произнёс Гамлет. – Ничего, что я…       - Ничего страшного, - махнул рукой наместник, в голове уже мысленно расчленив особу на мелкие кусочки. – Он всё равно мне не нравился.       - О, как чудесно, - радостно улыбнулся Гамлет. – Видите, я избавил вас от ненужной вещи. Теперь можете с лёгкой душой его выбросить.       - Я, несомненно, так и поступлю, - отозвался Максим, вновь поправив очки. – Итак, цель вашего визита…       - Ах, да… - протянул Гамлет, вспомнив, зачем он сюда приехал. Тем временем не торопясь снял второй сапог, и кинул его в сторону, куда-то под стол, стоявший по правую руку от него. – Я слышал, что недавно вы посадили в карцер генерала и маршала…       - И было за что, - отозвался Максим, мгновенно проснувшись и подобравшись.       - О, не сомневаюсь, - понимающе кивнул Гамлет, медленно расстёгивая пуговицы на дорожном плаще. Максим сглотнул, стараясь концентрировать внимание на лице блондина. – Так вот… - Гамлет неторопливо стянул с плеч плащ, бережно положил корону на маленький прикроватный столик, одной ногой встал на кровать, и, держась руками за перекладины над столбами кровати, прошёлся по постели, - Гамлет распробовал этот приём ещё в первую их встречу, произошедшую много лет назад. – Среди заключённых есть один мальчик… - Гамлет с усмешкой наблюдал, как затуманивается похотью взгляд наместника короля. О, некоронованный уж точно знал, на какие точки любовника надо надавить и чем его подцепить, чтобы неприступный Горький сам дал ему всё, что он пожелает. Блондин легко толкнул пальцами колено Максима, заставляя его раздвинуть ноги шире, и сам медленно опустился перед ним, оперся на руки меж разведённых ног, приблизился к лицу так, что они едва не столкнулись носами, аккуратно снял очки и всмотрелся в ставшее беззащитным лицо Горького. – Я же рассказывал тебе о Есенине, помнишь, да? – вкрадчивым голосом спросил Гамлет на ухо. Максим уже догадался, что не стоило запирать адъютанта вместе с маршалом, но дело уже было сделано. – Ты должен отпустить его, - блондин легко куснул наместника за ухо, за что тот жёстко схватил его за руку и усадил на себя, заставляя поменять позу.       - Отпущу, - хрипло проговорил Максим, расстёгивая застёжки на рубашке Гамлета.       Блондин ласково приостановил наместника, когда тот начал расправляться с мелкими крючками уж слишком быстро, и Горький понял, что это ещё не вся просьба.       - А ещё я слышал, - Гамлет вздохнул от неожиданности, когда Максим вдруг грубо продолжил борьбу с застёжками и стянул с него рубашку, поцеловав любовника в плечо. – Ещё я слышал, что всего посадили четверых человек, да?       - Верно, - подтвердил Горький, сжав длинные блондинистые волосы на затылке в кулак.       - Я хочу, чтобы ты отпустил их всех.       Гамлет почувствовал, как замер под ним Максим, и вздохнул. Он так и знал, что быстро договориться не удастся. Логика просьбы была проста – если он вытащит одного Есенина, тот всё равно не пойдёт без своего ненаглядного Жукова, потому нужно было вытаскивать обоих. Но если на свободу выйдут только двое, это будет, во-первых, подозрительно, во-вторых, Жуков и Есенин не согласятся на заточение Наполеона и Бальзака, в-третьих, стратег, когда-то давным-давно, совершенно случайно оказал Гамлету неоценимую услугу – письмо, которое не должно было попасть не в те руки, в них всё же попало, однако шпионам, высланным на перехват послания, отследить человека с письмом не удалось.       Гамлет уже мысленно готовился к разговору с королём и, чем чёрт не шутит, к войне между королевствами, как через несколько дней мучительного ожидания – Гамлет был уверен, что письмо обязательно всплывёт в государстве-недруге, и война уже была не за горами, - на пороге его резиденции, озираясь по сторонам, возник неприметный щуплый подросток с чёрными, как смоль, волосами и странного цвета глазами. Он придирчиво оглядел Гамлета с ног до головы, попросил показать гербовую печать, которую носил только родственник короля, и после всестороннего изучения маленького штампика, убедившись в его подлинности, вручил удивлённому блондину изрядно помятый, но не вскрытый конверт. На вопрос, где парень его взял, подросток ответил уклончиво, что-то пробормотав про неудачный эксперимент и про то, что узнал печать на восковом кругляшке. Про красные точки, усеявшие конверт с одной стороны, Гамлет предпочёл не спрашивать. Главное, что письмо не прочитали и вернули адресату.       Перед тем, как парень внезапно исчез, Гамлет лишь успел спросить его имя, на что получил тихое «Бальзак», да запомнить необычную внешность.       Позже, в один из своих нечастых визитов в гарнизон, Гамлет приметил смутно знакомого юношу, что стоял рядом со смуглым Наполеоном и ухмыляющимся Жуковым. Парень подрос, немного раздался в плечах, и волосы его пошли синими прядями, словно кто-то пролил на него банку с краской. Юноша, словно почувствовав на себе взгляд блондина, вдруг обернулся и посмотрел Гамлету прямо в глаза, развеивая последние сомнения. Теперь Гамлет был уверен, что знает, кто перед ним.       Гамлет считал себя обязанным этому юноше, а в долгах он ходить не любил. Потому, недолго думая, блондин решил, что проще будет вытащить из карцера всех четверых.       Я хочу, чтобы ты отпустил их всех.       Слова звоном отдались в голове. Перед глазами сразу встала четвёрка своенравных нарушителей устава. Ладно, он был бы согласен отпустить Жукова с Есениным, но вот Наполеона с Бальзаком отпускать категорически не хотелось. Стратега так вообще желательно было засадить в карцер на хлеб и воду, и лучше всего, на месяц, чтобы не смел распоряжаться людьми. Хотя, Максим прекрасно понимал, что в нём говорит всего лишь неприязнь к этим двоим, но не хотел отказывать себе в удовольствии наблюдать перекошенное злобой лицо Наполеона. Жаль, что Бальзак на всё смотрел своими равнодушными глазами, и на лице не отражалось ни единой эмоции.       - Всех? – переспросил Максим, стягивая с Гамлета штаны и пытаясь перевернуть блондина на живот, но тот не давался, выворачивался – видимо, не даст, пока не получит ответ.       - Всех четверых, - твёрдо повторил Гамлет, уворачиваясь от поцелуя, виляя бёдрами, всячески мешая Максиму, тем самым заставляя его чуть ли рычать от негодования – воздержание давало о себе знать.       - Не дождёшься, - наконец, Максим грубо прижал тонкие запястья Гамлета к кровати, и склонился к его губам, но вместо поцелуя получил укус. Гамлету не нравилось, когда ему сразу давали отпор.       - Почему это? – отстранился блондин, сжимая колени, не давая наместнику развести их в стороны. - Ладно. Тогда хотя бы снизь срок. Две недели? Ты жесток, Максим.       Горькому надоело бороться, и он одним рывком перевернул лежавшего на спине Гамлета на живот, приподнимая его за бёдра. Блондин готов был признать, что этот раунд он проиграл. Но сдаваться он не собирался.       - Я подумаю, - хрипло произнесли над ухом, толкаясь внутрь. Гамлет довольно улыбнулся, подался назад, тело мурашками отозвалось на стон прижавшегося к его спине Максима. – Десять дней.       - Семь… - на выдохе между толчками ответил Гамлет, зарывшись пальцами в волосы наместника.       Пару мгновений в тишине комнаты раздавался только шорох простыни, скрип кровати и смесь вздохов и хрипа стонов.       - Восемь… - рука Максима опустилась вниз, заставив Гамлета вздрогнуть и шумно сглотнуть – наместник применил запрещённый приём, но Гамлет приказал себе сосредоточиться – ему необходимо было выбить из Горького то, что ему нужно.       - Пять! – выкрикнул Гамлет, когда Максим толкнулся особенно резко и вдруг прижал его лицом в подушки, наматывая длинные блондинистые волосы на кулак.       - Девять.       - Три.       - Неделя, - процедил сквозь зубы Максим.       - Выпустишь… сегодня… - пошло улыбнулся Гамлет, подаваясь назад, насаживаясь по самое основание.       - Чёртова блондинка… - прошипел наместник, входя в податливое тело резко и грубо, словно в отместку, хотя глубоко в душе уже был готов согласиться на всё, что угодно, что ни попроси родственник короля, он всё сделает. И не из-за того, что сейчас гордый Гамлет раздвигал перед ним ноги, нет. Прелюдии всегда были у них подобными сегодняшней утренней. Сначала холодность и официоз, и бурный, грубый секс после. Просто Максим любил Гамлета, и ради него был готов на всё. Даже выпустить ненавистных Наполеона и Бальзака. Ведь их можно будет подловить на чём-нибудь другом потом. – Будет тебе… сегодня.       Гамлет почувствовал, как в плечо впиваются чужие зубы, разнося по телу волны боли и удовольствия, и улыбнулся. Этот бой он выиграл. Ведь он всегда получал то, что хотел.       Не так, конечно, представлял себе их первый раз Наполеон, однако всё случилось настолько неожиданно, что генерал даже опомниться не успел, как уже вжимал стонущего Бальзака в себя, не давая тому коснуться ни каменной ледяной стены, ни шершавой поверхности скрипящей скамьи. Для того чтобы довольного Оноре отрубило от удовольствия и усталости, хватило и одного раза, но Наполеон не стал настаивать на повторении – он прекрасно понимал, что у них ещё будет очень и очень много времени, в более комфортных условиях. Поэтому сейчас он лишь ласково поправил сползшее с Бальзака одеяло да поудобнее устроил его у себя на плече, с лёгкой улыбкой наблюдая за мирно спящим стратегом. Который теперь был – наконец-то – целиком и полностью его, о чём всему гарнизону красноречиво расскажут ярко-красные засосы на шее Оноре. Наполеон прикинул, сколько будет ору и возмущений, когда Бальзак проснётся и увидит покрытую следами от зубов шею и грудь, потому принялся размышлять, видел ли он где-нибудь в городе торговцев, у которых можно приобрести симпатичный шарфик.       От размышлений его отвлекло непонятное копошение за дверью. Кто-то звякнул ключами, открывая массивное дерево, и в карцер скользнули первые лучи занимающегося солнца. Прищурившись, Наполеон разглядел на пороге камеры стройную тонкую фигуру, облачённую в мантию, в которой обычно ходил Максим.       «Горький похудел? - поморгав, подумал Наполеон, и поспешил захлопнуть рот, когда взгляд выхватил белые длинные волосы. – И напялил парик?!»       Однако ясность внесли две вещи: знакомый голос, который Наполеон слышал лишь однажды, и солнце, что перестало светить прямо в глаза военному, скрывшись за фигурой, благодаря чему она вся засветилась, а волосы засияли неестественной белизной.       - Вы свободны, генерал, - вежливо улыбнулся Гамлет, скользнув взглядом по спящим в обнимку людям. – И ваш стратег тоже.       Наполеон не привык спорить с теми, кто предлагал ему свободу, потому быстро завернул спящего Бальзака в одеяло и, подхватив его на руки, вынес из камеры в начинающийся день.       - С чего вдруг Максим так подобрел? – Наполеон не стал заострять внимание на том, что родственник короля был одет в мантию наместника. Однако от ухмылки он всё-таки не удержался – оказалось, их очкарик тоже человек.       - Мы пришли к соглашению, - с высоты своего роста Гамлет выразительно посмотрел на генерала. Весь его вид говорил Наполеону развернуться и уходить, что Бонапарт, поудобнее перехватив свою ношу, и сделал, пока Его Блондинистость и Его Наместничество не передумали.       Блондин несколько секунд смотрел в удаляющуюся спину, думая о том, что теперь они с Бальзаком квиты, затем перевёл взгляд на копавшегося в замке охранника и закатил глаза – почему с камерой этих двоих получилось быстрее, чем с замком его любимого племянника? Ведь последнего он хотел увидеть гораздо больше, чем всех остальных, и если бы не Есенин, ноги бы его сейчас здесь не было?       - Гамлет! – подпрыгнув, освобождённый адъютант запрыгнул на своего родственника. – Как я рад тебя видеть! Ты приехал погостить? А надолго? А…       - Я приехал тебя выпустить, - ласково остановил поток вопросов Гамлет, спуская племянника на землю. – И пока не знаю, надолго ли… - блондин нахмурился и, присмотревшись, понял, что смущало его в облике Есенина. Один взгляд на майку, что была надета на адъютанте, мало того, что задом наперёд, так ещё и наизнанку, была явно ему велика. Да и вещей такого цвета Гамлет никогда в гардеробе своего белокурого ангелочка не видел. Гамлет, конечно, не сомневался, что за годы, проведённые в гарнизоне, Есенин мог бы пересмотреть свои пристрастия в одежде, но чтобы сразу в чёрный…       К тому же, стоявший рядом Жуков был как-то подозрительно раздет в верхней части тела, а в руках как можно непринуждённее сжимал белую футболку, что явно была ему маловата.       Не обращая внимания на щебет Есенина, который уже что-то начал увлечённо рассказывать своему дяде, Гамлет шагнул к Жукову, оказавшись к нему вплотную, и с высоты своего роста – здесь блондин им гордился, он был, хоть и на пару сантиметров, но выше даже Жукова и Наполеона, самых высоких людей в гарнизоне, - посмотрел тому прямо в глаза и с холодностью, от которой замёрзла бы земля на несколько километров в округе, произнёс:       - Если ты… разобьёшь ему сердце…       - Ты знаешь, где меня искать, - хмыкнул Жуков, без особых проблем выдержав ледяной взгляд. Да он за этого ангела сам кому угодно глотку перегрызёт. А сердце его и его самого будет беречь, как зеницу ока.       - Я рад, что мы поняли друг друга, - улыбнулся Гамлет, положив руку Жукову на плечо и с силой сжав. Маршал даже не предполагал, что в этом тонком блондине кроется такая мощь.       Есенин, не обращая внимания на напряжение, возникшее между мужчинами, потянул Гамлета за рукав, в сторону своей комнаты, обещая рассказать внезапно нагрянувшему родственнику ещё много чего интересного.       В гарнизоне начинался новый день.