Кусок льда

«Я и всё, и ничто, и ещё — кусок льда». Прозрачная усмешка — тот самый лёд, в котором отражается почтительно склоненная огненная голова Солнца-тян. Никто, кроме них двоих, не способен понять смысл этой тайной шутки — слишком уж сосредоточены на том, что творится исключительно внутри их орбит. Аура Солнца-тян проходит сквозь бездну, наполненную рассеянной пылью и слабыми колебаниями полей — пока не угасает на границах сестер-тройняшек Альфы Центавра. Память Солнца-тян — безбрежные миллиарды лет. Память Харон-тян — короче: всего миллионы. Но всё относительно, всё зависит от точки зрения — и, в конце-концов, Харон-тян знает цену времени куда лучше. Лучше, чем многие планеты и звёзды — не пасынки Вселенной-тян, а родные, возлюбленные, драгоценные дети. И хорошо помнит, как Солнце-тян впервые обожгла её внимательным взглядом — хотя тогда Харон ещё не была укрыта своим ледяным панцирем, как щитом. Тогда она вообще ещё не была — Харон. (В конце-концов, задолго до того, как плесень Земли-тян научилась даже обрабатывать камень, будущая Шаман уже знала, что такое — «фотографическая точность»). Харон-тян (ретранслятор, который протеане называли «Трехсотым Стражем», а в этом цикле назовут просто ретранслятором номер 314) закрывает глаза, принимая позу для медитации. Солнце-тян устраивается с ней рядом; далеко и близко одновременно. Руки сложены на коленях, глаза закрыты. Шаман-тян почти любуется ею — такой сосредоточенной и спокойной; звезда, усмирившая внутренние бури, проживёт дольше — до вспышки и сброшенной оболочки. И даже не вздрагивает, когда Солнце-тян накрывает её ладони своими. Огненно-рыжие пряди щекочут лицо — солнечный ветер, добираясь до окраин системы, украдкой ласкает поверхность-обманку. «Осторожнее», — замечает она. Солнце-тян фыркает — магнитосферное возмущение, из-за которого у плесени Земли-тян опять начнутся какие-нибудь проблемы. Шаман-тян смотрит на это по-своему — в конце-концов, мало что достойно называться «проблемой» в сравнении с методичным уничтожением целой расы (даже если оно — уничтожением только кажется; плесени ведь не объяснишь). «Всё может быть уроком, Шаман?» «Всё», — утвердительно кивает она. Это тоже — ритуал, почти такой же, как медитация. «Тогда помоги мне проникнуть в суть, просветленная». «Действуй, и мир даст тебе ответ». «Станешь ли ты для меня сейчас подобием мира?» «Вселенная-тян — во мне, и я — в ней. Познавая меня, ты познаёшь её». Будь она и правда кусочком льда, это было бы проще. Но чтобы преодолеть страсти и стать шаманом, нужно взглянуть со стороны, не только изнутри и из вечности; а с этим — взглядом постороннего, отмерившего, исчислившего и взвесившего — у создателей Шаман-тян всегда было всё в порядке. Солнце-тян оплетает её своими далекими, полупризрачными лучами — обхватывает сильными руками за плечи. «Только убери подальше Плутон. Ей ещё рановато знать о таких вещах». Плутон-тян, разумеется, давно уже занялась чем-то на своей половине орбиты — должно быть, рисованием; новость о том, что Земля-тян всё-таки о ней не забыла и даже отправила целый зонд, который вот-вот до них долетит, вселила в малышку едва не позабытую радость. Но Шаман-тян всё равно качает головой, потому что светилу системы не стоит забывать даже о малых сих — особенно если (как считают все, начиная с любопытной Земли) у одной из них она берёт уроки. «А что с Хаумеа, Седной и прочими?» «А эти пусть закроют глаза». Усмешка Солнца-тян — хищная, но чересчур даже спокойная, словно уроки и вправду не прошли даром. Харон-тян неподвижна, не делая даже попытки податься навстречу — только встречает то, что накатывает на неё, как волна. Не стоит торопиться. Ни спешка, ни бегство ничего не изменят; и это — тоже ответ, один из многих. Но она всё же плавится в яростном сиянии Солнца-тян; протуберанцы словно срывают ледяную оболочку, обнажая очертания древнего механизма. «Скоро ты примешь свой истинный облик, Шаман». Шепот в её мозгу не принадлежит светилу системы — единый, многосоставный голос живых машин, колыбельная надмирного безразличия. «Вот-вот уже совершится перерождение». Ей чудится, что она — неведомой прихотью Вселенной-тян — стала к Солнцу ближе, чем даже взбалмошная Меркурий; обратилась из куска льда, которым кажется для непосвященных — в водяное кольцо, обнимающее светило системы; непрерывно кипящее, исходящее паром, но неспособное разорваться и рухнуть само в себя — как неразрывен цикл, в центре которого — Жатва. «Смирение и долг — столпы мудрости». И одновременно, будто в каком-то другом, далеком и близком мире, белые-белые — такие холодные на вид, термоядерно-яростные на ощупь — пальцы Солнца-тян задирают её темную юбку, тянут колготки вниз. Жгут — ласкают — раскрывая бесстыдно; Шаман-тян разводит бёдра и шепчет мантры, позволяя себе растаять хотя бы в воображении. Водная гладь, встающая перед мысленным взором, слегка уменьшает жар. Но этого мало, мало — и память, фотографически-точная, обрывками уносится с ручейками талой воды — словно ошметки прошлого сезона (прошлого цикла). Испаряется, впитываясь в жадную атмосферу Солнца-тян, и только сама Шаман замечает, как становится чуть больше темной энергии внутри светила системы — как одна цель медитации уничтожает другую; но это — по-своему красиво, и отвечает мелодии, которую выпевает голос создателей внутри её существа (эту мелодию она чаще всего слышит — теперь — именно в такие моменты). Её пожирает снаружи бело-рыжее пламя — и разрывает изнутри царапающе-острое прикосновение пальцев. Харон-тян вскрикивает, запрокинув голову — так отчаянно, что её работающее на нулевом элементе сердце вот-вот, кажется, вспыхнет бешеным голубым сиянием: посылая импульс-сигнал сестринскому ретранслятору. «Ахххх». Выдох Солнца-тян потоком заряженных частиц проносится сквозь неё. Горячие, слегка растресканные губы касаются лба в благодарном поцелуе. Харон-тян восстанавливает дыхание — позволяет излишку воображаемой температуры раствориться в темном пространстве. «Надеюсь, это не последний раз, когда ты соглашаешься помедитировать вместе?» Этих разов может оказаться не так уж много; по космическим меркам. Но об этом Харон-тян молчит. Зачем, если Солнцу-тян всё и так понятно — как было бы понятно далеко не всякой звезде. «Вот устрою огромную-огромную вспышку, — мечтательно-мстительно жмурится Солнце-тян, потягиваясь всем жарким телом — протуберанец лениво скользит к одному из наиболее заметных пятен, — и плесень Земли-тян до тебя еще долго не доберется». «Не стоит», — безмятежно отвечает ей Харон-тян, улыбаясь из-под очков (из-под толщи пыльного льда; брони и защиты). Она безупречно выучила мудрость своих создателей, с которыми совсем скоро — по космическим меркам — встретится вновь. — «Цикл должен продолжиться. Несмотря ни на что».