Безудержно верить

Копай себе и копай. Работа такая. Не хочешь — не копай, тебе же хуже. Но и не закапывайся в работу — за сверхурочные лишнего куска не перепадет. Оно и понятно, иначе не был бы Симон таким хилым и… голодным. Ну да что уж там. Разве Симон жаловался? Хоть раз? Он из тех счастливчиков, кому даже самая непростая работа приносила исключительное удовлетворение и покой. Мечты его отнюдь не крылатые, наверное поэтому он так отличается от других. Если с ним когда-нибудь заговорят сверстники, он обязательно спросит, о чем мечтают они, обычные мальчишки. А пока, чтоб времени не терять, будет копать. *** Звуков под землей, как и жизни, нет. Когда слышишь что-то, кроме своего учащенного дыхания и земельного скрежета, все нутро замирает от страха перед угрозой обвала. Нет ничего хуже землетрясений... но, к счастью, твердь под ногами на редкость тверда, а звуки, доносящиеся из темноты, все равно действуют на нервы. Симон озирается, и вслед за его взглядом панически мечется столб света. Тем временем шум только усиливается, приближаясь. Становятся отчетливо слышны шаги и даже тихие ругательства. — Что за черт, — Симон подавил желание продолжить работу, игнорируя заблудившегося грубияна, — Кто здесь? — подал он голос и направил свет точно вглубь траншеи, чтобы незнакомец, кем бы он ни был, уверенно двигался в его направлении. Наверное, из жалости, ведь... Нет ничего приятного в том, чтобы плутать в кромешной темноте. Может, население его деревушки и приспособилось к жизни под землей, но им все же далеко до кротов. — Эй, там, иди на мой голос, — для подающего голос он делал это крайне тихо, почти шепотом. Благо, хватило и света, и не пришлось по-настоящему кричать. Кричать — вообще затея не безопасная. Но пришелец об этом то ли забыл, то ли не знал. И выкрикнул, едва завидев Симона: — Опа! Копец! — Вообще-то, копатель. Симон приглушил свет, для этого достаточно было взглянуть себе под ноги, начав нервно ковыряться буром в полу. Незнакомец, не до конца привыкший к обстановке, прищуривался, пытаясь разглядеть лицо своего спасителя. Симону не было нужды поступать также, он мгновенно понял, кто перед ним. Ну так, местная знаменитость! О нём не знали разве что только на поверхности. Камина, вроде бы. — Да какая разница! Весельчак. И впрямь весельчак, как и поговаривают. Ну, кто в такой ситуации говорит с задором? Да еще и так громко. — Как здорово, что я тебя встретил, — продолжал он... орать, — Хоть это и странно. — А что странного? — искренне поинтересовался Симон. Как будто у него должны быть другие заботы... — Ну, например, то, что ты тут, — развел бы Камина руками, но теснота туннеля не позволяла ему даже стоять прямо. — Тут. И не спишь, как я погляжу. Он без шуток поглядел на него, подозрительно и очень строго. Симон не испугался: — Я и не знал, что так поздно. Тут темно в любое время. — Да уж, — поцыкал Камина, — Можно и заснуть за работой, да? — заговорщически подмигнул он, словно обещая сохранить их общую тайну, и водрузил крепкую ладонь на плечо парнишки. — Вообще-то, нет, — Симон с недовольством повел плечом, которое тут же отозвалось симфонией хруста в утомленных монотонной работой суставах. Камина убрал руку и почти отшатнулся — на его памяти дети еще никогда так... не хрустели. — Я не сплю на работе, — серьезно продолжал Симон. Наверное, его впервые задели плоские шутки не в его адрес. — И тебе не советую. — О чем речь. Его слова звучали как пустые, совершенно не нужные... Симон не выносил бессмысленный треп. Но потом Камина заговорил снова, продолжая начатую мысль: — За нами будущее, а будущее не дремлет, да? Не то чтобы смысла прибавилось... Разве что, самую малость, которой хватило чтобы оглянуться и слабо улыбнуться. Чудом Симон не забыл, как это делается. Будущее. А что, он пожалуй имел отношение к этому громкому и упрямому слову. — Ну а ты? — Симон решил уточнить, — Почему не спишь? Камина слишком резко, почти механически, изменился, сделавшись напыщенно важным вместо вдохновленно мечтательного. Он важно сложил на груди руки и чуть было не проткнул носом земляной потолок, низко нависающий над ними, повышая голос: — Второе правило Гуррен-дана — никого не посвящать в подробности планов Гуррен-дана! Ну, и что еще за Гуррен-дан? Даже в голове Симона голос, задавший этот вопрос, прозвучал скучающе. — Боюсь узнать, какое тогда первое... — вздохнул он и даже не надеялся, что его услышат. И тем более — дадут ответ. — Первое правило Гуррен-дана — никому не рассказывать о существовании Гуррен-дана! И тем более — такой честный... — Но ты, — нахмурился Симон, — Только что… — Вот отстой! — Впрочем, Камина не выглядел расстроенным. — Придется тебе остаться с нами. — Как-нибудь в другой раз, — еще тише произнес Симон, но Камина и тут его услышал. У него настолько тонкий слух или подводит акустика? Симон не знал, он не разговаривал ни с кем так долго под землей. И когда он говорил "под землей" имел в виду вообще, в своей жизни. *** Они копали уже с час. Вернее, копал только Симон. Камина лишь следовал за ним, не имея альтернативы, на удивление сдержанно описывая свои последние воспоминания. Что же все-таки произошло, по чьей вине случился обвал снаружи? Как будто все ответы погребло там же, под землей. — Я бы рассказал больше, — доносился неунывающий голос, — Только если ты намерен вступить в Гуррен-дан. Еще чего! Не то чтобы его так сильно волновал какой-то обвал, какая-то шпана, возглавляемая Каминой. — Слушай, я никому не расскажу о вас! — Симон специально избегал упоминать сам "Гуррен-дан", как будто и это слово вылетело у него из головы. — Я даже не знаю, кто ты такой, — врал Симон. Ох, если бы он не знал. Главного смутьяна на деревне, на секундочку. Но пока что они друг другу не представлялись, и это был единственный шанс на спасение от нежелательной связи с местной шайкой гопников. Камина всплеснул руками: — Как это не знаешь! — следом ткнув пальцем в сутулую спину Симона. — Я не представился? — Знаешь, в этом нет необходимости... — Симон замечал, что разговоры не сильно мешают работе. Но все же... что если они теряли время? Кислород? Ему не хотелось об этом говорить: — Ты так много болтаешь, потому что боишься? И чтобы это звучало как упрек, не хотелось. Но нехотя он докопался до правды. Камина тоже это понимал. Он вообще понимал многое, например, что каждое произнесенное Симоном слово — взвешенное и нужное. Что мальчишка не шутит, не дерзит ему и вообще пугающе серьезен. Настолько, что когда Камина старается быть собой, кажется себе ребенком. А должно быть наоборот. — Я тоже боюсь, вот что, — продолжал Симон, не добившись ответа. Не ворчал, а продолжал мысль. Его бур погружался глубже и увереннее с каждым словом. Словно вопреки последним. — Как и ты, боюсь умереть. Камина не боялся говорить о смерти, вот только язык не поворачивался. Даже шутить на эту тему. — Ты главное копай, — Камина не пихался, не касался его в этот момент, хотя Симон успел привыкнуть к его привычке вторгаться в его личное пространство. Но видимо сейчас он был серьезен по-настоящему. — Не отвлекайся. — Что-то не так? — робко поинтересовался Симон, боясь что перегнул палку. — Все так, — подбодрил его Камина. Симон вздохнул украдкой. Наверное, он все же увлекся и задел чувства своего невольного напарника... Он всегда так поступал с чужими чувствами. Поэтому у него и нет друзей? — Ты крут, — за слова Камины, любые, хотелось хвататься грязными от работы руками. Как за последнюю надежду. Словно боясь потерять друга, которого у него никогда не было. — Ты крут, когда делаешь это. Не оглядываясь, Симон спросил с облегчением: — Будешь наблюдать? — спросил... не имея в виду ничего плохого. Его слова имели привычку звучать порой непреднамеренно жестко. Камина покраснел и нервно расхохотался: — Обычно я участвую! Симону было стыдно, что он, сам того не желая, понял смысл штуки… — Я бы помог, — услышал он, уже на порядок тише звучащий голос, ставший ему опорой. — Извини, что нечем. — Да уж, — мрачно отозвался Симон, окинув беглым взглядом скудное снаряжение напарника. Отправиться сюда, ничего не прихватив с собой, было не лучшей затеей. — Что значит «Да уж»?! — возмутился Камина, — Не прикажешь мне копать голыми руками? Было не совсем ясно, шутит ли он. Беда Симона в том, что он принимал многие вещи заведомо серьезно. — Как я могу тебе приказывать, — смутился он. — Не надо руками. Это бесполезно. И, подумав, добавил: — Только поранишься. — И то верно, братец, — нерадостно вздохнул Камина, соглашаясь. Кстати! — А я говорил, что меня Каминой звать? — Сказал, — отвечал Симон вместо более правдивого «Я знаю». — А ты, значит?.. — настаивал Камина, дожидаясь имени. — Да какая разница, — поморщился Симон. К слову, и он был не последней знаменитостью, пускай и по другой причине. Но, видимо, не в таких кругах. — Что значит, какая? — упорствовал, — Героев надо знать в лицо! Героев? Задумавшись над этим словом, прозвучавшем в свой адрес, Симон позволил себе прервать работу, спрашивая себя, заслужил ли он такое прозвище... И понял, что: — Это не про меня. — Еще как про тебя, бесславный копец. — Симон, — проговорился он, лишь бы больше не слышать слова «копец» в свой адрес. — Еще как про тебя, Симо-он! — исправился тотчас Камина, добавшись своего. — Когда выберемся, — вместо «если выберемся»... — Я сделаю из тебя члена Гуррен-дана. Хочешь, не хочешь, а сделаю из тебя настоящего мужика! — О чем это ты? — с опаской отозвался Симон, — Я не просил! — Я так сам решил! Потому что я — лидер Гуррен-дана и мне подвластно все. Ну, почти все, — поправил он себя. Например, выбраться отсюда без посторонней помощи явно не входило в этот список. — Но пока мы вместе, — продолжал он, и его слова отчего-то не казались бессмысленно высокопарными, как раньше, — Вместе, Симон, мы свернем горы и пронзим небеса. Симон ему верил. Слепо и безудержно. Настоящий кротолюдь во всех отношениях. Совершенно не видел, как Камина тычет пальцем в небо, стараясь внушить мальчишке чуть больше надежды и уверенности. Своей у него навалом, но как же она бесполезна, когда дело доходит до выживания, к которому ты не подготовился. Если только можно, он дал бы Симону всю свою уверенность, всю веру и силу. Мальчишка и так ему нравился, в нем было все, что он ценил в товарищах, но не мог рисковать, не зная до конца, на что способен Симон. Знал он наверняка, что перед ним определенно герой. — Я верю в тебя, Симон! — горячо произнес он, не замечая, что мальчишка давно уже молчит, погруженный в работу. Лишь резче задвигались руки, сжимая уверенно рукоять бура, заходили ходуном лопатки под пыльным кителем. Он еще больше ссутулился — совсем загнулся. От коридора, по которому шел Симон в одиночку, они давно свернули. Но Камина ни разу не спросил его, почему, и вообще не ставил под сомнения его решения. Самые, быть может, взвешенные и нужные. Он упрямо, немного назло самому себе, верил, что движутся они в единственно верном направлении, которое мог почуять только его невольный напарник, только с помощью своей немыслимой симоновской чуики. — Верь и ты в себя, — сказал ему напоследок. — А если не можешь, то верь в мою верю в тебя! Благо, ее как раз хватит на двоих. *** Сегодня он вывел его к свету. Быть может, завтра, он проложит путь на поверхность. Бесславный, упрямый копец Симон. И если так, они обязаны пройти его вместе, объединив усилия и сильные стороны. Только так. Их общий путь начался сегодня, здесь, глубоко под землей. Где свободой даже не пахнет, где дышалось лишь в полсилы. Где — веришь, нет? — все рассветы одинаковы, и не отличимы от закатов. И все люди — серы. Ну, или почти все.