Лютики у мельницы

Старая мельница была запылённой и облупленной. Лопасти выглядели помоложе, но и они при дуновениях ветра издавали низкий длинный скрип, раздававшийся далеко за полем. Лениво текущая река подхватывала этот звук и несла его к лесу, к низким тёмным кустам, растущим по крутому берегу, к невзрачным ромашкам с поникшими листочками, что нелепо торчали с пологой стороны редкой, всклокоченной грядой, к полю колосьев, наклонившихся к земле под тяжестью зёрен, что то и дело срывались с какого-нибудь короткого созревшего колоска, бесшумно падая в солому, к тысячелистникам, которые хоть и не отличались особой длиной, но горделиво возвышались над короткими травинками под ними. Птичьи трели, раздающиеся около кустов, огибали поле, проносились над репейниками, цеплялись за колоски, застревая в них, пробивались сквозь ветки, касались маленькой горстки лютиков, будто кто-то собирал цветы и неловким движением выронил охапку желтых пятнышек из плетёной корзинки и снова возвращались к старой ветряной мельнице с отсутствующими во многих местах блёкло-коричневыми кирпичами, покосившимися досками и скрипящими лопастями. У этой мельницы Александр, чудом устроившись на колючей тонкой траве, неравномерно покрывавшей землю, спал, накрывшись серой кофтой Наполеона, которую он ему отдал по просьбе Романова. Светлые ресницы подрагивали, создавая впечатление, что Александр не спит вовсе, а лишь тихо наблюдает за сидящим рядом Бонапартом, что прислонился спиной к холодным кирпичам мельницы, ёжась от пробравшего до костей холода. Закатное солнце почти не светило и уж тем более не грело, оно лишь сверкало розовато-рыжим заревом за деревьями на горизонте, бросая отблески на лицо Бонапарта. Он прищурился, зевая, но внезапно чихнул, спугнув прыгавших поблизости синиц. Наполеон смутился и, шурша сухими травинками, подвинулся ближе к Александру. Тот всё так же спал, но на его лице была едва заметная улыбка, исчезавшая вовсе, стоило облакам накрыть мельницу тенью. Наполеон усмехнулся. — Александр? Тот не реагировал, но было видно, как уголки его рта чуть подрагивают. Бонапарт сорвал несколько травинок и провёл ими по лицу Романова, потом по шее. Он встрепенулся и открыл глаза, почувствовав прикосновения. — Знаю же, чего боишься, — Наполеон засмеялся, взглянув на испуганное лицо Александра. Он недоумевающе приподнялся, но, увидев, что Наполеон улыбается, тут же отвернулся. Бонапарт подполз к нему ближе, крепко обнял его шею и сцепил руки в замок. — Да ладно тебе, я же пошути… Романов тут же развернулся и повалил Наполеона на траву, запуская руки ему под кофту. Стоило Александру пройтись пальцами по рёбрам, как Бонапарт тут же решил взять реванш. Прыская от едва сдерживаемого смеха, он обхватил Романова и, прижав к себе, уронил его рядом, в лютики, что моментально приняли Александра в свои мягкие жёлтые объятия, после, несмотря на протест, навис над беспомощным Александром и с улыбкой прошептал ему в ухо: — Соперничать со мной вздумал? Нос не дорос ещё, — Наполеон коснулся тёплой щеки Романова, приподнял его голову за подбородок и, не встретив сопротивления, прильнул к его губам. Александр распахнул в удивлении глаза и сразу же прикрыл их, не в силах выдержать, как Бонапарт дразнит его. Легко поцеловав Александра, Наполеон заключил его в объятия и лёг рядом. — Нет, дорос, — Романов притворно надулся и прижался к плечу Бонапарта. — Придём домой, там посмотрим, у кого что доросло, — хохотнул Наполеон и взял Александра за руку. Тот улыбнулся. — Пойдём, нам пора, — Бонапарт привстаёт и поднимает теперь уже Александрову кофту, отряхивает её от приставших стебельков и накидывает Романову на плечи. Солнца уже почти не было видно, лишь ярко-красная кайма мерцала где-то вдали, посылая последние вспышки, пока низкие длинные облака неторопливо обрамляли крошечные кусочки света. Холодный вечерний ветер начал дуть сильнее. Наполеон оглянулся. Лопасти мельницы, находившейся уже далеко позади, ещё скрипели. Александр крепко держал его за руку. А солнце уже исчезло, оставив на прощание ещё одну горсть лютиков у мельницы, таких же жёлтых, как и оно само.