пятнадцать

Это история о том, как меня учили врать. — То есть, ты ценишь себя больше других людей? У нее светлые волосы и я не помню какого цвета глаза. У нее тихий вкрадчивый голос. Ее сочувствие нужно сейчас мне почти физически. Почему именно ее, понятия не имею. Время, место, ситуация, все сложилось так, что именно ей я решил открыться. Она ничем не хуже и ничем не лучше любого другого претендента на это место. Вопрос «почему именно она?» примерно настолько же лишен смысла, как «а почему бы и не она?». Просто совпало. Ее сочувствие нужно мне как, нет, наверное, я все-таки не умирающий от жажды в пустыне, я скорее спортсмен в многокилометровом забеге, бегун-марафонец, который не пил уже два часа, и которому нужен стакан воды прямо сейчас, чтобы хотя бы не сойти с дистанции. Нужно бежать, а того, кто не успевает бежать, раскатывает сзади асфальтовый каток прошлого. Как в том анекдоте, нет, зачем мне бежать быстрее медведя, мне достаточно бежать быстрее тебя. Чтобы бежать, нужен стакан воды. Разумеется, я ценю себя больше других людей. В смысле, я не помню, какого цвета у нее глаза, я даже имени ее не знаю, и не помню, называла ли она его, а если называла, мне плевать. Я не понимаю саму концепцию, что значит ценить других людей. В смысле, за что мне их ценить, нет, не так, как выглядит вообще эта вещь «ценить других людей», за что мне зацепиться, с чего начать ее раскручивать, с чего это начинается, как ощущается изнутри. Это вкус, который я никогда не пробовал, это октариновый спектр. Ответ, который она ожидает, совершенно очевиден. Это не шантаж и даже не дрессировка. Я могу сказать то, что она хочет слышать, но я не могу дать ей то, что ей нужно, стать для нее тем, кем ей нужно, кем ей хотелось бы меня видеть. Она так хочет верить в меня. Я умирающий от жажды в пустыне, у которого просят стакан воды. — Нет, — сейчас я хороший мальчик и получу свое вознаграждение, — нет, наверное, не больше. Сегодня я смогу добежать дистанцию. Моя неискренность совершенно очевидна, а еще очевиднее то, что она это понимает. Ей не нужна сейчас искренность, ей нужна надежда. Ей нужно, чтобы лед тронулся. Сегодня ты проговоришь это, задумаешься на эту тему, завтра ты поймешь, что все это время жил неправильно, послезавтра ты начнешь ценить других людей. А мое сочувствие будет сейчас, но это как бы на день рождения. Я слепой, которого просят нарисовать радугу, и я привык. Но сегодня меня спросили, нравится ли мне радуга, и мне пришлось ответить, что нравится, и я не могу представить большего абсурда.