Драбблы

ДРАББЛЫ Драббл относится к книге "Королевский убийца", один из моих любимых моментов в этой книге Дверь приоткрыта, и темнота за ней кажется ледяной. Он стоит на пороге, и сердце у него сжимается, словно кто-то сдавливает его железной перчаткой. Он знает, что он найдет там, и он не хочет входить. Но его шатает, и кровь неряшливо капает на пол, оставляя потеки на черном и белом его одежды. И ему больше некуда идти. Шут протягивает руку и толкает дверь. Через распахнутое окно в комнату падает лунный свет. Но если закрыть глаза, если не смотреть, то, может быть, удастся поверить, что все в порядке, что они ничего не сделали, даже не были здесь. Осколки стекла хрустят под ногами, и от безжалостной реальности нет спасения. Шут смиряется и зажигает свечу. Как безобразно все выглядит... Они разбили все, что могли разбить, а то, что не могли, перепачкали и перепутали. Несколько мгновений Шут смотрит на свою оскверненную комнату. Он пытается не думать - наливает воду в тазик, умывается, сосредоточившись лишь на том, чтобы остановить кровь, на том, как холодная вода щипет на ссадинах. Хорошо, что зеркало тоже разбито - у него нет желания смотреть на свое печальное лицо. Что ж, что ж, ему следовало быть готовым к этому. Разве он думал, что в этом замке хоть что-то может быть в безопасности? Свеча чадит и едва не гаснет. Шут поднимает с пола глиняный осколок - белый и розовый. И тонкие, словно паучьи лапки, черточки ресниц. Они разбили и младенца тоже. Он держит в руках черепок и думает о том младенце, чье появление он почувствовал на переплетении нитей судьбы, сосредоточие силы и будущего. Чей он будет? Верити и Кетриккен, долгожданный наследник? Или... Шуту вдруг кажется, что на мгновение в его видениях мелькнула смеющаяся Молли, прижимающая к груди толстощекого малыша. И Фитц смотрит на нее, и в его темных глазах сияет невозможное счастье. И он так красив, так красив... Нет, не нужно думать об этом. Фитц принадлежит Молли, говорит себе Шут Вот и все. И ему надо лишь спросить, чтобы узнать, чей ребенок это будет. Просто спросить - это ведь совсем не сложно. - Ах, я удивляюсь сам себе, я краснею, истинная правда. Фитц Чивэл, ты ненароком не сделал собственного Фитца? О, он ведь знал, чем это закончится, он даже не удивлен, напоминает он себе, когда Фитц стискивает его плечо, а кулак занесен над его лицом, и черные, яростные глаза смотрят на него, очень близко. Но он не ждал, и он удивлен, и он знает, что никогда не забудет выражение раскаяния и расстройства на лице его Изменяющего и то, как легкие пальцы осторожно касаются его щеки и губ - словно Фитц дотрагивается до чего-то хрупкого и почти бесценного. Шут думает, что будет помнить об этом даже тогда, когда ничего больше у него не останется. ****************************************************************** Драббл относится к книге "Золотой Шут", Фитц выздоравливает после ранения Свеча почти догорела. Кетриккен смотрит на расползающуюся лужицу воска и дрожащий язычок пламени. Тени пляшут на впалых щеках и острых скулах бледного лица Фитца. Темные пряди падают на лоб, а ресницы длинные и изогнутые, как у девушки. Раньше она никогда не обращала внимание на его ресницы. Его рука в ее ладони холодная и безвольная, и Кетриккен приходится держаться за них обоих. Но она знает, что удержит его, она обещает себе это. Ее сын смотрит на нее огромными от потрясения глазами, черными и глубокими, и в его взгляде королева все еще видит отражение своего рассказа - оживающих драконов, и этого человека со стрелой в спине на снегу, и его умирающего на грязном полу холодной камеры. Ее рассказ закончен; приближается утро. Кетриккен встает, осторожно выпуская руку Фитца. Кажется ли ей это - скорее всего, она лишь выдает желаемое за действительное - но, возможно, он дышит чуть глубже, и его пальцы стали чуть более гибкими и теплыми, уже не ощущаются кусочками льда? Кетриккен на мгновение прикрывает глаза, стараясь не шататься от усталости. Следующей ночью она снова придет сюда. - Иди, Дьютифул, я догоню тебя. - Мама? - спрашивает он, замирая у подножия тайной лестницы. - Иди. Он послушно уходит, а она толкает дверь - дверь в соседнюю комнату. Еще, наверное, даже не рассвело - совсем не время вторгаться в чужое жилище, тем более, в жилище джамелийского аристократа, любителя роскоши. Но огонь в очаге еще не угас, и лорд Голден не в постели в своей спальне. Узкая фигура скрючилась в кресле перед огнем, колени подтянуты к груди и обхвачены руками, и пряди золотых волос скрывают лицо. Кетриккен стоит в дверях и ждет. Лорд Голден поднимает голову под ее пристальным взглядом. Он выглядит больным. Он выглядит так, словно не спал всю ночь, и Кетриккен полагает, что так оно и есть. Слушал ли он, как звучит ее голос за дверью, когда она рассказывала сыну о судьбе Фитца? Слушал и не вошел... Она знает, что жалость сейчас не поможет. Поэтому ее голос звучит спокойно, а слова получаются обдуманно жестокими: - Ты так его ненавидишь? Шут встает перед ней, тонкий, словно весь сложенный из длинных хрупких палочек, и замирает. Она видит, как жадно он смотрит мимо нее, в ту комнату, где свеча почти догорела, освещая неподвижное тело на кровати, где ковер и гобелены придают стенам хоть немного уюта, делая комнату меньше похожей на камеру. Она знает, что Шут хотел бы сам сделать это для Фитца - украсить его жилище, дать ему одежду, которая шла бы ему, дарить ему подарки - иметь возможность проявлять свою любовь и так тоже. Но он никогда не мог этого позволить, а она смогла. Шут выпрямляется, и его голос звучит с джамелийским акцентом - словно незаметным для нее жестом он надел на себя маску: - Ненавижу его? О нет, моя королева, с чего мне ненавидеть Тома Баджерлока? Он прекрасный слуга, и я весьма доволен им. От гнева кровь приливает к ее щекам. Ей хочется шагнуть к нему, взять его за плечи и встряхнуть хорошенько, впихнуть в эту комнату и оставить наедине с Фитцем и тогда, она знает, он не удержится, сожмет в своих узких руках безвольную руку, прижмется к ней лбом. - Оставь это. - Ее голос звучит резко. - Твои джамелийские замашки здесь не требуются. Шут смотрит на нее глазами побитой собаки. Кетриккен становится стыдно. - Если я отброшу их, - говорит он печально, - то что останется у меня? Что у него останется, если он позволит себе быть самим собой? - Твоя обида такова, что делает его жизнь и смерть неважными для тебя? - говорит она. Шут вздрагивает, как будто она его ударила, потом берет себя в руки. - Он не умирает. Фитц. Фитц не умирает. Мы вылечили его. Да уж. Тогда почему он лежит там как труп, уже третьи сутки, такой слабый, что его надо поить из ложечки? - Конечно. И поэтому ты наказываешь его? И поэтому ты наказываешь себя? Шут молчит, как будто она уже не может сделать ему еще больнее. Вздохнув, Кетриккен добавляет: - Ты никогда не простишь его? На мгновение на лице лорда Голдена мелькает привычная, грустная и легкая, улыбка Шута. - Да ведь я только и могу, что не прощать его, моя королева. Потому что не любить его я не могу. Он поднимает глаза, и она встречает его взгляд. И там, где Кетриккен ожидает увидеть гнев, есть только обреченность. И достоинство - последняя хрупкая преграда, за которую Шут цепляется. - Он - моя жизнь, - говорит он. - Но я - не его жизнь. Кетриккен понимает. Он так сопротивляется потому, что если даст себе волю, то просто исчезнет - его не будет, он растворится в своей любви к человеку... к человеку, который не отвечает ему тем же. Ей грустно из-за них обоих. Она любит их обоих. Но Фитц сейчас больше нуждается в ней. - Я ухожу, - говорит она. - Слуги придут поменять свечи и прибрать через полчаса. Я... я могу сказать им, чтобы они пришли позже. А ты можешь пойти к нему. Тебе не нужно будет его ни с кем делить. Никто не узнает, что ты поступился своей гордостью. Она думает об этом - но уже видит в глазах Шута ответ. Он не пойдет. Он станет лордом Голденом, будет болтать с придворными и улыбаться - и надеяться, что так боль пройдет. Глупец! Какой глупец. Да если бы Верити был жив, думает она, что бы остановило ее, чтобы броситься к нему, держать его за руку так крепко, чтобы никто, даже смерть не разлучила бы их? Она босиком бы побежала, через весь Баккип. А он стоит на пороге комнаты, сжимает руки в кулаки и молчит. Глупец... ****************************************************************** Драббл относится к книге "Миссия Шута", после смерти Ночного Волка Каждый его взгляд - как удар под дых. И трудно сказать, что хуже: когда Фитц смотрит словно не видя, как будто перед ним еще одно дерево, покосившийся дорожный столб - а в его темных глазах черным дымом клубится отчаянная тоска и создает непреодолимую стену между ним и всем миром. Или когда Шут на мгновение встречает его взор, и тогда слова замирают на губах, улыбка, обращенная к Лорел, становится гримасой, потому что взгляд Фитца полон отвращения. Не смотри на меня так, хочется умолять ему, но Шут не произносит ни слова. Фитц не услышит его - он его больше не хочет слышать. Так не смотрят на друга - так отталкивают, выпихивают из своей жизни. И Шут бежит от этой боли, прячется за единственной защитой, что у него осталась. Лорд Голден может пережить этот взгляд от своего слуги Тома Баджерлока. Шут не может пережить этот взгляд от своего Любимого. И лорд Голден снова поворачивается к охотнице Лорел, и продолжает любезную беседу - и пытается не думать о том, что, как ему кажется, он прочитал в этом взгляде. Почему умер он, а не ты? Но с каждым днем их пути Шут узнает, что есть вещи хуже этого. Например, те моменты, когда боль на лице Фитца сменяется удивлением: тогда он рассматривает свои руки будто не узнавая их, проводит ладонями по предплечьям, но это не успокаивающий жест. Он словно не может поверить, что он жив и целый... и зачем? Почему умер он, а не я? Фитц не умирает от горя - он слишком сильный, чтобы вот так просто перестать жить, позволить отчаянию сжечь себя - или чтобы самому оборвать свою жизнь. Он ест, и держится в седле, и разговаривает с Дьютифулом, и выполняет свои обязанности члена их маленького отряда. И иногда даже улыбается. Шут никогда не знал, что это может быть так страшно - когда человек продолжает жить, хотя половина его души мертва. Иногда он ловит себя на том, что пытается увидеть в траве серую с черной полосой спину Ночного Волка. И тогда сердце его разрывается от жалости, потому что если он так чувствует потерю, то что, должно быть, эта боль делает с Фитцем... И ему хочется дотянуться до Фитца, пробить эту стену одиночества, прижать его к себе и держать, пока их сердца не сольются и их боль не станет общей. Но Шут не уверен, что сможет, и боится, что с ним будет, если он попытается и ему не удастся. Ему не хватает смелости. От бессилия слезы наворачиваются на глаза, и лорд Голден смахивает их кокетливым жестом. - Какой холодный ветер у вас в Шести Герцогствах! Он достаточно хороший актер, чтобы Лорел ничего не заподозрила. Но есть мысль, которую не смахнуть так легко, и которая возвращается снова и снова - жалкая, ревнивая, недостойная, по-детски обиженная мысль. Когда я умру, мой Фитц, будешь ли ты так же оплакивать меня? **************************************************************** Ни к какой книге драбл не относится, это вот такое будущее, где Фитц и Шут вместе Он снимает перчатку, приседает и опускает пальцы в снег - тонкие смуглые пальцы с посеребренными кончиками. Это первый снег - пушистый, свежий, еще нехоженный, каждая льдинка блестит под ослепительным солнцем, как кусочек слюды - от перламутрово-голубого до золотого и розового. Я вижу, как Шут морщится - словно яркость этих цветов причиняет ему боль. Но я знаю, что дело не в этом. Чувствует ли он, прикасаясь своими отмеченными Скиллом пальцами к снегу, как его руку прижимали к ледяному полу во дворце Бледной Женщины, чтобы вырвать ему ногти? Не надо, хочется сказать мне, не трогай. Не вспоминай. Я знаю, что через несколько мгновений он почувствует мой взгляд, и поднимет глаза, и встанет, торопливо отряхивая руку от снега, который даже не успел растаять на его прохладных пальцах. И я увижу, как усилием воли он вырвет себя из той реальности - той, где он один, и ему больно, и он знает, что скоро умрет - и вернется в настоящее, туда, где нас двое и мы вместе. Он улыбнется мне, мой Шут, как будто ничего не произошло. Просто выпал снег. Но вечером он будет сидеть у огня, и это выражение снова появится на его лице. И я подкину дров и сяду рядом с ним - так близко к очагу, как только можно - чтобы в этой жаре нельзя было даже представить, будто где-то есть снег, и лед, и холод. В этот вечер я буду нужен Шуту. Он будет сидеть, глядя в огонь, и когда нож замрет в его руках, больше не касаясь деревянной фигурки, я обниму его и притяну к себе. И буду держать его, прижимая спиной к своей груди, и терпеливо ждать, пока он не расслабится и не откинет голову мне на плечо, и его руки успокоятся, перестанут стискивать мои запястья, и наши пальцы переплетутся. Может быть, он расскажет мне что-то из того, что произошло с ним - я знаю, он не хочет делиться этим воспоминаниями, но они никогда не оставляют его. - "Ты увидишь, как он предаст тебя," говорила она. "Впрочем, какое там предательство, предают близких, а он ведь тебе никто. Ты вообразил себя пророком - так какой ты пророк? Желтый Пророк? Смуглый Пророк? Я никогда не слышала о таких. Но если ты не пророк, то у тебя не может быть Изменяющего. Поэтому он станет моим. Может быть, я оставлю тебя в живых, чтобы ты посмотрел, как он будет обожать меня, когда я подарю ему ребенка". Я знаю, что мне не нужно ничего говорить - не нужно опровергать ее слова, не нужно разуверять его. Я только буду держать его, и перебирать его волосы, и касаться губами его виска. Я только буду с ним. ******************************************************************* Это тоже из такого будущего, где Фитц и Шут вместе - Баджер*, да? У тебя непревзойденное чувство юмора, - я стараюсь говорить ворчливо, но у меня не очень получается, и по насмешливому фырканью я понимаю, что впечатлить Шута мне не удалось. - Ты бы еще Баджерлоком его назвал. - Мне это пришло в голову, Фитц, но я подумал, что это будет слишком прямолинейно. Я не отвечаю на это снисходительное замечание и провожу пальцами по гриве коня, отделяя белые пряди от черных. Мне нравится этот конь - высокий и сильный, и такой спокойный, но я чувствую, что это спокойствие - не отсутствие темперамента, а достоинство. Мне нравится его ход, решительный и легкий, и то, как ветер бьет мне в лицо. И мне нравится, что Шут скачет рядом, отстав на пол-корпуса - и хотя перед собой я вижу только поля, залитые солнцем, я знаю, что он рядом. - Зато подбирать масть коня под цвет волос - это жуть как остроумно. Я продолжаю брюзжать, но одновременно представляю, какой, наверное, восторженный смешок издал Шут, когда увидел этого коня - вороного и с белыми прядями в гриве. Именно такой смешок Шут не сдержал, когда привел меня в конюшню и вручил поводья. От воспоминания об этом все тело заливает жар. - Ах, если бы ты видел себя, Фитц, - говорит Шут, - ты бы признал, что вы вдвоем смотритесь потрясающе. Его голос звучит хрипловато, странно вибрируя - и очень серьезно, и я останавливаюсь и оборачиваюсь к нему. Мое сердце пропускает удар. Глаза Шута, потемневшие от страсти, смотрят на меня сияющим, пылким взглядом. И от этого его одобрения, желания и почти собственничества я немею. Уже столько лет, а я все не могу к этому привыкнуть, с трудом могу поверить, что он может смотреть вот так - на меня. На меня, мне сорок три года, а выгляжу я старше, и жизнь обошлась с моим лицом достаточно жестоко. Но Шут смотрит на меня, словно не видел ничего прекраснее в жизни. И мне хочется продлить этот миг - и в то же время я боюсь, вдруг все изменится и он поймет, что я не заслуживаю этого. - Вы действительно подходите друг другу, - говорит Шут, подъезжая ближе. Страсть в его взгляде сменяется нежностью. - По крайней мере, внешне. Улыбка мелькает в его глазах и исчезает, превращаясь в осторожный вопрос, который он никогда не задаст. Не вспыхнула ли между нами мгновенная симпатия, не дотянулся ли я до своего нового коня Уитом, не связал ли себя с ним. Мы не говорим об этом, но я знаю, что Шут одновременно хочет и боится этого. Хочет потому, что думает, что моя жизнь не полна без этой связи. И то, что он готов разделить меня еще с кем-то, чтобы я почувствовал себя полным, говорит мне о его любви больше, чем любые слова. Я поглаживаю Баджера, ладонью и мысленно, и он радостно отвечает мне. Но это лишь мимолетное касание. Я еще не принял решение, и я не знаю, приму ли я его когда-нибудь. Я поднимаю голову и улыбаюсь Шуту. - Я думаю, мы с ним подружимся, - говорю я. --------------------------------------------------------------------------------- * Badger - барсук ****************************************************************** Еще драббл про Фитца и Шута вместе; это та же вселенная, в которой происходят "В полутьме" и "Нет пределов" Мой Любимый заснул не раздевшись, ничком, обхватив руками подушку. Свеча по-прежнему горит на столе, всколыхнувшись огоньком на сквозняке, когда я вхожу. Я слышу мерное дыхание Фитца, вижу, как ходят его ребра, просвечивающие даже сквозь рубашку - он все еще слишком худой, так и не набрал нормальный вес после болезни. Темные вьющиеся пряди, перевитые сединой, выбились из воинского хвоста. И по его позе, по тому, как он, видно, пришел сюда и рухнул лицом вниз, отвернувшись к стене, словно не желая никого видеть, я понимаю - что-то случилось. Что-то огорчило его и заставило решить, что весь мир ополчился против него. Впрочем, ему часто так кажется. В такие моменты с ним так тяжело, что, пожалуй, я рад, что меня здесь не было. Но сейчас, когда я смотрю на него и даже во сне его спина выглядит несчастной и уязвимой, я не могу справиться с нежностью, которая захлестывает меня. Я сажусь на кровать рядом с ним. Мне кажется, я едва дотронулся до его волос, всего лишь провел пальцами над ними. Но Фитц просыпается, поворачивается ко мне. Его глаза затуманены сном, и проходит несколько секунд прежде, чем взгляд проясняется. И как всегда, я не знаю, чего ждать - как всегда, боюсь, вдруг он отстранится, отшатнется от меня, вдруг он передумал и больше не хочет, чтобы нас что-то связывало. Перестану ли я когда-нибудь бояться этого? Он шевелится - но не для того, чтобы отодвинуться от меня, он вытягивает руки неожиданным жестом и обхватывает меня за пояс - его руки как живые ветки, прочные, но хрупкие - и такие горячие, и от той силы, с которой он держит меня, мое сердце замирает на миг. Я не двигаюсь, не могу ничего сказать, когда Фитц кладет голову мне на колени. - Ты здесь, - бормочет он. - Хорошо. - Что случилось? - Я ловлю прядь его волос и засовываю ему за ухо. Он не поднимает головы, бубнит в мои колени, и его рот оставляет влажное, жаркое пятно. - Дьютифул знает. И Чейд тоже. Ах вот оно что. Но я должен признать, что меня это обеспокоило бы сильнее, если бы Фитц не обнимал меня сейчас. - Как они узнали? - Я им сказал, - говорит он со вздохом. - Они спросили, и я сказал. Он чуть поворачивает голову, и я вижу его щеку и угол темного глаза. - О, - усмехается он безрадостно, - они были очень деликатны, когда спрашивали, так неловко себя чувствовали, что опять поднимают эту тему. Дьютифул сказал, что, конечно, на сплетни не стоит обращать внимания, но, может быть, если мы будем жить в разных комнатах... Это должно было произойти. Мы не говорили об этом, но мы оба знали, что сплетни будут. Сплетни были даже тогда, когда между нами ничего не было... А теперь есть. - Чейд был в ярости. Дьютифул скорее расстроен, но Чейд... - Дай угадаю, - говорю я. - Наверное, слова "воспользовался" и "использовал" звучали в каждой фразе. Я слышу, как он смеется, и провожу пальцем по его спине между лопатками. Фитц прогибается от удовольствия, даже не замечая этого. Потом его смех обрывается. - Похоже, дело времени, пока Неттл не узнает. Неттл. Свифт. Стэди. Уэб. Лонгвик. Все, кто дорог и важен ему. - Ты можешь все отрицать, - говорю я. Он поднимает голову, и на его лице бесконечное удивление. - Но ведь это правда. И у меня внутри все сжимается от любви к нему и от стыда за то, что я сомневался в нем. - Что мы будем делать, Фитц? - Я произношу это куда легче, чем мне хотелось бы. Но я решил, что предоставлю выбор ему, что бы он ни выбрал. Больше никогда я не буду делать выбор за него, даже для его собственного блага. - Я не думаю, что нам нужно что-то делать, - отвечает он, дергая себя за нижнюю губу. Лицо у него при этом задумчивое и обиженное. - Я не собираюсь прятаться по разным комнатам, а потом тайком встречаться, мы не дети. - По-моему, это было бы очень забавно, - хихикаю я. Фитц дарит мне взгляд, полный упрека. - Нам надо уехать, - говорит он. - Куда-нибудь. Я провожу ладонью по его плечам, по его острым лопаткам. Я не хочу говорить, что не уверен в том, что он перенесет сейчас путешествие, он ведь еще не до конца оправился. Впрочем, Дьютифул не позволит ему уехать. Он любит Фитца - хотя Фитцу, несомненно, трудно представить, что кто-то может его любить. - Если ты этого хочешь, - говорю я осторожно. Фитц смотрит на меня несчастными глазами. - Ну почему мы просто не можем жить своей жизнью? Потому что это никакой *своей жизни* нет. Я всегда это знал, а Фитц, кажется, так и не понял этого. Есть только короткий срок, несколько лет или несколько десятилетий, которые мы можем быть рядом. И это и есть счастье. Фитц вздыхает и прижимается щекой к моему бедру. - Иди ко мне? - просит он. Как будто не уверен, что я скажу в ответ.