Белые занавески

Зал взорвался аплодисментами после соло главной героини. Удивительно красивая девочка, глаза которой прослезились во время соло-признания в первой любви, закончила свое выступление, вызвав у «элитной» публики чувство восхищения, ее теплая и уверенная улыбка еще долго останется в памяти зрителя. И только у одного человек она вызывала не самые хорошие чувства. От ее вида ему хотелось сбежать. А ведь он знал куда идет. Наивный, он не догадывался, что гадкая зависть овладеет им, заставляя чувствовать себя грязным. Он стоял с режиссером за кулисами и слушал ее пение. Режиссер смотрел на нее оценивающе, ведь они пришли сюда, чтобы выбрать претендентку на главную роль предстоящего мюзикла. А он пришел, как исполнитель главной мужской роли. Жаль, что он знал о ней не из-за ее профессиональной деятельности, ведь тогда ему бы удалось насладиться ее пением и дать объективную оценку. Но игнорировать гадкие чувства никак не удавалось, сердце колотилось от осознавания того, кому именно было адресовано это мелодичное и чувственное признание. Он терзал свои губы, комкая в пальцах белую ткань платка, смотреть на невестку когда-то до боли любимого человека - не самая простая вещь. — Прекрасна, — как в темноте, он услышал голос режиссера. — Кенсу? — Что? Ах да, она хороша, — выдавил из себя Кенсу. — Настолько хороша, что вы забыли обо мне? — Нет, то есть да. Она прекрасна. Просто я задумался. — Это хорошо, если ее голос заставляет задуматься, — довольно улыбнулся режиссер. — Нам остается встретиться с ней и обсудить все. Режиссер сделал шаг по направлению к певице, которая возвращалась со сцены с широкой улыбкой, от которой Кенсу как током ударило. Такая нежная, такая неземная. Он схватил запястья режиссера, заставляя остановиться. — Идите один, у меня есть одно незаконченное дело. — Вы побледнели, мой дорогой. Что с вами? — спросил режиссер. Вид его солиста заставил поволноваться, ведь До Кенсу был его находкой и солистом всей жизни. — Ничего особенного. После перелетов у меня всегда так, — попытался улыбнуться Кенсу, ему всегда льстило такое доброе отношение в реальной жизни от такого строгого и ,как черт, безумного режиссера. Их иногда в шутку сравнивали со Скорсезе и Ди Каприо. — Хорошо ,мой друг, тогда жду вас через два дня. Наверное, к тому времени мы сможем выбрать главную героиню, — улыбнулся режиссер. — Хорошо. Кенсу буквально вылетел из здания театра. Ему ,определенно, надо было подышать спасительным летним, но прохладным воздухом. Жаль, что была не зима, холод за секунды вернул бы ему самообладание. Черт, а ведь он думал, что прошел сквозь это: он знал. Знал, что Он нашел свое счастье в этой девочке. Кенсу сам мечтал, чтобы Он был счастлив, поскольку Он был достоин этого. Почему сердце готово выпрыгнуть из груди от осознания того, что Он нашел свое счастье, а сам Кенсу не смог ? Не смог найти себя в чьих-то глазах; не смог забыть свое отражение в столь родных зрачках. Кенсу так и не смог увидеть свою обнаженную душу в чужих глазах, наполненных обожанием. Он видел только тень собственного Я. Почему никто не видел какой он гнилой изнутри ?! Почему со временем он перестал искать себя в чужих глазах ?! Почему ,играя разные роли, он наслаждался их историей любви, во всю входя в шкуру своего персонажа. Возможно, для того, чтобы хотя бы на миг чувствовать себя кем-то, кого поняли и полюбили без остатка ? Да, и пусть это будет считаться примитивным: философии в его жизни было до боли достаточно, до такой степени, что чувства превращались в информацию, анализ. Каждая роль приводила с собой жизнь другого. Он пытался найти себя в своих персонажах, как будто ища ответы. Но ни черта не получалось. Ни черта. Он был Дон Жуаном, он был солдатом из Варшавскаой мелодии, он был шутом, он был королем, да черт возьми, он даже был Сирано де Бержераком. Ничего, нигде, никакая роль не была его, никакая роль не дала ответ на его собственный вопрос: А какого цвета моя любовь? Какова история и конец моего собственного Театра по имени "Жизнь До Кенсу" ? Он ведь искал, искал себя везде, но ни черта не нашел. И он смирился, в какой-то миг потеряв себя в своих же поисках. Остались только вопросы. Везде. Вопросы, вопросы, вопросы, везде только они. Вопросы своих персонажей, вопросы его сознания, вопросы окружающих. Но вопросы его сердца остались под запретом. Он даже не замечал их. Кенсу ,буквально, жил в театре, сидя на высоких балках над сценой и молча наслаждаясь историями, которые проживали другие. Он наслаждался каждой секундой спектаклей, закрывая глаза и прислушиваясь. Даже когда не было ни репетиций, ни спектаклей, Кенсу приходил туда и наслаждался тишиной стен, которые хранили в себе столько человеческих чувств, превращенных в искусство. Он каждой клеточкой слушал их, как будто разговаривая. Ему хотелось поделиться и своими, но ничего не получалось. Кенсу никак не чувствовал присутствие собственных чувств, хотя всеми силами пытались услышать их шепот. И пусть они были примитивными, не были столь возвышенными и до невозможности бесценными, как у господина Сирано. Он не слушал себя, испаряясь в жизни по имени "театр". Театр, который украл у него одиночество. Или спас от него? Кенсу тяжело дышал, осознавая, что если ее возьмут на роль главной героини, встреча с ним будет неизбежной. Черт возьми, они встретятся. И как он сможет пережить в его глазах чужое отражение? Как ? Старые раны дали о себе знать. Да, он уже не тот неопытный актер, который искал свою музу. Он больше не тот, кто восхищался изгибами худощавого тела ,извивающегося в темной комнате, даря свою красоту только Кенсу. Он встретится с человеком - музой, который заставил его стать зависимым от себя, который заставлял его тонуть в удовольствии, стонать под собой, сводя с ума, заставлял его издавать самые высокие ноты в своей жизни. Он восхищался им, Его ревнивым взглядом. Тот был до невозможности собственником, обнимая и целуя Кенсу на глазах у всех, показывая каждому, что Кенсу его собственность. И как бы Кенсу не уверял Его, что он принадлежит только Ему, Он не довольствовался этим. И главным соперником за Кенсу Он считал театр, всегда устраивая сцены ревности, обвиняя Кенсу в том, что он не ценит Их ... Возможно, Он был прав, но ведь именно Он прогнал Кенсу. Кенсу не собирался выбирать между ним и Театром. Кенсу выбрал обоих! Но Ему было мало. Он не хотел делить Кенсу с кем-то или с чем-то. Он возненавидел театр, потому что он отнимал у Него Кенсу. И в один день Он хлопнул дверью, напоследок крикнув, чтобы к Его возвращению Кенсу собрал свои вещи и исчез, потому что Ему надоело, что Кенсу кроме своих неудач не замечает ничего, не ценит то что имеет ... И Кенсу сделал это, даже не спросив почему, потому что все осточертело. В один день он потерял все. Он нуждался в Его поддержке, потому что никто не собирался взять на роль неопытного актера, тогда ему нужна была помощь и поддержка. Искусство, которому он посветил часть себя, предало его. Его выгнали из фильма. Кенсу нуждался в поддержке. В этот день оба выставили Кенсу из своей жизни. Две половинки его сердца, которым он отдался без остатка, выгнали его. В этот день две колонны его души разбились вдребезги. И Кенсу ушел, чтобы на следующей неделе быть найденным актером Бен Бэкхеном, который и привел его в театр. И театр стал его домом, хотя бы так, он был ближе к своей мечте. Каждый день он со светлой завистью наблюдал за суетой театра, проживая каждый вздох, каждый выдох, каждое незначительное переживание актеров. И наконец, Искусство нашло его. Когда он чистил сцену, подпевая отрывок из спектакля и не замечая режиссера, который сидел в седьмом ряду, закрыв глаза и пытаясь найти музу, предавшую его. И она вернулась к нему в виде маленького паренька с божественным, но необработанным голосом. Кенсу испугался, когда услышал звук аплодисментов. Он повернулся и увидел главного режиссера музыкального отдела. И ,именно, этот человек дал ему то, о чем он мечтал. Показал ему путь к Мюзиклам. Он повел его туда, заставляя Кенсу день и ночь, не покладая рук трудиться, заставляя вытягивать ноты о которых он и не задумывался. Режиссер спас его, взамен приобретая верную музу. И сейчас, спустя столько времени, он встретится с Ним. С Человеком, который когда-то назвал его своим, привязал к Себе, а потом прогнал прочь. Кенсу даже не пытался выкинуть Его из себя. Он не щадя себя, проходил через все трудности, через все поиски собственного Я, но не пытался убить свои чувства, ведь это нечестно. Оставался вопрос: Что же делать? Что ? Что-о-о-о?! Кенсу поднял дрожащую руку и посмотрел на часы - 00:00. Полночь, а ведь спектакль закончился в 11:00, значит он умудрился бродить в саду, возле театра, и не заметить этого. Он посмотрел на небо, сквозь ветви деревьев, вдохнув полной грудью и наполняя легкие свежим воздухам ночного сада. Голова закружилась. Вопрос за вопросом. Лабиринт. Он лег на траву, чтобы прислушаться к звукам ветра, играющего с листьями, как будто ожидая услышать ответ. Ветер принес с собой арию из оперы « Тоска » Джакомо Пуччини. Он услышал ее в опере Ла Скала очень-очень давно. Наверное, именно тогда он понял разницу между людьми искусства и «обычными» (людей нельзя называть обычными: даже жизнь продавца может стать непрочитанной и недооцененной драмой или комедией). Именно тогда он понял, что современное искусство должно отражать современного человека, несмотря на то, что ценности современного человека отличались от идеалов Моцарта, Пуччини, Бизе, ведь они тоже говорили о страсти, о похоти, о пороках, о жизни идеалиста и о жизни человека, прожившего в «грехах». Он тогда понял ценность своей профессии, хотя нет, не профессии, а скорее ценность своей жизни по имени "Театр" и смерился с тем, что он всю жизнь будет искать. Да, это было его выбором, но боль в груди не утихла, а наоборот усиливалась. Казалось, что кислород перестал попадать в легкие. Он стал глотать воздух, чтобы вернуть себе возможность дышать. Вопрос «почему» преследовал его и именно сейчас был настолько невыносим, что Кенсу не заметил, как вскочил с места и выбежал на тротуар, за секунды пробежав через сад высоченных кленов. Секунда, и он уже сидел в такси. Мысли путались, вопросы бились в голове, он не понимал ни черта, ему нужен был ответ, ответ от человека, который когда-то выставил его прочь. Рука потянулась к верхним пуговицам сорочки, открывая вид на бледную кожу. Он вздрогнул, когда пальцы прикоснулись к маленькому ключу, который висел на его шее, как напоминание о доме, который когда-то у него был. Ключ от одноэтажного дома - с окнами на всю стену и маленьким садиком, где он выращивал его обожаемые ирисы, которые всегда ассоциировались с художниками импрессионистам Моне и пост-импрессионистами: Мартирос Сарьяном и Ван Гогом. Кенсу обожал их, потому что их цвет напоминал ему цвет Его души. Ведь Он был таким же противоречивым: притягательным и холодным одновременно. И почему ему казалось, что этот ключ подойдет? Возможно, Он переехал. Кенсу знал о Нем только из уст Чанеля, парня Бэкхена, который по случайности однажды заговорил о Нем и о том, что в конце лета они с Бэком приглашены на свадьбу. Кенсу помнил каждое дерево по пути к Его дому, к дому, который когда-то был для него крепостью доверия. Где, после каждого провального прослушивания, его грели большие ладони и крепкая грудь. Кенсу доехал к дому. Сердце сжалось, когда на почтовым ящике он прочитал столь любимое имя. Он задрожал всем телом, когда рука прикоснулась к деревянной двери забора, к каким-то образом оказавшегося открытой. Все изменилось, все, абсолютно все. Сад перевоплотился, как и дом, даже под светом одинокой луны он смог разглядеть поменявшейся цвет прямоугольного фасада. Вместо Его любимых металлических скульптур стояла деревянная качель. Он усмехнулся: а ведь когда он предложил Ему купить качель, Чонин отказался. Черт, черт , черт... Имя~ Он думал, что никогда не назовет больше это имя, даже в мыслях он всегда называл Чонина: Он. И вот теперь, стоя в чужом саду, он назвал его по имени. В голове начало шуметь. От одного имени все воспоминания из прошлого ожили. Все. Он смотрел на сад сквозь них и понимал, что все исчезло, все было стерто из реальности. Все. Сквозь гул в голове он услышал звук воды. Резко посмотрев в сторону звука, он увидел маленький водопад и пруд на месте его ирисов. Его Ирисов. Ему пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы не взвыть от боли. Он отступил на шаг, желание и нужда развернуться и сбежать прочь звенели внутри. Но он же пришел за ответом. Он ведь знал на что идет, знал, что его никто не ждет — значит он должен сделать последний шаг, чтобы самому отпустить. Осталось одно препятствие: замок. Он снял с шеи цепочку с ключом. Послышался щелчок, ключ подошел. Он тихо открыл дверь, задержав дыхание. Кенсу с замиранием сердца смотрел на то, как изменилась вся мебель, вся, абсолютно вся, как будто он впервые находился в этом доме. Кенсу прошел внутрь, отмечая, что больше не слышит скрип деревянного паркета, который всегда оповещал о приходе любимого. Ноги сами привели его к кухне. Он смотрел на кухонную мебель, вспоминая те времена, когда у них была лишь раковина и газовая плита, на которой он готовил восхитительный ужин на двоих. По грязной посуде он понял, что Чонин дома и, конечно же, находится в спальне. Кенсу остался бы стоять на кухне, если бы не яркое чувство, что он не у себя дома. Дом сам отталкивал его, каждой свой частицей показывая Кенсу, что он Чужой. И это, мягко говоря, убивало. Он тихо подошел к двери, задержав дыхание. Не было когда-то характерного скрипа, кажется ей удалось заставить Чонина починить дверь, а вот у него это когда-то не получилось, потому что Чонин всегда отмахивался, говоря, что это своеобразная сигнализация на случай, если кто-то придет украсть у него Кенсу. Спальная была самой большой и длинной комнатой в доме. Когда он распахнул дверь полностью, волна прохладного воздуха ударила по лицу. Из-за открытых раздвижных стеклянных дверей. Белые занавески взлетели, обрисовывая волну и не позволяя Кенсу увидеть кровать в глубине комнаты. Кенсу неосознанно улыбнулся — Чонин всегда спал с открытыми дверями, ведь температура его тела была всегда на высоте, а вот Кенсу всегда приходилось прижиматься к нему, чтобы не замерзнуть. Черт, а ведь сейчас ветер и холод стали настолько любимы и родными для Кенсу, что он не нуждался в теплоте. Это словно одиночество, когда однажды улыбаешься ей, она становится другом, и человек больше не нуждается в чьем-то тепле. Кенсу закрыл дверь, и белые занавески плавно опустились, открывая взор на спящего человека: голого, в одних трусах. Тонкая простыня сползла с тела, открывая вид на слегка бронзовую кожу, которая играла со светом луны. Лица не было видно, но Кенсу узнал бы эти лопатки, эти изгибы позвоночника из миллионов. Когда-то они были его фетишом. Он сделал шаг, потом еще один. С каждым шагом он вспоминал историю их отношений. С начало до конца, до непонятного разрыва. И вот он, перед ним, лежит на животе и хмуриться из-за спадающих на щеку волос. Кенсу неосознанно потянулся к непослушной пряди и нежно отвел назад. Он еле удержался, чтобы не погладить его щеки. Черт, как же он соскучился. Ему опять пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы сдержать себя. Он смотрел на его повзрослевшее лицо и только сейчас осознавал сколько ~ времени прошло, сколько~ лет не было Чонина в его жизни. Сколько~ долгих, одиноких лет он провел в театре. По телу прошла холодная дрожь: он никогда не чувствовал себя столь одиноким, как сейчас, стоя у кровати человека, которого он когда-то любил. Кенсу присел на карточки. Как же, черт возьми! Почему? Как? За что? Почему все получилось столь плачевно? Кенсу смотрел на него с такой тоской в сердце, так, наверное, Камила Клодель не смотрела на Огюста Родена. Плечи опустились. Воздух стал невыносимо тяжелым. Ком в горле не давал возможности дышать. Голова начала кружиться, он чувствовал, что Чонин изменился, сильно изменился, черты лица стали более резкими, угловатыми. Это был не его Чонин. Не его~ стало эхом отдаваться в его голове. Да, ведь он и правда не его. Не его! Как человек может быть настолько родным и чужим одновременно? Почему если жизнь людей не переплетается, не пересекается с чужим, все исчезает? Почему человеческие чувства нуждаются в том, чтобы их всегда укрепляли реальностью? Зачем? Почему они не могут быть такими прочными, чтобы никто не смог их испортить? Почему любовь всегда надо доказывать? На кой черт такие чувства, если им нужны доказательства в виде дебильной повседневной реальности? Почему невозможно избежать этой суеты по имени "жизнь"? А ведь есть другие ценности. Одна из них - это доверие. Черт, это ведь самое дорогое. Кенсу доверял всем сердцем Чонину, даже их разрыв он считал заботливым шагом от него. Он не понимал его, но и не обижался, просто вытерпел это. Он ведь был уверен в нем. А что сейчас? Да, с помощью этого доверия он не сломался, он смог пройти достойный путь актера - певца до того момента, когда узнал, что у Чонина появилась другая. Значило ли это, что Чонин и не любил его вовсе. Значило ли, что его доверие всего лишь иллюзия. Значило ли, что после осознания этого, его мир рухнет? Он боялся, что потеряв доверие к Чонину, он потеряет все. Потеряет себя, потеряет почву под ногами. Ему нужен был ответ из уст Чонина, чтобы убедиться в том, что он не ошибся. Кенсу с колом в сердце понимал, что сломается, если не узнает правду. Ведь главное - это правда. В ином случае весь его путь станет мифом. — Почему? — еле слышно прошептал Кенсу. Его горячее дыхание коснулось ресниц Чонина, заставляя их затрепетать. Кенсу замер, задрожав от испуга, температура его тела стала опускаться то подниматься: Чонин же всегда спал как медведь! Кажется, и это изменилось, потому что на следующей секунде он открыл глаза, не еле разлипляя веки, а медленно открывая и смотря на Кенсу совершенно осмысленным взглядом. Кенсу показалось, что весь страх, что он чувствовал до этого был лишь разогревом, потому что настоящая паника стала окутывать его с ног до головы, когда пальцы Чонина коснулись его щеки. Он распахнул свои и без этого большие глаза и взглянул на руку Кима. — Такой же пугливый, — хриплым голосом произнес Чонин, мягко улыбнувшись. Кенсу как током ударило от его голоса, он наклонился назад и резко встал на ноги, так и замерев, стоя. Что же дальше? Чонин присел на кровати и посмотрел на него снизу вверх. Кенсу не смотрел на него, а смотрел вперед. Чонин опять улыбнулся. Кажется, он не на шутку испугал его. Хотя и сам чуть не задохнулся от того, что пытался контролировать свое дыхание, когда звук сердцебиения бил по голове, сердце колотилось внутри от прикосновений рук когда-то самого главного человека в его жизни. Он и сам не смог бы ответить сколько усилий потребовалось ему, чтобы самому не впасть в панику. Он ведь перестал надеяться, что когда-нибудь они увидятся. Он думал, что если они случайно встретятся на улице, то пройдут около друг друга, даже не взглянув. Он не думал, что Кенсу сам придет к нему, хотя несколько лет назад мечтал об этом каждую ночь, не закрывая дверь забора и не меняя замок. Несмотря на то, что за последний год он перестал этого делать намеренно, ведь появилась она, но привычка осталась. — Ну, привет, До Кенсу. Больно: именно с этого началась их знакомство, когда наглый паренек пристал к вечно летавшему в облаках Кенсу. Кенсу не смог не улыбнуться этим воспоминаниям. Он посмотрел на Чонина и все исчезло, все, остался только он в глазах Ким Чонина. Он моргнул. Этот До Кенсу больше не он. Он изменился, а Чонин этого не увидел. — Привет, Ким Чонин. Кенсу замолчал. Оба замерли, смотря друг другу прямо в глаза, прямо в душу, рисуя новое отражение, читая друг друга. И почему они всегда могли прочесть друг друга? Не было слов, они всегда исчезали, когда они смотрели друг на друга. Они читали друг друга по-новому, открывая все, абсолютно все. Кенсу видел в глазах Чонина все бесконечно-одинокие ночи, все его шрамы души. Он видел его, целиком. Видел своего верного Чонина, который боролся с самим собой. Видел бездну, через которую прошел Чонин, чтобы найти спасительную тропинку. Он видел, как когда-то веселый и беззаботный наглец со временем превратился в человека, несущего ответственность за свою жизнь. Как его сиреневая душа мало-помалу меняла свой цвет, становясь охровой. Кажется, он впервые увидел то, что Чонин смог разглядеть давно, когда говорил, что между ними есть пропасть, потому что Чонин всегда выбирал жизнь и цели, а Кенсу выбирал полет и хаос. Он и сам не понял, как вопросы начали терять свое значение, когда он видел в глазах Чонина тоску и извинение. Он видел, как тот молил его о прощении, хотя раскаяния там не было. Кенсу опять зашел в тупик. Почему? — Почему? Почему ты выгнал меня? Чонин сглотнул: он не хотел врать. — Потому что я мешал тебе. — Что за черт?! — Ты бы сам ушел. — Чонин, ты о чем? — Я не бросил, я отпустил тебя. — Что за фигня? Ты вышвырнул меня. — Не говори так. Ты сам все понимаешь! — Что я понимаю? — Кенсу наклонился к Чонину. — То что ты выкинул меня из своей жизни? Чонин ничего не ответил, пытая Кенсу своим искренним взглядом. Все перевернулось внутри. Кенсу захотелось сбежать от ответа, от столь искренних глаз. Прочь от него. Прочь! — кричало все внутри. Кенсу отскочил от него на шаг и собрался кинуться к двери, когда его схватили и развернули к себе. — Думаешь это было нечестно, думаешь это я вышвырнул тебя из моей жизни, да? — А это не так? — уже раздраженным голосом спросил Кенсу. Его начало бесить то, что Чонин поменялся в лице, он смотрел на него слишком пронзительно, словно хотел задушить. Он чувствовал, как поменялась его аура, и он никак не понимал почему. — Нет, До Кенсу, это не так, потому что ты никогда не был моим, чтобы я тебя бросил. Постой, замолчи, дай договорить, — он отмахнулся от Кенсу. Кенсу всем телом чувствовал дрожь в теле Чонина, с испугом смотря, как почернели его зрачки. — Черт, мне и правда придется предстать перед тобой в виде обиженного юнца. К черту все, ты сам решил все узнать. Так слушай. Когда я впервые увидел тебя мне показалось, что я нашел алмаз, который должен принадлежать мне. Я изменил все. Я изменил мой образ жизни, чтобы тебе было удобно, чтобы не шугался от меня, как от огня. Я изменил себя, я надеялся, что так смогу заставить тебя довериться мне, чтобы стать частью твой жизни, но этого не случилось. Сколько бы я не старался стать частью твоего мира, ты всегда закрывал его от меня. Я всеми силами пытался осмыслить для тебя жизнь, чтобы сквозь свои неудачи в жизни ты замечал то, что у тебя есть я. Я хотел, чтобы ты ценил то, что я с тобой, чтобы наше счастье не было для тебя всего лишь источником положительных эмоций. Я был шутом, который всего лишь играл свою роль. Ты превратил свою жизнь в театр, До Кенсу. — Что ты несешь? — зашипел Кенсу прямо в лицо Кима. Чонин сжал зубы. Он не хотел причинить боль, но изменения в характере Кенсу сломали стену его сдержанности. Он бы никогда не захотел открыть секрет их разрыва. Он схватил Кенсу за подбородок, закрывая рот. Кенсу распахнул глаза и попытался оттолкнуть Чонина, но его запястья были пойманы рукой Кима. — Молчи, черт возьми, дай договорить. Ты играл, Кенсу. Ты все превращал в драму. Ты наслаждался душевными муками, ты упивался своими падениями. Тебя бесило то, что в твоей жизни мало трагедии, потому что тогда у тебя не было ролей, и ты играл в жизни. Ты использовал меня, неосознанно, но использовал. Черт возьми, ты всегда принадлежал своему миру и не пускал меня туда, потому что боялся, что я освещу его, и ты потеряешь его. Ты боялся, что твоя трагедия будет настолько бессмысленный, что кто-то сможет заставить ее исчезнуть. Как там твой Ницше говорил: Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя? Ты искал эту бездну, потому что ты думал, что, если сможешь найти ее и увидеть дно, твое существование будет иметь смысл. Из-за твоей низкой самооценки тебе приходилось это делать. Ты хотел сравняться с ними, со своими Философами. Ты был эгоистом. Ты был трусом. Кенсу, ты ненавидел себя, потому что видел это и задыхался. Каждый раз после того, как поплакав, ты засыпал на моем плече, я чувствовал себя словно терял несколько лет своей жизни. Потому что я мог защитить тебя от мира, но я не мог защитить тебя от самого себя. Ты убивал себя, даже не замечая этого. Эгоист. Кенсу сделал еще одну попытку высвободиться. Каждое слово Чонина служило выстрелом. Он хотел закрыть уши, чтобы не слушать. Ему еще никогда не было так страшно. Но Чонин не отпустил его, а наоборот, отпустив его руки, прижал к себе за талию. Презрение в глазах Чонина убивало. Он чувствовал себя словно на казни. — Не дергайся! Не смотри на меня так! Ненавижу этот твой взгляд! Ненавижу~ Слушай до конца.Как же я мечтал о желании изменить тебе, как же я хотел, чтобы кто-то вызвал во мне страсть, но нет, каждое прикосновение к чужому телу вызывало у меня отвращение, ведь дома ждет мое чудо с восхитительным ужином и более восхитительными губами, и я возвращался к тебе, накидываясь на тебя, словно голодный зверь, и до ужина так и не доходило. Я сходил с ума. И только когда я имел тебя, я чувствовал тебя моим, только тогда я видел, что я забирал тебя от своего мира, только когда ты метался подо мной, теряя рассудок, крича чтобы я не останавливался, только тогда я чувствовал себя центром твоей вселенной. Ты тонул во мне, а вот я задыхался. Когда ты спал я вставал с постели и ,сидя в кресле, смотрел на тебя, потому что только тогда я чувствовал, что ты мой, потому что только тогда я видел в тебе простого человека, такого же как и я. Не вымышленного персонажа, а тебя, человека, который любил меня. Самым большим бредом стало то , что я хотел, чтобы ты изменил мне, чтобы у меня был повод избить тебя, чтобы заставить чувствовать, что ты не только душа, чтобы жизнь имела влияние на тебя. Я знал, что ты любишь меня, и это каждый раз сковывало меня. Ведь я не знал, что значит любить для тебя. Очередная роль, очередная драма? Я надеялся, что после того, как ты удовлетворишь себя, получив роль, угомонишься и сможешь увидеть, что твоя жизнь тоже чего-то стоит, то успокоишься, перестанешь убивать себя. Ты не видел Ничего, ничего ценного, а значит наша любовь тоже была не важна. Это убивало. Убивало меня, мои ценности. На какой-то миг я тоже стал наслаждаться нашей драмой, я тоже стал играть. Я попробовал жить как ты, со времен взглянул в эту бездну и понял, что нам не по пути. Ты и был моей бездной. Я каждый день чувствовал, что ты высасываешь у меня всю энергию. Черт, самое худшее было то, что, несмотря на это, мне хватало одной твоей улыбки, чтобы надеяться, что я смогу, найду выход, украду тебя от самого себя, но я не был уверен, что в конце боя останусь собой. Насколько бы я не обожал тебя, я не хотел потерять в себе способность быть обычным человеком. Я каждый день пытался решиться на разговор с тобой, и только одна твоя улыбка убивала во мне желания заставить тебя меняться. Я до дрожи в руках боялся сломать твой мир. Боялся, что не смогу собрать тебя обратно. Я возненавидел театр всем сердцем, а ведь сцена не была для меня такой уж и чужой. Я возненавидел Шекспира, Данте, Войнича, Вольтера и хотел просто разорвать Ницше и Диогена. Ох, как же я ненавидел их. Ненавидел, они были сильнее меня. Они отняли тебя у меня. Отняли. Они все говорили о бездне, все. Почему ты не любил более светлых писателей? Почему? Чонин вдохнул и отпустил подбородок Кенсу, безумная тоска блистала в его глазах. По телам обоих прошла дрожь, когда он нежно погладил щеки Кенсу. — Почему ты был таким трусом, чтобы смериться с темнотой, почему ты видел ценность и смысл только в пустоте. Почему, Кенсу-я ... Однажды, когда мы сидели в обнимку под звездным небом в полной тишине, ты прошептал слова Мацуо Монро: «Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра ». Я сперва задержал дыхание: твой голос, твои глаза завораживали. Ты смотрел вперед, красота всего бытия блистала в них. Еще чуть-чуть и я бы свихнулся от радости, но на следующей секунде меня окутала паника, потому что я понял, что у нас не будет завтра. Каждый раз мы как будто заново знакомились, потому что каждый раз в тебе жил другой человек. И это убивало меня. Я еле сдерживал себя, чтобы не закрыть тебя в какой-то комнате без книг, чтобы наконец-то ты увидел реальность. Извини, Кенсу, я не Данте. Твое вечное «ни о чем», как ответ на мой вопрос «о чем задумался». Словно ты не думал, что я пойму, если ты скажешь. Ты просто любил меня и тебе было наплевать, кто я и как я влиял на твою жизнь, а так не бывает. Невозможно любить, если обе жизни не переплетаются. Любовь к тебе убивала меня тупым ножом. Я любил тебя, До Кенсу, до дрожа костей любил. Ты был моей самой большой страстью, безумием, наркотиком. Но это стало губить меня. И со временем ты сам заметил бы этого. Поэтому я решил уйти, чтобы дать тебе твою трагедию, надеялся, что спустя некоторое время ты вернешься. Но ты не пришел, и я понял, что несмотря на твою любовь, ты решил оставить меня, как прекрасную историю, драму, из которой ты просто черпал свои чувства. И знаешь что в этом театре меня совсем не устраивает, это то, что на следующий день ты перестаешь чувствовать то же, что и вчера. Твои чувства словно лабораторные образцы. Твоя душа для тебя словно лаборатория. И это лаборатория меня пугала. Но я видел, что она для тебя открывает двери во вселенную. Я видел в твоих глазах вселенную. Извини, Кенсу, я перегорел. Я был для тебя таким же зрителем, как и другие, возможно более ценным, но все равно зрителем, наши с тобой восприятия любви и ценностей слишком разные, я не боюсь реальной боли. Я сумел пережить тебя, потому что я пропустил жизнь сквозь себя, а ты всегда убегал. Мои мысли такие не связанные, они словно твои. Как же я любил тебя, и это дыра во мне никогда не закроется. Я так долго ждал тебя, что сам стал похожим на тебя, чтобы иметь частичку тебя во мне ... И я люблю эту дыру во мне. Я не хочу закрывать ее, да и не смогу. Я всего лишь могу мириться с ней. Даже ты не сможешь закрыть ее, она защищает меня от тебя, от себя и от других. Я понял одно, и ты единственный, кто поймет меня - это боль защищала меня. Именно она спасла меня, и именно она заставила меня поискать выход ... Я понял, почему ты так любил чувствовать себя измотанным ... Это состояние избавляет тебя от обязанностей человека, как члена социума, и человеку кажется, что он вправе жить только для себя. Ведь так поступают все, или только юнцы вроде меня? Старшина вроде тебя поступает наоборот, да ? Она рвется в бой, думая, что все плохое он пережил ... Черт, хах ... Черт бы тебя побрал, Кенсу, ха, ха. Я стал совсем как ты... Чонин закрыл глаза и поднял голову. Он сходил с ума, собственный смех давил на слух. Он ослабил хватку, плечи отпустились. Кенсу смотрел на него, понимая что он скотина, который заставил кого-то взглянуть в себя. Он не смог уберечь Чонина. Как же правильно Чонин сказал, он и есть бездна. Он видел все, принимал, сердце сжалось от такого Чонина. Он вспомнил прежнего Чонина, его Чонина, который улыбался как солнце, заставляя исчезнуть всех теней, которые окружали его. Как же ему хотелось отнять у него то, что сам поселил. Он схватил его лицо. Чонин распахнул глаза и уставился на него. Что он сделал с ним? Кенсу задыхался от чувств в глазах Чонина. Он не выдержал и приплыл к его губам. Кенсу прижался к нему, пытаясь заполучить доступ к его душе. Чонин еще несколько секунд стоял в ступоре, но потом руки сами прижали к себе своего обожаемого мучителя. Он сжимал Кенсу в своих объятиях до хруста костей. Как же он соскучился, как же ему не хватало его. Как же он скучал по этому всегда холодному телу. Он чувствовал, как когти Кенсу вцепились в его плечи, и это сводило с ума. Это был самый страстный, самый отчаянный и самый горький поцелуй в их жизни. Она была как их любовь, в которой они перегорели. Но никто не отдал другому свою боль. Как самые настоящие собственники, они не собирались расставаться со своей темнотой, ведь она защищала. Поцелуй угас. Чонин смотрел на Кенсу взглядом моряка, которого капитан бросил в море, но потом сам подобрал. — И разве ты не видел себя в моих глазах? — дрожащим голосом спросил Кенсу. — Чонин, я до дрожи в руках любл... любил тебя. — Видел. Видел, а еще я видел, что я единственное, что держит тебя от взлета. Я видел, как ты метался между любовью и собой. — Бред, — прошептал Кенсу, отводя взгляд. — Ты ведь сам все понимаешь, — мягко улыбнулся Чонин, коснувшись тыльной стороной ладони к его щеке: — Извини, Кенсу, тогда я не понимал, что через некоторое время ты сумеешь найти баланс между собой и реальностью. Если бы тогда у меня было бы мужество не просто отпустить тебя, а быть опорой, возможно, мы смогли бы уберечь друг друга. Но я слишком приземленный человек, я самый настоящий человек из плоти и крови, а ты. А ты~ — Чонин склонил голову: — А ты, До Кенсу, всегда был другим. Ты всегда был неземным. Я смотрел на тебя и видел вселенную. Вселенная была твоим другом и зрителем, как и я. Вот и ответ. Он поднял голову к потолку, сдерживая слезы. Его мир не сломался, он подтвердил свои догадки. Он увидел правду, его не обманули, его жизнь не иллюзия, его любовь реальна, его история имеет право на существование. Наконец-то спектакль и роль До Кенсу перестали казаться ему мифом. Ведь прямо сейчас он стоит возле Него — возле доказательства его жизни. В голове царил полнейший хаос из мыслей и чувств. Одновременно хотелось закричать и рассмеяться. Все сказанное было чистой правдой. В ушах начало звенеть. Он слушал шум больших городов, на улицах которых он бродил мысленно разговаривая с Чонином. Он вспомнил ночи, когда писал благодарственную речь, чтобы найти подходящие слова Чонину, в надежде, что он когда нибудь услышит ... Ему показалось, что он только что услышал, как зрительный зал взорвался аплодисментами. Ему аплодировали за роль До Кенсу, за то, что он сыграл великолепный спектакль собственной жизни. И вдруг все голоса притихли, наступила тишина. Тишина. Он стоял на сцене, никого не было в зрительном зале, только Ким Чонин — единственный зритель жизни До Кенсу. Кенсу вздрогнул и открыл глаза. Да, Чонин и правда стал зрителем. Несмотря на свою ценность, Чонин стал зрителем. Он больше не был человеком, играющим важнейшую роль в сценарии жизни Кенсу. Он стал зрителем. Их время прошло. Они изменились, Чонин миллион раз прав. Он понял Кенсу лучше, чем он сам. Чонин поступил правильно, вместе с одиночеством подарив ему вселенную. Да, возможно, это было жестоко, но это дало свои плоды, хотя Кенсу решился своей бесценной музы. Но этого Киму знать не обязательно, потому что это может изменить его мир. Им не по пути. Кенсу видел, что Чонин нашел что-то ценное, он не хотел отнять у него возможность жить по-своему. Ему хотелось многое сказать Чонину: что тот не имел право решить за него; что это были все глупости. Но он решил поступить так, как Чонин — он решил за него, решив помолчать. Он не зря сыграл Сирано де Бержерака. Чонин отпустил его. Кенсу молчал. Он и вправду понял даже больше, чем Чонин сказал. Чонин чертовски прав. — Спасибо, — прошептал Кенсу, обращаясь ни то к Чонину, ни то к жизни. — Спасибо, что понял все раньше меня. Наше время ушло, мы слишком разные, слишком. Мы слишком изменились. Слишком. Слишком долго мы отсутствовали в жизни друг друга, и возможно это было к лучшему. Возможно именно это и защитило нас и наши чувства. Спасибо что понял, спасибо что защитил, если бы мы выяснили все тогда, мы бы разрушили все, а самое главное способность доверять, — Кенсу врал, но это ложь была более правильной, чем правда. Он погладил щеку Чонина. — Я прошу тебя, Чонин-а, не делай с ней то, что я с тобой. Не надо, прошу, ты должен дать себе шанс. Откройся ей, отпусти нас, не надо тебе этого. — А ты? — Я? — Кенсу искренне улыбнулся, — А я буду играть~ Чонин усмехнулся, сколько смысла в одном лишь предложении. Да, Кенсу принял себя таким, какой он есть, и заполучил вселенную, а значит он свободен. Он нашел свою правду, как сейчас сам Чонин. Непонятная свобода овладела им. Наконец-то они сказали все. Наконец-то он отпустил, высвободился из этого плена секретности. Он на миг потерял связь с реальностью, уповая новыми эмоциями. Кажется именно сейчас он был настолько близок к миру Кенсу, как не был никогда. Да, он пережил свою драму. Он впервые в жизни почувствовал притягательный горький вкус правды и ответ на вопрос: почему. Поздно, очень поздно. И насколько бы он не любил свое безумие по имени "До Кенсу", он не сможет жить так, он должен отпустить полностью. Игнорировать светлые чувства к ней он никак не мог, прятаться от человеческой сущности не имело смысла. Человек всегда будет выбирать комфорт, неосознанно, но все равно в итоге выберет человека с которым ему будет удобно. Он выберет Любовь, которая не будет напоминать экстрим или войну. Он не До Кенсу, у него нету безумной любви к правде,он не в силах жить как Кенсу. Он должен попытаться идти путем, который он выбрал, хотя бы попытаться, потому что До Кенсу никогда не исчезнет из его жизни, оставаясь самой большой раной, которая всегда будет защищать его. Он знал, что они будут пересекаться, и возможно, эти встречи будут источником его тайной драмы, но им обоим будет хватать этого, ведь он смог привязаться к кому-то еще. Нельзя любить такого, как До Кенсу, по крайней мере ему. Чонин поднял взгляд и, увидев его улыбку, понял все. Понял, что Кенсу молчит. Понял, что его пожалели. Как же паршиво стало на душе. Но он не спросит у него, никогда не захочет узнать ответ на свой вопрос : почему? Ведь Ким Чонин - это не До Кенсу, он не раб своих вопросов. Человек, ищущий понятное человеческое счастье, не будет столь сильнее и одновременно слабее человека, ищущего вопросы. Несмотря на то, что они могут притягивать друг друга, они всегда будут умирать возле другого. Это трудно понять, но еще труднее принять. — Чонин, — это имя на удивление стало легким для Кенсу. — Я буду петь с ней и хочу, чтобы ты не волновался за меня. Чонин сглотнул. — Эй, — Кенсу дружески ударил его по плечу. — Не надо так напрягаться. Она прелесть и прекрасно поет. Я искренне рад за тебя, поверь мне. Ты же знаешь, я ненавижу ложь. Мы будем видеться, наша история исчерпала себя. Какой бы она не была, она повлияла на нас, давай не портить настоящее. Надо двигаться дальше. Все изменилось. Чонин улыбнулся: Кенсу прав, он же сам решил двигаться дальше. Она была той спасительной звездой, которая озарила его мир, когда он топил свою жизнь на работе, пытаясь жить как Кенсу, пытаясь понять, как человек может жить работой. Возможно, именно из-за того, что она была певицей, но не была похожа на Кенсу, он смог открыться ей. Все изменилось, потому что изменились они сами. — Да, Кенсу, все изменилось. Это прозвучало, как окончательный приговор. — Да, я пойду. И Чонин не остановил его из-за зазвеневшего телефона. Он ответил на звонок. — Алло, любимый, меня взяли на главную роль! — послышался радостный крик из трубки, мягкая улыбка озарила лицо Чонина, заставляя сердце Кенсу сжаться.— Ты представляешь?! — Поздравляю дорогая. Ты достойна этого. Кенсу развернулся, поняв, что ему не место в чужом доме, где все изменилось. Он получил правду, потеряв иллюзию, что в его истории еще возможен Ким Чонин. Все изменилось. Все. Он зажмурился, чтобы сдержать слезы. Пустота внутри действовала на него сильнее, чем прыжок без парашюта. Самое тяжелое иногда то, что собственные чувства испаряются. Всегда есть боязнь, что они были ложью. Как говорил Ницше: «В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его». Он открыл глаза, чтобы избежать самоанализа, не сейчас, он не хотел. Ему нравилась эта грусть, ему нравилась эта светлая и свободная боль. Он не хотел видеть причини, а хотел до последнего насладиться этой тоской, потому что он четко осознавал, что больше не полюбит. Не сможет, его время быть пазлом ушло. Все изменилось, все, кроме белых занавесок, которые он купил со своей первой зарплатой на последний новый год, проведенном в этом доме. Только белоснежная тюль, как единственное доказательство, что он здесь был. Он с благодарностью улыбнулся им, напоследок прикоснувшись, как будто прощаясь, и вышел во двор, чтобы через полчаса потерять и найти себя в центре сцены и, глотая свои воспоминания, прочитать вслух собственный монолог о человеке, который отказался от общепринятого макета человеческого счастья, которого украло от жизни эгоистичный друг Одиночество, взамен подарив ему вселенную из вопросов и поиска ответов ... Это было его формулой счастья ... Непонятная для других, но такая родная и идеальная для него ...