Рыба

Занимательно, что у человека может быть бесконечное множество точек зрения, с которых он рассматривает то или иное явление под разными углами, в разных ситуациях и обстоятельствах, порой умеет даже ставить себя на место другого, смотреть на мир с не свойственной ему самому позиции. Кусок мяса, поданный готовым к столу с овощами в правильное время, не вызывает ничего, кроме естественного слюноотделения, чувства аппетита. А изображение с детенышем коровы, то есть теленком, вызовет скорей умиление, но эти два образа вряд ли пересекутся друг с другом в человеческом сознании, по крайне мере, в относительно здоровом человеческом сознании, привыкшему к потребительству и приобретению продуктов питания в цивильных упаковках, которые не станут напоминать, что этот товар — плоть некогда здорового организма, способного к самостоятельному передвижению и даже пребывавшему в прямом контакте с людьми, как это бывает с собаками, кошками и другими зверятами, которых обычно любят и не едят. Человеческий эгоизм восхитителен в плане своих возможностей, своей незыблемости. Я не буду думать о милых поросятах, когда буду есть сочную копченную сосиску (хотя, дело будет скорей связано с отсутствием свиного мяса в составе этой сосиски, но не суть), я не буду думать об очаровательном барашке, поедая свою любимую шаурму, и конечно не буду думать о забавных рыбках, когда буду макать суши в блюдечко с соевым соусом. Это — моя защита, моей психики, моего привычного образа жизни, который я не хочу менять, и никто не хочет, потому так — лучше, приятней, комфортней. Но мне сложно не думать о рыбе сейчас, когда я ее вижу у себя на кухне, в раковине. Не в вонючей зеленой речке городского парка, не в огромном чистом аквариуме главного торгового центра. А в раковине, у себя на кухне. Мать купила живую щуку у соседей. Теперь щука в раковине. Щука большая, ей приходится сгибаться в кольцо, чтобы вместиться в этой небольшой безводной яме. Она открывает и закрывает рот, шевелит жабрами, глядя куда-то в пустоту своими плоскими глазами. Мать уже приготовила газету и нож для чистки рыбы, взяла в руки щуку и положила ее на разделочную доску. Я думал, что пройдет быстро: щуке отрежут голову, а дальше это уже и не щука, а просто кусок рыбы — товар, продукт питания, никак не связанный с естественной реальностью. Просто еда, к которой я привык. Но рыба должна быть свежей, а для этого нужно сохранить ее живой, как можно дольше. Поэтому, когда мать начинает чистить щуку, сдирая с нее чешую, щука дергается, бьет хвостом по разделочной доске, открывает широко немой рот. И, когда я поднимаю с пола отлетевшую чешуйку, круглую пластинку, напоминающую тонкий ноготь, я зачем-то пытаюсь представить, что бы я чувствовал, будь мое тело целиком покрыто такими ноготочками, и с меня начинали их сдирать. На тонкой лоснящейся кожи щуки проступает немного крови. Может, так было задумано природой, может, это вполне естественный ритуал, как роды, и поэтому рыбы немые — их крики были бы невыносимыми, и человек в свое время просто умер бы с голоду, пораженный жалостью к этим существам. Но рыбы, к счастью, все-таки немые. Поэтому щука также молчит, когда ей вскрывают брюхо, чтобы вытащить оттуда внутренние органы и… еще одну рыбу. Маленький карась, что ли. Даже выпотрошенная, щука продолжала биться, но я не знал точно, это нервные импульсы, или же она все еще живая, и неужели ей нужно все это терпеть для того, чтобы просто быть вкусной, когда ее пожарят на сковороде? Мать просит меня принести ножницы, чтобы отрезать ей жабры, и я поражаюсь ее хладнокровию и безжалостностью. Каждое движение рыбы заставляло меня вздрагивать, и от немигающего взгляда плоских глаз было не по себе. Будто она смотрит на меня, запоминает как того, кто просто наблюдал, как с нее сдирают чешую, вытаскивают органы, и для нее это зрелище закачивается лишь тогда, когда ее помещают в пакет. Тогда я убираю кухню от всего этого месива, раскрываю окна нараспашку, чтобы выветрилась сырая рыбная вонь. Беспокойное сердце вздрагивало, стоило трупу щуки в полиэтиленовом пакете еще раз вильнуть хвостом. Но ничего из этого не испортило мне аппетит с наступлением ужина: золотистые кусочки, поданные с рисом, заметно отличались от окровавленного и выпотрошенного существа, что лежало на разделочной доске.