Гроссмейстеры

      Мир вдруг сошёл с ума. Каждый день — разбойники на трактах, маги, съехавшие с катушек, свихнувшиеся храмовники, преступники и демоны, падающие из небесных прорех. Тревельян не выбирала этот путь, но так сложилась судьба — путь выбрал её сам и заклеймил зелёной печатью ладонь, как клеймят рабов.       Могла ли судьба сложиться иначе? Знала ли она, что окажется не в то время не в том месте? Вот живёшь себе, никого не трогаешь, и вдруг мир переворачивается вверх тормашками, путается, закручивается, а ты — в самом эпицентре вихря. И бежишь в нём как белка в колесе, ищешь обманчивый выход. А вихрь только затягивает и затягивает в глубину.       Её жизнь теперь полна суеты и грязной работы, которую не доверишь другому. Повсюду враги и шпионы. И кажется, будто они прямо здесь: за ближайшей дверью, среди деревьев, друзей. Когда она стала такой подозрительной? Гера не интересовалась политикой прежде. Но теперь люди ждут от неё верных решений, и она по уши в политических делах. Здесь как в шахматах: нужно рассчитать, к чему приведёт ход, и если ошибёшься, как минимум не достигнешь цели. Но когда на кону целый мир — ошибаться нельзя.       Гера Тревельян не посланница Создателя и не Вестница Андрасте. Но всякий раз, когда она закрывает прорехи, люди видят иное, верят в то, чего нет, выдумывают, бегают за ней, словно помешанные. Гера хочет сказать им правду, но не может лишить их надежды и веры в трудные времена. Люди думают, рядом с ней безопасно, что у неё на ладони ключ ко спасению мира. Гера лишь простой человек, случайно подвернувшийся под руку судьбе, и ничто человеческое ей не чуждо: страх, ошибки, сочувствие, страдание, любовь... И она бы не возражала, случись последнее в более удачные времена. Но удачных времён не бывает. И согласно закону подлости, судьба подливает масло в огонь.       С одной стороны, встретить хорошего человека — не такого как все — просто подарок судьбы. Его помощь в общем деле неоценима. В нём обаяния хватит на десятерых; Дориан надёжен, умён и бессовестно красив, лёгок в общении, и кажется, будто знаешь его всю жизнь. Неважно, что маг, с этим у неё нет проблем. Тревельян найдёт общий язык с кем угодно, но с Дорианом даже не нужно искать. Однако другая его сторона — та, о которой он умолчал — та сторона превращает её жизнь в борьбу. С собой, с собственными чувствами, которых она не просила.       Всё усложняется, путается, переплетается. И Гера больше не властна над собственными мыслями. Она зла на себя за то, что не может выкинуть Дориана из головы; на весь мир — из-за проклятой неразделенной любви. За что он так к ней жесток? Алкоголь не помогает. Она седлает своего рогатого оленя и уносится в пустоши — выплёскивать боль на врагов, чтобы очистить разум и выпустить пар. Её ранят в боях много и часто, но боль — та, что в сердце — сильнее резаной раны. Это жгучий огонь, и его нельзя просто так утолить лечебной припаркой и утопить в вине. У Тревельян на душе, как в Бурой трясине. Её мрачное настроение тоже плачет дождём и не надеется на рассвет. Свободных минут слишком мало. Они не нужны. Нельзя оставлять время для мыслей и чувств — Гера не хочет думать о нём, понимая, что никогда не разделит их с ним.        Тревельян сидит у палатки молча. Грязная, уставшая, изрезанная — ей хочется выть на луну. Плечо вывихнуто, рука висит плетью, и Дориан суетится вокруг. Отзывчивый, близкий и вместе с тем недостижимо далёкий. Он нужен на задании, но для неё сущая пытка быть рядом с ним. Конечно, Тревельян его не винит и не пытается переделать — он такой, какой есть. Их пути никогда не пересекутся. Они могут быть только друзьями. И как добрый друг, Дориан старается помочь. Он хитро сталкивает её с симпатичным советником, которого она прежде не замечала.       Теперь каждый свободный вечер вместо попойки в таверне она посещает советника для уроков шахматной игры. И таких вечеров становится всё больше, они возникают, словно по волшебству. Тревельян не знает сама, зачем ходит к нему; зачем болтает на отвлеченные темы и смеётся над его шутками. Зачем жульничает, играя, и врёт о своей жизни. Для чего выслушивает его? Ей уже ничего не хочется, тем более мужчин. Но у Каллена заразительная улыбка, милый шрам на верхней губе. Он человек простой и терпеливый, с ним легко. И уж он допускает её в своё личное пространство. Гера ещё не решила, к чему этот флирт, если сердце разбито. К чему поцелуи? Но поддаётся — они недурны. Только неискренние с её стороны. Советник будто всё понимает. И она замечает — от него не ускользает малейший взгляд, случайно брошенный ею в сторону имперского мага. Каллен словно знает в чём дело, просто молчит.       Тревельян ненавидит ложь и ежеминутно ругает себя за враньё. И понимает — Каллен мирится с этим зачем-то, не запрещает ей снова и снова играть. Их странные отношения похожи на шахматную партию, где он позволяет ей жульничать, а она, мучаясь совестью, продолжает играть.       Её мир опять перевернулся, и окончательно запутавшись в себе, она решает снять наваждение — кунарийский спирт, хорошая драка и долгий поход, разумеется, подальше от всех. С большим облегчением она уезжает к демонам на рога и уходит в дела с головой, чтобы не видеть, не думать, не знать... А возвращаясь обратно, уставшая, плетётся к советнику, чтобы играть в шахматы и врать на холодной стене ему и себе.       Время летит и, наверное, лечит, и рушит границы, расставляет всё по местам. Работа сплачивает, но Гера, подумав, решает — советник слишком хорош для такой как она. И после всей лжи она недостойна даже улыбки с его стороны. Ей хочется всё прекратить. Но Каллен словно считает иначе, и вдруг раскрывает ей самые тёмные тайны. Он верит в неё как в Андрасте и просит отпустить и развеять свою душевную тьму.       Гера привычно входит в его кабинет, где царит суета. И молча ждёт в стороне у двери, наблюдая, как советник хмурится и раздаёт указания. Она находит его простым и симпатичным, немного застенчивым, слегка старомодным, смелым и умным — ему наверняка известны все её ходы наперёд. Но вовсе не от этого ей больше неловко дурить ему голову. Гера хочет быть честной.       И вот, наконец, выгнав всех прочь, вместо того, чтобы пойти играть в шахматы, советник подходит стремительно; он больно хватает её за плечо. Каллен глядит хмуро и дико, сквозь призму отравы в своей крови. Он не сдаётся, точно как Гера, берёт себя в руки, делая вид, будто всё хорошо; он может противиться боли, бороться с ней до конца. Но ничто человеческое советнику не чуждо и иногда он даёт волю гневу.       — Сколько ещё так будет продолжаться? — рычит Каллен.       — Раньше ты не возражал, — она выкручивается из железной хватки, привыкшей крепко держать сталь.       Тревельян способна постоять за себя, увильнуть, ударить и уйти, хлопнув дверью. Но она не бежит от проблем. Она их решает.       — Ты пользуешься моим доверием, — сердится Каллен.       Он рывком притягивает её к себе, напирает, пытаясь прочесть правду в её взгляде. Металлический панцирь холодит сквозь одежду. Каллен пахнет железом, его воля сильна, как и он сам.       — Вы делаете мне больно, советник.       Гера старается выглядеть невозмутимо. Под его грубыми пальцами уже есть синяк от рукояти вражеского меча — одним больше, одним меньше — невелика разница. Ей даже нравится его редкий пыл и напористость; ей нравится шрам на его верхней губе.       — Как и ты мне. Довольно игр, — не отпуская, он наклоняется близко. Его обвинения щекочут ей губы. И в комнате нагревается воздух.       — Тогда я сдаюсь, — шепчет она, не поднимая взгляда. Ведь только ему она готова сдаться. И только ему позволит взять себя в плен. Конечно, если он пожелает.       Он прижимает её крепко, целует настойчиво, грубо, кусает губу. Гера толкает его не узнавая. Словно в него вселился демон, и Каллен сходит с ума.       — Что? Он целуется лучше?       — Он скорее тебя поцелует, сам попробуй, — хмыкает Тревельян в ответ.       Советник хмурится, но вдруг, ухмыльнувшись, сметает всё со стола. Отстёгивает свою меховую накидку и небрежно швыряет на деревянную поверхность.       — Я лучше попробую тебя.       Каллен толкает Геру на стол, хватает её за рубашку, разрывая податливую ткань. Гера лишь вздрагивает, охает, не понимая, почему до сих пор не ушла. И почему ей неважно, найдёт ли служанка разлетевшиеся по углам пуговицы и поползут ли по крепости сплетни; она хватает его за волосы и притягивает для поцелуя, впивается в его мягкие губы, сплетается с ним языком.       Ладони сухие и грубые, привыкшие крепко держать рукоять, ложатся на её оголённую грудь, стискивают, нетерпеливо мнут. Тревельян заводит боль, разжигает сильнее. Каллен наваливается сверху, железный панцирь его холодит горячую кожу, и странный контраст холодного на горячем распаляет в ней плотскую жажду. И Гера хватает и рвёт застёжки на его плечах.       — Снимай свой грёбаный доспех, — требует она.       — Ты и правда этого хочешь?       — Это допрос?       Советник разоблачается торопливо. Доспех, громыхнув, падает на пол, рубашка летит следом за ним. Взгляд Тревельян скользит по красивому телу Каллена. Несколько шрамов прорезают стальные мышцы, все до одного ей хочется поцеловать. Но он не даёт. Лишь шарит по-хозяйски в её штанах, нащупывает, трёт. Гера тонет в сладкой боли, разливающейся внизу живота, ей хочется её утолить.        — Зажмурься, представь его на моём месте, — рычит Каллен.       — Дурак, не порти момент, — томно выдыхает Гера.       Ладонь её быстро скользит по его гладкой коже, по мягкому, но упругому животу, пальцы сбегают по дорожке жестких волос, уверенно тянут завязки его штанов. Он там готов, он хочет её. Но Каллен хватает её за запястья, заводит руки за голову, не позволяя спешить. Её сердце колотится в висках, дышать становится трудно, её обволакивает вожделенная блажь.       — Раньше ты не возражала, — хрипло бормочет он.       Мягкие губы дразнят её соски, горячее дыхание проникает под кожу, обжигает изнутри. Гера чуть подаётся вперёд, роняя случайный стон.       — Ты обвиняешь меня?       Рывком советник срывает с неё брюки и разглядывает её бесстыдно, голую, влажную, распятую перед ним на столе.       — Всего лишь факт.       — Теперь всё иначе.       — Неужели? — не верит Каллен.       Губы его изгибаются в заговорщической ухмылке, и когда она больше не может терпеть, он вдруг отстраняется, подхватывает с пола свою рубашку и как ни в чём ни бывало, напяливает её. Шах и мат. Разгорячённая Гера недоуменно следит за советником. Неужто задумал вот так подло и унизительно отомстить? Спрыгнув со стола, она отвешивает ему пощёчину, быстро втискивается в свои узкие брюки, запахивает на груди разорванную рубашку.       — Я люблю тебя, идиот! — признаётся она.       Он оборачивается и хмурая маска сползает с его лица. Каллен удивлённо глядит ей в глаза, думает пару секунд. И новый его поцелуй случается нежным.