По воле волн

Капитан Хорнблауэр отсутствовал уже несколько часов. Он покинул «Отчаянный» в середине утренней вахты, и восемь часов спустя, когда близилась к концу вторая полувахта, все еще не вернулся. Лейтенант Буш был выбит из колеи, да и команда колобродила куда больше, чем ему бы хотелось. Буш понимал, что матросы надеялись провести хоть немного времени на берегу, и ожидал возвращения Хорнблауэра с новыми предписаниями. Даже Оррок, топтавшийся у него за спиной, как бездомный щенок, начинал действовать ему на нервы. Буш уже велел Меттьюзу присматривать за Стайлзом — его словоблудием он был сыт по горло. Экая досада, что тот такой нытик — Стайлз был одним из лучших канониров, с кем доводилось служить Бушу, хотя ему он бы в этом никогда не признался. Наконец, когда корабельный колокол возвестил время первой вахты, из Адмиралтейства прибыл посыльный с двумя депешами. Отправив того восвояси, лейтенант повертел их в руках, изучая пакеты. Один определенно содержал официальное послание, о важности которого извещали печать и авантажный конверт. Второе письмо выглядело попроще и было прилежно надписано четким почерком Хорнблауэра. Чувствуя на себе взгляды команды, Буш сперва сломал печать на официальном пакете. Быстро пробежав глазами бумагу, он обрадовался известию, что Хорнблауэр снова получил повышение. Теперь тому предстояло командовать кораблем с 20 или более пушками, возможно, даже фрегатом. Однако добравшись до заключительной части распоряжений, Буш едва не застонал от досады: ему предписывалось держать людей на борту, чтобы предотвратить дезертирство, пока команда не будет приписана к новому кораблю. Сколько же ему придется маяться этой головной болью? Война грозила начаться со дня на день, и для матросов этот шанс оттянуться в Портсмуте мог оказаться последним. Когда люди слышали, что их переводят на новый корабль, шагу не дав ступить на твердую землю, беспорядки становились обычным делом. В бытность мичманом Буш видел, как из таких искр разгоралось нешуточное пламя, и менее всего желал сейчас новой смуты и неизбежно последующей за ней расплаты. Сокрушенно покачав головой, он распечатал письмо Хорнблауэра. В дополнение ко всему, изложенному в депеше Адмиралтейства, капитан выражал уверенность, что новые предписания не заставят себя ждать, и надежду, что он сможет снова служить с Бушем. Обещаний он не давал — видно, и сам не знал, каким кораблем ему предстоит командовать. Письмо заканчивалось на том, что Горацио отправляется домой к миссис Хорнблауэр, и вскоре снова свяжется с Бушем. Буш вздохнул и, прикрыв на секунду глаза, мысленно вознес молитву всем святым, хранящим моряков, чтобы дело обошлось лишь несколькими разбитыми головами. Совсем недавно команда месяц провела на карантине. Допустить на борт жен без позволения капитана он не мог, а хандра и скука среди матросов сулили неминуемые беды. Ему снова придется выставить в караул морских пехотинцев. — Мистер Оррок, на два слова. Младший офицер последовал за ним, и Буш, как мог кратко, обрисовал положение дел, увидев, как вытянулось лицо мичмана. — Но, сэр… — Вам не понятны распоряжения? Ему был симпатичен этот юноша, на лице которого явственно читались эмоции, обуревавшие его самого лишь несколько минут назад. Им обоим было известно, что поддержание дисциплины потребует немалых усилий, но на сей раз на борту хотя бы не было Бонапартов. Однако ничего этого нельзя было прочитать по лицу Буша, сохранявшего суровую и бесстрастную мину. Очевидно, это возымело желаемый эффект, так как Оррок вытянулся в струнку, разом став образцом деловитости. — Никак нет, сэр, — он помедлил. — О чем следует сообщить команде? — Чем меньше, тем лучше, но кое с кем я переговорю с глазу на глаз. Поставьте в караул пехотинцев и хорошенько присматривайте за Стайлзом. Займите его на камбузе. Найдите кого-то, кто умеет писать — пусть ему помогут провести ревизию запасов или что-нибудь еще. Просто не давайте ему бездельничать и держите от меня подальше. — Есть, сэр. Оррок был заметно удивлен тем, что Буш желал отправить Стайлза на камбуз, но Буш предпочитал отравиться его стряпней, чем позволить Стайлзу разносить свои фирменные бредни. В первую полувахту они патрулировали корабль вместе с Орроком, составив рапорт на двух пьяных вахтенных матросов и воспрепятствовав паре потасовок. Ущерб оказался меньше, чем ожидал Буш. Видимо, Меттьюз отнесся к их кулуарной беседе со всей серьезностью. ***** Буш устало направился в свою каюту. Хотя даже здесь до него доносились голоса свободных от вахты матросов, он мог позволить себе хотя бы относительное уединение и поразмыслить над собственным будущим. Буш был уверен, что Хорнблауэр сдержит обещание и сделает для него все возможное, но было немало лейтенантов более высокого ранга и, несомненно, имевших влиятельных покровителей, которые были бы не прочь видеть своих протеже под началом такого капитана, как Хорнблауэр. Не находя себе места, Буш мерил шагами каюту; он чувствовал, что его самообладание на исходе, и настойчиво напомнил себе, что первому лейтенанту необходимы терпение и хладнокровие, но, как и любой другой, он ненавидел бездействие и проволочки, а эта игра в кошки-мышки была утомительной и бесцельной. Дела в Адмиралтействе продвигались черепашьим шагом, и манипуляции тамошних буквоедов были для него непостижимы. Он завидовал способности Хорнблауэра все схватывать на лету, хотя и радовался, что ему самому, по большей части, не доводилось сталкиваться с крючкотворством. Бушу не хватало Хорнблауэра, и не только потому, что в отсутствие капитана груз ответственности сильнее давил на его плечи — Буш просто скучал по его компании. Миссис Хорнблауэр была счастливицей. Кое-кто из команды уже ворчал, что капитану пора бы и вернуться, и Буш вполне разделял это мнение. Криво усмехнувшись, он еще раз перечел письмо Хорнблауэра. Капитан извинялся перед Бушем за возникшее затруднение, но так как сейчас все зависело от Адмиралтейства, сам он ничего не мог здесь поделать. В тоне письма Буш почувствовал невысказанную досаду. Затруднение состояло в том, что корабль стоял в порту города, где жил Хорнблауэр. Он тут же покаянно отмел эту мысль. Миссис Хорнблауэр и без того доставались лишь крохи мужниного внимания, чтобы желать отнять у нее и эту малость. Но выбросить из головы воспоминания о том времени, когда они с Хорнблауэром волею судеб столкнулись в Портсмуте, было непросто. Несколько дней, которые они провели тогда вместе, прежде чем отправиться на «Отчаянный», много значили для обоих. В ту пору они впервые стали близки — и душой, и телом. Но сейчас было мало проку размышлять об этом — слишком уж все изменилось. Буш тряхнул головой, отгоняя сентиментальные мысли, и сосредоточился на земной рутине рапортов и корабельных журналов. Некоторое время спустя он выпрямился и потянулся, и, потирая немного ноющие виски, спросил себя, следует ли ему еще раз пройтись по палубе, или же написать, наконец, письмо, которое он давно задолжал сестрам. Выбор определил донесшийся сверху громкий шум — Буш был уверен, что один из голосов принадлежит сержанту пехоты. — Черт! В два шага Буш оказался у двери и распахнул ее, а его решимость сохранять спокойствие мигом испарилась. Что там творится, черт возьми? Для беспорядков, пожалуй, было рановато. Он поспешно поднялся на палубу, где его взору предстали двое пехотинцев, мертвой хваткой вцепившиеся в какого-то матроса, который вырывался и что-то протестующе выкрикивал. Время было позднее, но ночь стояла ясная и звездная, и в свете корабельных фонарей можно было отчетливо рассмотреть всю картину. — Что здесь происходит, сержант? Он в упор глянул на пленника, который разом сник, увидев старшего офицера. Буш удивился, заметив, что это Роджерс — юноша, который по доброй воле записался в команду и чрезвычайно гордился своими навыками канонира. Если уж он решил дезертировать, на остальных и вовсе уповать не стоило. — Этот человек пытался сбежать. Я задержал его. Кратко и по делу, как обычно, устало подумал Буш. Несмотря на поздний час, многие матросы не спали и были на палубе. Они наблюдали за происходящим с нескрываемым интересом, радуясь хоть какому-то развлечению, но Буш не собирался устраивать здесь представление. Он круто развернулся, угрожающе воззрившись на зевак. — Возвращайтесь к своим делам. Сейчас же. Меттьюз, проследите. Боцман, по тону Буша тут же смекнувший, что к чему, быстро разогнал команду. Буш заметил топтавшегося рядом с ним Стайлза, и скрипнул зубами от досады. У этого малого просто талант появляться не в том месте не в то время! Но Буш до поры пренебрег этим, и кивнул солдатам, державшим Роджерса. — Отведите его в салон капитана. Дождавшись, пока Роджерса увели, он сделал глубокий вдох и повернулся к Стайлзу. — Итак? Здоровяк держался с несвойственной ему робостью, и Буш, невзирая на раздражение, был заинтригован. — Звиняйте, сэр, парнишка этот — не думаю я, что он дезертир, просто прогуляться решил. Женка у него на сносях, вот он и хотел свидеться. Вернувшийся Меттьюз кивком подтвердил сказанное. Буш скрипнул зубами при мысли об этом чертовом балбесе, безмозглом, тупоголовом… он чувствовал, как с каждым эпитетом его и без того мрачное настроение стремительно ухудшается, а терпение, кажется, истощилось окончательно. Он еще раз глубоко вздохнул и на удивление ровным голосом отослал обоих матросов. Те почтительно склонили головы и поспешно ретировались — его гнев не остался незамеченным. Как бы то ни было, пояснение Стайлза помогло хотя бы решить вопрос о наказании — Буш мог с полным правом наложить на нарушителя не самое строгое взыскание. Мальчишка поступил неразумно — чтобы получить желаемое, следовало лишь немного подождать, и не навлекать на себя казней египетских. Неужели он сам был когда-то так же молод и глуп? К тому времени, когда Буш появился в салоне, Роджерс тихо плакал. Растерянный, бледный как полотно, он казался сейчас совсем безусым юнцом. И этот парень не сегодня-завтра станет отцом. — Итак, что вы можете сказать в свое оправдание? Полагаю, вам известно, какое наказание положено за дезертирство? — Да у меня и в мыслях не было, сэр, по нраву мне здесь. Просто с женой хотел повидаться, ей-то родить скоро. А она ж одна-одинешенька там, вся родня наша в Лидсе. Сколько раз ей говорил к ним вернуться, только она ни в какую… Буш поднял руку, останавливая поток слов. — Почему вы не пошли к мистеру Орроку или мистеру Меттьюзу? Вас же могли пристрелить — и что бы стала делать ваша жена? Сержант, в кандалы его. Я разберусь с этим позже. — Есть, сэр. — Роджерс. Как зовут вашу жену и где она живет? — Лили, сэр, она комнату снимает, в Пойнт. У миссис Огден — это хозяйка ее. Буш аккуратно записал имена и сделал знак солдатам. Роджерса придется высечь — порядок есть порядок, но Буш позаботится, чтобы тот повидался с женой. Завтра ему придется собрать на палубе всю команду — смотреть экзекуцию, и настроения могут принять скверный оборот. Он надеялся, что новые предписания не заставят себя ждать слишком долго. А сейчас, если он не хочет утратить остатки самообладания, следует хоть немного поспать. В отличие от Хорнблауэра, он не умел сопереживать чужим слабостям. И почему глупый мальчишка просто не спросил разрешения? Проходя по нижней палубе, Буш заметил, что матросы держались небольшими группками, но обстановка покуда не казалась опасной. До него доносились обрывки разговоров, но озлобленности или бунтарских настроений в них не ощущалось. Казалось, люди просто решили набраться терпения. Стайлз и Меттьюз по обыкновению держались вместе, и Буш услышал, как Стайлз сокрушенно спрашивает: — Что, думаешь, мистер Буш сделает с Роджерсом? Чай пристрелит, а мож повесит? Я так меркую мог и кокнуть его сегодня. Вправе был бы, шельма. — Не раньше, чем ты мозги включишь, Стайлз. Вовсе он не плох. Не скормил же тебя акулам, когда ты чуть не отравил его и капитана Хорнблауэра. Буш криво усмехнулся словам Меттьюза. Лучшего боцмана на корабле и быть не могло. Добравшись до прибежища своей каюты, он с облегчением вытянулся в койке — письмо могло подождать до завтра. ***** Было странно снова остаться без корабля, но на сей раз Хорнблауэр хотя бы видел свет в конце тоннеля. Ему не придется перебиваться на половинном жалованье. Интересно, какой корабль отдадут под его начало. Он знал о нескольких, дожидавшихся сейчас нового капитана. Хорнблауэр понимал, что команда куда важнее, чем размер судна и количество пушек, и все же надеялся на фрегат, сколь бы тщеславным это ни казалось. Мария тихонько заворочалась во сне, но не проснулась. Этой ночью они опять занимались любовью — Горацио не хотел этого, но она настояла, приняв его равнодушие за страх причинить вред будущему ребенку. Она подтрунивала над его нерешительностью, заверяя, что это совершенно безопасно. Ему же не хотелось спорить, и он просто подчинился ее желанию. А сейчас мучился бессонницей и чувствовал себя совершенно разбитым. Он не мог до конца поверить, что станет отцом. Он не любил жену, но та носила теперь под сердцем его дитя. Он чувствовал себя недостойным этого дара, опасаясь, что будет таким же плохим отцом, как и мужем. Его мысли обратились к «Отчаянному», а потом — к своему первому лейтенанту. Он слабо улыбнулся, вспомнив их прощание. Та стремительная, сладкая и нежданная близость принесла куда больше радости его телу и покоя душе, чем сегодняшнее исполнение супружеского долга. Он готов был ненавидеть себя за то, что чувствовал себя таким несчастным и неприкаянным там, где должно бы быть его сердце. Ему надо как следует все обдумать, а для этого он должен хотя бы на день избавиться от постылого общества Марии. Завтра он попросит мистера Буша пообедать с ним. Будет славно провести немного времени вместе. Ему не хватало сдержанного и такого естественного присутствия своего друга, его манеры шутить с самым невозмутимым видом, часто вызывавшей у Хорнблауэра улыбку. Принятое решение позволило ему, наконец, успокоиться и забыться сном. ***** Буш проснулся, чувствуя себя немного спокойнее, чем накануне. Следует поскорее покончить с экзекуцией Роджерса. К счастью, приговор был мягок и его исполнение не займет много времени. Буш полагал порку необходимым злом, способствующим поддержанию дисциплины, и хотя на сей раз он предпочел бы вовсе обойтись без нее, отменить наказание было невозможно, памятуя о совершенном проступке и его многочисленных очевидцах. Вскоре все было позади, и команда разошлась. К немалому облегчению Буша настроения на корабле, по-видимому, не ухудшились. Когда мальчишку отпустили, Буш заметил, как Стайлз бочком пробрался на камбуз, видимо, за уксусом и коричневой бумагой, считавшимися среди моряков панацеей от любой порки — что ж, так он, хотя бы, не будет мозолить глаза Бушу. Он вернулся в свою каюту и к казавшейся бесконечной бумажной работе. Когда в дверь каюты постучали, Буш вздохнул, надеясь, что это не возвещает об очередной проблеме; кипа бумаг перед ним ничуть не уменьшилась, и было похоже, что придется писать часами. Но на сей раз не было слышно ни криков, ни грохота, ни запаха гари — это было уже кое-что. Приняв самый невозмутимый вид, он откликнулся: — Войдите. На пороге возник Мэттьюз, в руках которого было письмо, а на лице — широкая улыбка. Ее причина не укрылась от Буша. Письмо было от Хорнблауэра. — Это доставил посыльный, сэр. Он ждет ответа. — Благодарю, Мэттьюз. Капитан спрашивал, не сочтет ли мистер Буш возможным поужинать с ним сегодня в «Кают-компании» в первую вахту. Буш улыбнулся формальности приглашения — это было так похоже на Хорнблауэра. Отказываться Буш, разумеется, не собирался. Это давало ему возможность провести вечер вне корабля и без стряпни Стайлза. К тому же, он сможет передать записку миссис Роджерс. Буш был рад повидать капитана — у него еще не было возможности лично поздравить того с повышением. Они смогут поразмыслить над тем, на какой корабль назначат Хорнблауэра, если, конечно, тот не спрячется, по обыкновению, в свою раковину. Как бы там ни было, это будет приятный вечер, возможно, ему даже выпадет удовольствие посмотреть, как Хорнблауэр в пух и прах разобьет за карточным столом очередного доверчивого капитана. Бушу нравилось наблюдать за игрой Хорнблауэра, хотя сам он не слишком в этом разбирался. У капитана были такие длинные и искусные пальцы. Буш поспешно отбросил несвоевременную и греховную мысль. Их близость в последние часы перед заходом в порт стала для него нежданным подарком. Однако сейчас они пребывали на территории миссис Хорнблауэр. И все же он был счастлив просто провести хороший вечер в хорошей компании. Но к его удивлению, в офицерском клубе его сразу же провели в отдельный кабинет. Хорнблауэр был уже там, и с самой теплой и искренней улыбкой приветствовал его: — Добрый вечер, Уильям. Несмотря на расспросы Хорнблауэра и его неподдельный интерес к тому, что говорил Буш, временами он казался расстроенным и пил больше обыкновенного. Буш спрашивал себя, собирается ли тот поделиться с ним своими тревогами, ждет ли, что он догадается сам, или ему предстоит вернуться на корабль, так ничего и не узнав? Наконец, ужин, вполне оправдавший надежды Буша, подошел к концу. Официант удалился, и Буш и Хорнблауэр неторопливо потягивали бренди, продолжая беседу. — Сегодня у нас возникло небольшое затруднение с одним из матросов. Роджерс попытался покинуть корабль без разрешения. Его жена ждет ребенка. Юному идиоту следовало всего лишь спросить позволения повидаться с ней — это избавило бы его от порки. Несколько минут Хорнблауэр молча вертел свой стакан, пристально изучая его содержимое. Он по-прежнему казался озабоченным, и Бушу хотелось, чтобы капитан просто рассказал, что его беспокоит. — Что вы станете делать? — Если ожидание затянется, попытаюсь добиться для людей разрешения повидаться с женами и подругами на борту, но в любом случае, свою жену Роджерс увидит завтра. Хорнблауэр согласно кивнул. — Не думаю, что нам придется долго ждать. Я уверен, что Адмиралтейство захочет отправить в море как можно больше кораблей, особенно с опытной командой. Час был поздний, и Буш знал, что должен вернуться на корабль, как ни жаль ему было покидать тишину и покой этой комнаты и общество своего капитана. Увы, Хорнблауэр так и не поведал ему о своих тревогах. — Сэр, мне пора возвращаться. Не хочу слишком надолго оставлять мистера Оррока. — Конечно, мистер Буш, я вас провожу. Они были у двери, и рука Буша уже легла на задвижку, когда Хорнблауэр, наконец, выпалил, смущенно заикаясь: — Миссис Хорнблауэр в тягости. Буш отступил от двери, глядя на него. Он не понимал его смятения — то, что молодая жена была беременна, не было такой уж неожиданностью. Он вдруг подумал, что Хорнблауэр всегда был немногословен, когда он расспрашивал о ней, но Буш списывал это на обычную замкнутость капитана. — Мои поздравления, сэр. Его добрые пожелания были искренни и, услышав новость, он был рад, что загодя решил не позволять себе сегодня ничего лишнего. На берегу этому было не место. — Благодарю, мистер Буш, благодарю. Как видно, именно это и тревожило Хорнблауэра весь вечер. Похоже, перемены вовсе его не радовали. Буш знал, что собственной семьи у Хорнблауэра не осталось, но большинство мужчин дорожили мыслью о потомстве, хоть и не всегда разделяли экзальтацию своих жен. — Уильям, — начал Хорнблауэр и умолк на полуслове. Несколько минут спустя Буш почувствовал необходимость прервать неловкое молчание. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать, но увидел слишком знакомое выражение на лице капитана. Его тело не нуждалось в напоминаниях, но в нынешних обстоятельствах это казалось совершенно неуместным. Хорнблауэр шагнул к нему и в следующую минуту он был уже тесно прижат к стене. Руки Хорнблауэра жадно шарили по его телу и очень скоро на Буше остались лишь штаны и рубашка, тогда как сам Хорнблауэр был по-прежнему застегнут на все пуговицы. Дыхание Буша участилось — вопреки его воле, его тело отзывалось на прикосновения. Буш чувствовал себя уязвимым и беззащитным, сознавая, что они находятся не в самом уединенном месте. Настойчивость и безрассудная страсть Хорнблауэра были совсем не ко времени. Куда понятнее они были бы после долгих дней вынужденного воздержания. Когда Хорнблауэр быстро развернул его лицом к стене, Буш понял, что не может выбросить из головы миссис Хорнблауэр, ее счастливое лицо, когда она шла по проходу в церкви навстречу своему будущему супругу, выражение преданности, с каким махала рукой ему на прощание. Это было неправильно, они не должны были этого делать. Он напрягся и, застонав от неловкости, инстинктивно попытался вырваться. Очевидно, этот протест все же дошел до затуманенного похотью сознания Хорнблауэра, так как возня у него за спиной прекратилась и хватка ослабла. — Мистер Буш? Буш обернулся к капитану, надеясь, что тот сумеет понять. — Простите, сэр. Миссис Хорнблауэр… я не могу… не здесь. Хорнблауэр растеряно воззрился на него, усугубляя мучения Уильяма. А потом, не говоря ни слова, бросился вон, и дверь за ним тяжело захлопнулась. Буш соскользнул вниз по стене. Несколько минут он просто сидел на полу, уставившись в пространство, а потом машинально собрал одежду и привел себя в порядок, чувствуя, будто его изрядно потрепало штормом. Черт. Он присел на ближайший стул, и плеснув в стакан бренди, опрокинул его в себя одним глотком. Из-за подступавшей к горлу тошноты он почти не почувствовал вкуса, но тепло, побежавшее по венам, придавало уверенности. Он взял себя в руки и, поправляя форму, мимоходом пожалел, что в комнате нет зеркала — почему-то хотелось убедиться, что его внешний вид сейчас ничем не лучше настроения. Он не станет думать об этом сегодня, если вообще станет думать. Как там говорил адмирал Пеллью — сентиментальность и беспочвенные мечтания тщетны? Никогда еще эти слова не казались столь близки к истине. Выходя, он отдал мальчишке письмо для миссис Роджерс, распорядившись, чтобы его доставили как можно скорее, и добавив для убедительности несколько монет. Вечер был холодным и туманным, и Буша даже в теплом плаще била дрожь, но он знал, что ее причина не только в промозглой погоде. ***** Хорнблауэра переполняло отвращение к себе. Он вел себя непростительно. У него затряслись руки, когда он понял, что натворил. Отчаянно пытаясь обрести утешение, он, вероятно, разрушил всякое подобие дружбы или уважения, которое питал к нему Буш. О чем он думал? Впрочем, суть была в том, что он не думал вовсе. Он наплевал и на чувства Уильяма, и на его мнение о происходящем. Бледное, потрясенное лицо Буша и вымученные слова извинения глубоко его ранили. Он не должен был оставлять Буша вот так, но его спонтанное бегство было вызвано страхом еще больше все испортить. В спешке он успел уйти дальше, чем намеревался, и вернувшись, в надежде просить у Буша прощения, узнал, что его гость ушел пять минут назад. Бог весть, как он разминулся с Уильямом на обратном пути — наверное, тот отправился другой дорогой. Надежды отыскать его в тумане было мало, и к тому же, Хорнблауэр не знал, как тот воспримет его извинения. Что он мог сказать Бушу? О чем мог просить, кроме отпущения грехов? Отправиться сейчас на «Отчаянный» было невозможно — в столь поздний час это вызвало бы слишком много пересудов. Короткий путь домой казался бесконечным — борясь с подступающей тошнотой, он едва успел добраться до спальни, где немедленно расстался со своим обедом. Мария хлопотала вокруг, как наседка, и он прикрикнул, чтобы она оставила его в покое. Ее лицо слезливо сморщилось, но сегодня он просто не мог пожалеть ее. Наконец, ему удалось остаться в одиночестве, но рвотные спазмы еще долго скручивали его, когда в желудке уже не осталось ни крошки. Он был недостойным мужем, а теперь потерпел неудачу и как любовник. Что он за человек? Он скорчился на кровати в муках самоненавистничества и самоуничижения, подальше отодвинувшись от жены. ***** Эту ночь Буш провел без сна — он пытался хоть ненадолго дать уму и телу отдых, в котором так нуждался, но не мог. Он хотел забыть, он должен был забыть и двигаться дальше, но память удерживала его, как якорь, вновь и вновь возвращая к событиям минувшего вечера. Почему Хорнблауэр повел себя так? Обращаясь с ним, как с ближайшей подстилкой или хуже того — доступной шлюхой. Не слишком ли высоко Буш оценивал прочность их дружбы? Он принялся мерить шагами комнату, спрашивая себя, следовало ли ему ожидать чего-то подобного. Хорнблауэр с трудом справлялся с собственными эмоциями, что уж говорить о чувствительности или щепетильности Буша. За минувшие месяцы он успел понять это. Он полагал, что они достигли некоего единомыслия, особенно после последней ночи, когда делили постель. Воспоминание оказалось тягостным, возвращая его ко времени, которое они провели вместе, и связавшей их не одной лишь телесной, но и духовной близости. Все в прошлом. От этой мысли ему сдавило горло и, согнувшись пополам, он рухнул на стул, пытаясь выровнять дыхание. Это только его вина — он ведь видел, как удручен капитан, и должен был проявить настойчивость, выясняя причину. Тогда он смог бы помочь ему, дав Хорнблауэру утешение и поддержку, в которых тот так нуждался, не смея просить о них. Но Буш пошел на поводу у собственных эмоций и опасений. Он знал, что сколь бы компетентным капитаном ни был Хорнблауэр, на берегу это был просто юноша, неискушенный в обращении с женщинами и почти не знающий жизни вне моря. Буш подвел Горацио, своего капитана, как друг и как лейтенант. Теперь же было слишком поздно, и ему оставалось лишь положиться на судьбу. Он спросил себя, на какой корабль его назначат. В преддверии войны он едва ли останется не у дел, но принять другого капитана, тогда как умом и сердцем он оставался предан Хорнблауэру, будет непросто. Как бы то ни было, это был его выбор и его жизнь, и представить себе другой он не мог. Хотя Буш достиг некоторого согласия с самим собой, сон по-прежнему не шел к нему. Остававшиеся до рассвета часы он потратил на письмо, которое давно задолжал сестрам. День обещал быть длинным. ***** Уже светало, когда Хорнблауэр, наконец, перестал притворяться, что спит, и тихо выбрался из постели. Он выглянул в окно, и взгляд его остановился на «Отчаянном». Однако мысли его занимал не столько корабль, знакомый ему до последней линии, сколько Уильям. Он вел себя как последний болван, и при ясном свете дня по-прежнему не мог найти себе оправдания. Пожелай Уильям, он мог бы даже выдвинуть против него обвинение. Впрочем, он знал, что сколь бы заслуженными оно ни было, Уильяму такое и в голову не придет, и это — что греха таить — снимало тяжкий камень с души Хорнблауэра. Еще одна слабость, которую он мог добавить к длинному списку своих прегрешений. Когда Мария проснулась, он попросил у нее прощения, в кои-то веки радуясь ее наивности и простодушной преданности, избавлявшим его от неудобных вопросов, на которые он не нашелся бы что ответить. Атмосфера за завтраком была натянутой — даже миссис Мэйсон чувствовала, что пустая болтовня сегодня не ко двору. Тягостное молчание прервал негромкий стук в дверь: прибыл посыльный от адмирала Пеллью. Хорнблауэру предписывалось явиться на «Тоннат» в 7 склянок утренней вахты, чтобы представить рапорт и получить новые приказы. Он почувствовал разом облегчение и смятение. Скоро он будет далеко отсюда и, может статься, на расстоянии сумеет как-то примириться со всем случившимся, но у него не будет возможности объясниться с мистером Бушем. Он хотел, чтобы тот был его первым лейтенантом, но понимал, что при нынешнем положении вещей Уильям едва ли примет это предложение. У Марии, прочитавшей предписания через его плечо, жалобно задрожали губы, и он повернулся к ней, мягко взяв жену за плечи. — Мария, пожалуйста. Он говорил ласково, надеясь сдержать поток слез. Только не сегодня. — О, Горри. Он неловко обнял ее, все еще не привыкнув к такой интимности, но поцеловал с нежностью, не в силах видеть ее страдания. Она склонила голову ему на плечо, и он проговорил как можно мягче и терпеливее: — Я вернусь прежде, чем родится ребенок, но это мой долг, любимая. Я должен защищать Англию ради наших детей. Сказанное лишь наполовину было ложью. Море было для него куда больше, чем просто долгом, — только там он жил по-настоящему. Он понимал море, чувствуя себя человеком на своем месте, и, невзирая на подстерегавшие его опасности, жизнь на борту во многом была проще. Он знал, что надо сделать, и делал это. Здесь же противоречивые чувства просто раздирали его на части. Пару минут спустя Мария отстранилась, решительно вытирая слезы и явно стараясь держаться храбро. — Коли тебе скоро отплывать, я должна уложить вещи. Не оглядываясь, она поспешила прочь, но он был уверен, что она плачет. Хорнблауэр поймал взгляд миссис Мэйсон, понимая, что ее не слишком убедили проявления его чувств, но попытку она оценила. Если бы ему так же легко удалось все уладить с Уильямом. ***** У Буша болела голова, а после бессонной ночи казалось, что глаза засыпаны песком. Он отверг завтрак, предложенный Стайлзом, и, проигнорировав обиду на его лице, попросил принести только так называемый кофе. Надо было хоть чем-то освежить голову. Нынче Стайлз уже мог приготовить сносный завтрак, но есть Уильяму не хотелось. Когда перед ним появилась чашка с дымящимся напитком, Буш удивленно приподнял бровь, увидев, что это и в самом деле кофе. С довольной ухмылкой Стайлз сообщил: — Выменял его, сэр, все чин по чину. — Спасибо, Стайлз. Так держать. Коротко кивнув, стюард удалился. От кофе в голове немного прояснилось, и Буш почувствовал себя относительно готовым ко всему, что день грядущий мог ему приготовить. Оррок явился с рапортом: на борту было еще несколько мелких происшествий, но, по счастью, ничего, что заслуживало бы порки. — Сегодня придет жена Роджерса. Проследите, чтобы он мог с ней повидаться. Мистер Оррок кивнул и заметил: — Стайлз позаботился, чтобы за ним ухаживали как следует. — Хорошо, возвращайтесь к своим обязанностям. Я поднимусь через минуту. Оррок удалился и Буш с удивлением отметил, что даже этот короткий разговор совершенно вымотал его. Дело не могло быть в одной лишь проведенной без сна ночи — ему случалось бодрствовать и дольше. Досадуя на собственную слабость, он поднялся на палубу, надеясь, что свежий ветер облегчит головную боль. Едва его присутствие заметили, атмосфера на палубе разом изменилась. Разговоры смолкли и матросы, подтянувшись, вернулись к своим делам. Он невольно порадовался, что хотя бы здесь все было под контролем. Заметив на набережной маленькую фигурку, явно высматривающую «Отчаянный», Буш поднес к глазам зрительную трубу, чтобы разглядеть получше. Это, несомненно, была миссис Роджерс — совсем девочка, кажется, даже моложе, чем ее муж. Он жестом подозвал Меттьюза. — Давайте сюда Роджерса и приготовьте шлюпку. Роджерс едва не бросился перед Бушем на колени, но, по счастью, не расплакался, хотя в глазах у него в самом деле стояли слезы. Его привязанность к жене была очевидна. Эта бесхитростная благодарность смутила Буша не меньше, чем явное одобрение, читавшееся на лицах многих матросов. Но он делал лишь то, что сделал бы капитан Хорнблауэр, и что было необходимо для поддержания порядка на корабле. — Хватит глупить, парень, — негромко проворчал он. — Корабельная палуба не место распускать нюни. Кажется, это не очень помогло делу. Но послушно склонив голову, Роджерс все с той же благоговейной и почтительной миной отправился навстречу жене. Заметив направляющуюся к «Отчаянному» шлюпку, Буш понял, что его молитва о новых предписаниях услышана. Теперь у него останется немного времени на размышления о событиях минувшего вечера. Надо сказать, что за это он был признателен. Он должен был явиться на «Тоннант», чтобы получить распоряжения для себя и для команды. ***** Прибыв ранее назначенного часа, Хорнблауэр неторопливо направлялся к доку и шлюпке, которая должна была доставить его на флагман адмирала Пеллью. Проходя мимо «Отчаянного», он заметил на причале юную пару — беременная жена крепко обнимала мужа, а за ними наблюдали двое морских пехотинцев, суровые лица которых смягчала улыбка. Когда он поравнялся с ними, моряки отдали ему честь, и он узнал членов команды «Отчаянного». Видимо, как раз о них и говорил вчера Буш. Новая волна досады на себя нахлынула на Хорнблауэра, внезапно осознавшего, что, по всей видимости, он недооценил тяжесть ноши, давившей на Буша. Эти двое были совсем детьми. При мысли о Буше и о Марии его желудок снова болезненно сжался. Искренняя привязанность, которую он видел перед собой, лишь подчеркивала неполноценность его собственных чувств к любящим его людям. Он долгим взглядом окинул «Отчаянный», стараясь хорошенько запомнить его. Ему будет не хватать этого славного корабля. Интересно, кого из команды ему позволят взять на новое судно? Он понимал, что Буша, вероятнее всего, с ним не будет. Эта мысль привела его в смятение и он постарался отогнать ее. Винить было некого, кроме себя самого, и с этим надо было смириться. ***** Буш был удручен, покидая адмиральскую каюту. Первый лейтенант на «Лидии» — таким назначением следовало гордиться. Чрезмерные похвалы адмирала Пэллью смутили его, но эта должность предоставляла ему прекрасные перспективы и, в сущности, была наградой за хорошую службу. Он должен был взять на себя подготовку «Лидии» к отплытию, и организовать переход команды с «Отчаянного». За три дня предстояло сделать многое. Но вместо того, чтобы предвкушать и испытывать удовлетворение своей миссией, он мог думать лишь о том, что будет служить с капитаном Хорнблауэром, который знать о том ничего не знает. Он понимал, что первому сообщив ему о назначении, Пеллью нарушил протокол, но адмиралу это, очевидно, представлялось пустой формальностью, а введя Буша в курс дела, он избавлял Хорнблауэра от лишних треволнений. История была неприятная, но выпутаться из нее, так или иначе не повредив собственной карьере либо карьере капитана, было невозможно. Он знал, что так же ничего не скажет и Хорнблауэр, так что им, по всей видимости, предстояло тягостное и не слишком приятное плавание. Он так углубился в свои мысли и тревоги, что, пересекая палубу, налетел на кого-то — и похолодел, увидев, что это капитан собственной персоной. ***** Хорнблауэр видел, как побледнел Буш, и как исказилось его лицо, прежде чем тот успел овладеть собой. Он беспомощно наблюдал, как Уильям должным образом отдал ему честь, и со спокойствием, которого явно не испытывал, бесстрастно произнес: «Капитан», слегка склонив голову в знак приветствия. Формальность обращения и напряженная поза Буша не оставили Хорнблауэру иного выбора, чем ответить в том же тоне: «Мистер Буш». Хорнблауэр заметил немного покрасневшие глаза Буша и понял, что тот не спал прошлой ночью. Он открыл было рот, но прежде, чем успел вымолвить хоть слово, Буш поспешил опередить его: — Я получил новые предписания, сэр. Я должен готовить корабль. Хорнблауэр вздохнул, сделав безучастную мину и стараясь не поддаться порыву как-то сломать лед отчужденности между ними. Он понимал, что сейчас этому не время и не место, и любое замечание обо всей прискорбной ситуации может лишь еще больше все запутать; едва ли стоило таким образом завершать их дружбу, но суровое и угрюмое выражение лица Буша не оставляло иного пути. — Я прибыл, чтобы получить новое назначение, — он умолк, пытаясь найти подходящие слова, но смог выдавить только: — Желаю вам благополучного плаванья, мистер Буш. Эта ледяная учтивость тяготила его, напоминая об их первой встрече на «Славе». С тех пор они прошли такой длинный путь. Он был уверен, что столь близкие отношения не связывали его ни с кем с той самой поры, как умер Арчи, и вот теперь он лишился и этого. — И вам, сэр. Буш, не оглядываясь, поспешил прочь, оставляя Хорнблауэра в безрадостном одиночестве. ***** Адмирал Пеллью был явно доволен его появлением, приветствовав Хорнблауэра самой сердечной улыбкой. — Ну, что ж, капитан, у меня для вас хорошие новости. Ваше командование «Лидией» подтверждено. Вы отплываете через три дня. Ничего сверхвоинственного, просто патрулирование берега. Дадим этим лягушатникам пищу для размышлений, а? Приношу извинения, что мистер Буш узнал новости первым, но я уверен, вы не возражаете, что он в курсе, раз уж он ваш первый лейтенант. Хорошо иметь рядом такого человека, а пока он снаряжает корабль и перемещает команду с «Отчаянного», у вас будет время пообедать со мной. Слова Пеллью ошеломили Хорнблауэра, но он сумел кивнуть и со всей искренностью ответил, что Буш один из лучших. Желудок болезненно сжался. Не удивительно, что Буш держался так холодно! Было ясно, что новое назначение ему не по душе. Лицо Хорнблауэра, должно быть, выдало его нежелание принять приглашение Пеллью, так как тот улыбнулся и с мягкой насмешкой добавил: — Ну же, корабль не уплывет за время трапезы, а моему стюарду не терпится блеснуть новым блюдом, которое, я уверен, придется вам по вкусу. Обед должен был стать приятной интерлюдией, так как известие о беременности миссис Хорнблауэр привело адмирала в очевидный восторг. — Отрадно видеть, что на берегу вы столь же удачливы, сколь на море. Хорнблауэр не чувствовал себя достойным этого комплимента, прекрасно сознавая, что на берегу ему изменили и удача, и здравый смысл. Еда источала изысканный аромат, но Хорнблауэр едва прикоснулся к ней, упорно пытаясь придумать способ поговорить с Бушем, прежде чем суета и спешка, неизменно сопровождающие подготовку к отплытию, сделают это невозможным. ***** Хотя путь до «Лидии» был недолог, Буш, тем не менее, успел о многом поразмыслить. Он понимал, что вскоре ему и Хорнблауэру придется снова трудиться бок о бок, но предпочитал не слишком задумываться об этом. До того как ступить на борт «Славы», он никогда не сближался по-настоящему со своими товарищами-офицерами. Связей у него не было и он не испытывал желания их заводить, предпочитая держаться особняком. Он всегда полагал необходимым следовать правилам и заведенным нормам и не терпел глупого героизма, пока не повстречал Хорнблауэра и Кеннеди. Но теперь, познав такую близость, ему не хотелось возвращаться к былой отчужденности, хотя он сознавал, что это единственный путь, который для него открыт. Когда они добрались до «Лидии», Буш обнаружил, что, невзирая на неопределенность, ощущает знакомый прилив энергии и чувство возвращения домой, которое испытывал на каждом новом корабле. Это было превосходное судно, а под началом Хорнблауэра ему определенно будет уготовано достойное место в анналах флота. Поднявшись на борт, Буш увидел сноровисто орудующих с такелажем и перекликающихся матросов. Лебедки тянули первые грузы, и он мимолетно поморщился при мысли, что позже все это придется перепроверить. Его внимание привлек раздавшийся рядом глухой удар, и он поспешил включиться в приготовления. ***** Хотя обычно он был рад провести время с адмиралом Пеллью, сейчас Хорнблауэр испытывал облегчение, покинув, наконец, его общество, ибо необходимость объясниться с Уильямом камнем лежала у него на сердце. Когда он прибыл на «Лидию», та напоминала жужжащий улей. Он ничуть не удивился тому, что Буш уже приступил к подготовке судна, но горячо надеялся, что все-таки сумеет найти время для разговора. От простого и такого правильного ощущения палубы, покачивающейся под ногами, у него стало легче на душе, и он отправился на поиски своего друга. К некоторому удивлению Хорнблауэра, в самой гуще событий Буша не наблюдалось, но он был уверен, что тот где-то неподалеку. — Симмонс? — окликнул он одного из матросов, дирижирующего кропотливой погрузкой нескольких тяжелых бочек. — Да, сэр? — Где лейтенант Буш? — Он внизу, капитан, проверяет запасы. — Спасибо, Симмонс, продолжайте. Хорнблауэр направился вниз, по пути кивая салютующим ему матросам. Спустившись в трюм, он постоял несколько секунд, давая глазам привыкнуть к темноте. В некотором отдалении он заметил мерцание лампы и двинулся в направлении источника света. При звуке шагов лейтенант поднял лампу, чтобы рассмотреть, кто идет, и, увидев Хорнблауэра, повесил ее на крюк и отдал честь капитану. Даже в тускло освещенном трюме Буш выглядел замерзшим и усталым. Ревизия запасов была неблагодарным занятием, ибо формуляры заказов зачастую не соответствовали доставленному товару, к тому же, Хорнблауэру было известно, что холод Буш переносит еще хуже, чем он сам. — Как продвигается дело, мистер Буш? Похоже, вы времени зря не теряете. Буш кивнул, зябко потирая руки, чтобы хоть немного согреться, и явно намереваясь приступить к докладу. Хорнблауэр жестом остановил его, желая перенести разговор в более уютную обстановку. Он и в самом деле хотел знать, как идет подготовка корабля, но понимал, что на компетентность Буша можно положиться, и беспокоиться ему не о чем. Сейчас куда важнее было обсудить более личные вопросы. Он ощутил укол совести за свой небольшой маневр, в то же время понимая, что дело необходимо взять в свои руки. Он долго и упорно размышлял, как подступиться к этому — обед с Пеллью и легкая светская беседа дали ему возможность все обдумать. Понимая, что одним раскаянием делу не поможешь, он рассудил, что следует призвать на помощь те же принципы, с которыми он подходил к решению любой проблемы. — Я бы хотел выяснить, что вы успели сделать, мистер Буш, и оценить объем оставшейся работы. Полагаю, в моей каюте будет удобнее. Хорнблауэру показалось, что он заметил тень тревоги, промелькнувшей на лице Буша, но тот ничего не возразил и, загасив висевшую на крюке лампу, последовал за ним к дневному свету. Хорнблауэр чувствовал усталость и сожалел, что ночью ему не удалось поспать хоть немного. Он не мог допустить ошибки. Важно было все исправить, и он надеялся, что Буш сочтет возможным простить его. Он знал, что Буш неизменно будет выкладываться по полной, даже если они никогда больше не заговорят о произошедшем, но ледяная сдержанность, установившаяся между ними, угнетала его. Не рассчитывая, что Уильям захочет возобновить их физическую близость, он все же надеялся, что они смогут вернуть хотя бы толику той непринужденности, что была между ними. Его новая каюта оказалась более просторной и комфортабельной, чем на «Отчаянном», и Хорнблауэр почувствовал себя уверенней. Он редко использовал преимущества своего положения, полагая его атрибуты не стоящей внимания шелухой, но сейчас уютная обстановка могла помочь ему достучаться до Буша. Следовало признать, что в хорошо освещенной каюте тот выглядел еще более усталым. Хорнблауэра с новой силой охватило чувство вины, попытки подавить которое были и без того безуспешны. Указывая на кипу бумаг на столе и на пачку, которую он все еще держал в руках, Буш пояснил: — Стопка справа — это то, что сделано или в процессе подготовки. Бумаги слева — то, что еще предстоит сделать. Я проинспектировал около половины наших запасов и, как обычно, не обошлось без расхождений. Это повторяется из раза в раз. В тоне и выражении лица Буша явственно читалось неудовольствие, и Хорнблауэр подумал, что не позавидует торговцам, когда Буш, в конце концов, найдет время для разговора с ними. Хорнблауэр не мог не заметить, что стопка бумаг слева была куда меньше кипы на противоположном конце стола. Он жестом пригласил Буша присесть, и после секундного колебания тот повиновался. От Хорнблауэра не укрылись нерешительность и замешательство Уильяма. Он явно ожидал чего-то иного. — Похоже, у вас все под контролем, мистер Буш. — Многое еще не сделано, сэр. Мне следует продолжить ревизию. Он избегал взгляда Хорнблауэра, и можно было подумать, что он в любую минуту ожидает удара. Это встревожило капитана — совсем не этого он хотел от Буша. — Уильям. Он старался говорить тепло и мягко, и был вознагражден удивленным взглядом Буша, который вскинул на него глаза при звуке своего имени. ***** Буш не понимал, что происходит. Он ожидал от Хорнблауэра совсем иного тона и обращения. Но хотя тот держался с неожиданной теплотой, Буш чувствовал себя неловко, проследовав за капитаном в каюту. Благодарение небу, здесь было гораздо теплее, и его окоченевшие пальцы начали понемногу отогреваться. Хотя ему с трудом удавалось сосредоточиться, он был признателен капитану за его уловку, несмотря на то, что теперь они оказались лицом к лицу. К собственной досаде, глаза у него слипались: сказывалась бессонная ночь и голод — Буш с удивлением вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Он укрылся за казенными фразами рапорта, надеясь поскорее покончить с этим. Он знал, что здесь Хорнблауэру придраться не к чему, хотя и не вполне понимал расположение его духа. По непроницаемому лицу капитана было трудно составить какое-то мнение. Он продолжал ожидать худшего — замечания, что он здесь незваный гость, которого терпят лишь потому, что возражения Хорнблауэра повлекли бы нежелательные вопросы. Обращение Хорнблауэра застало его врасплох, вынудив взглянуть прямо на капитана, на лице которого он с удивлением заметил вину и тревогу. — Сэр? — Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение, которому не могу найти ни оправдания, ни причины. Я понимаю ваше нежелание служить под моим началом. Я также знаю, что, невзирая на мой прискорбный поступок, вы и впредь будете служить мне столь же ревностно и преданно, как делали это всегда. Я перед вами в неоплатном долгу. Я не стану обременять вас своим обществом более, чем меня вынуждает к тому пост капитана, но надеюсь, что мы сможем отыскать компромисс, ибо вашу дружбу я ценю так же, как и ваши советы. Ну вот, с огромным облегчением подумал Хорнблауэр, он сказал это, как на духу открылся Уильяму. Теперь оставалось только ждать, ибо он ни в коей мере не был уверен в ответе. Пристально наблюдая за сменой эмоций на лице Уильяма, он готов был поклясться, что заметил облегчение и симпатию, но это могло оказаться лишь игрой его страждущего воображения. Буш несколько раз сглотнул и поднялся, очевидно, тщательно подбирая слова. Хорнблауэр знал, что Уильям предпочитает не говорить, а действовать, но как бы ни хотелось ему сейчас поддержать его, он молча ожидал своего приговора. — Сэр, я бы хотел, чтобы моя служба на этом корабле во всех отношениях оставалась в тех же пределах, что и на «Отчаянном». Его тон и выражение лица не оставляли сомнений в значении слов, и Хорнблауэра затопила волна облегчения, любви и благодарности к нему. — Я… — начал было он, но умолк, позволяя Бушу продолжить. — События минувшего вечера определенно вышли за эти пределы. Уильям отвел взгляд, изучая линию горизонта, а потом снова обернулся к Хорнблауэру. — Я не хотел бы пройти через это снова. Вот ему и сделали внушение — как всегда, мягко, но, несмотря на немногословность, со всей определенностью выразив мнение и чувства Буша. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом Буш с теплой улыбкой протянул Хорнблауэру руку, которую тот крепко сжал обеими руками, притягивая Уильяма ближе. Рукопожатие скрепило их вновь обретенную дружбу, суля обещание большего. Эпилог Со вздохом удовлетворения Буш отодвинул пустую тарелку. Он поймал взгляд Хорнблауэра и улыбнулся в ответ на улыбку капитана. Это был их первый обед на борту нового корабля. Неожиданным плюсом перехода на «Лидию» стало то, что Стайлз больше не был стюардом Хорнблауэра, вернувшись к привычному амплуа помощника боцмана, чем был, казалось, весьма доволен. Новый стюард, хоть и не столь искусный, как Даути, несомненно, был отличным поваром, а его менее замысловатый стиль куда больше нравился им обоим. — Приятно понимать, что именно ты ешь, — пошутил Буш. Хорнблауэр, имевший такой же довольный вид, согласно кивнул. Дженкинс очистил тарелки. — Спасибо, Дженкинс, вы свободны. Обед превосходен, благодарю вас. Оставив им кофе, стюард удалился, тихо прикрыв за собой дверь. Кофе — прощальный подарок адмирала Пеллью — был, пожалуй, лучшим, какой Бушу доводилось пить в последнее время. Море было спокойным, и хотя бы до завтра можно было не опасаться повстречать лягушатников. Наконец-то они могли позволить себе немного расслабиться и перевести дух. В дни, предшествовавшие отплытию, времени не оставалось ни на что, кроме подготовки корабля. Буш вздохнул, лениво откинувшись на спинку дивана. Хорошо было вновь оказаться в море, ощутить под ногами корабельную палубу. Мягкое, даже нерешительное прикосновение к его руке вернуло его внимание капитану. — Уильям? В голосе Горацио звучала просьба, но он, похоже, не был уверен в том, как ее воспримут, потому что тут же поспешно убрал руку и отвел взгляд. Бушу казалось, что он ясно выразил свои чувства, но капитан, видимо, нуждался в подтверждении. Отставив чашку на стол, лейтенант с улыбкой повернулся к Горацио. — Все в порядке. Ласковые слова придали тому уверенности, и его лицо просияло улыбкой, от которой у Уильяма перехватило дыхание. — Я… — начал было Горацио, но Уильям заставил его замолчать, мягко направляя руки капитана себе под рубашку, и чувствуя, как мурашки побежали по телу от нежных прикосновений к внезапно ставшей слишком чувствительной коже. Неожиданно на лицо Горацио набежала тень, и он замер, будто не решаясь дотронуться до Уильяма. Тот не понимал нерешительности Горацио — если он все еще испытывал вину за то, что произошло между ними, это было излишне. Меньше всего Уильяму хотелось сейчас останавливаться, и он придвинулся ближе, наклоняясь, чтобы коснуться губами губ Горацио, и пальцами — гладкой кожи под рубашкой капитана. Тот ответил ему полным любви взглядом, и чувствуя, как страсть разгорается в нем с новой силой, Уильям навзничь откинулся на диван, увлекая за собой Горацио. Они раздевались почти в полном молчании — медленно, даже неловко, ни на миг не желая оторваться друг от друга, и только тихие стоны удовольствия нарушали тишину каюты. Уильям любил смотреть на тело Горацио — за годы это удовольствие не поблекло, хотя он ежедневно наблюдал утренний ритуал капитана, продолжавшего принимать душ на палубе. Временами это казалось ему намеренной провокацией. Но даже будь это так, Уильям ничего не имел против — здесь, в море они принадлежали друг другу. ***** Когда оба, наконец, избавились от одежды, Горацио не сдержал стона. Теперь он двигался медленнее, улыбаясь недовольному бормотанию Уильяма, любуясь его телом, пальцами и языком вычерчивая рельефы и плоскости, неторопливо проводя ладонями по загрубевшей в штормах коже. Он хотел читать его тело, как карту, запомнив этот ландшафт до мельчайших деталей, и ни за что не рискнул бы снова потерять свою обетованную землю. Прерывисто дыша, Уильям отвечал на его ласки, нетерпеливо прижимаясь к нему и выгибаясь ему навстречу. Член Горацио был почти болезненно твердым, и капитан понимал, что вскоре уже не сможет себя контролировать. Горацио целовал Уильяма, наслаждаясь вкусом твердых горячих губ; он мог бы утонуть в этих голубых глазах, сейчас потемневших от возбуждения, как штормовое небо. Даже когда лицо Уильяма было абсолютно непроницаемо, глаза рассказывали о его чувствах так ясно, как если бы он сам говорил о них. Горацио дотронулся до члена Уильяма, и тот, тихо вскрикнув, потянулся к подлокотнику дивана, намереваясь перекатиться на живот, но Горацио, желая видеть лицо своего любовника, удержал его, снова укладывая на спину. Он смазал свой член и пальцы маслом, чтобы подготовить Уильяма, но тот, не желая больше ждать, потянул его на себя, шире разводя бедра и выгибая спину. Горацио медлил, опасаясь причинить ему боль, но выражение на лице Уильяма можно было истолковать только как приказ, которых тот не отдавал ему со времен «Славы». Горацио оставалось лишь подчиниться — собственное возбуждение сделалось почти нестерпимым и, притягивая любовника еще ближе, он вошел в него одним долгим движением. В этой позе ощущения были ярче, острее и от трения плоти о напряженную плоть у обоих сбивалось дыхание. Прежде они не делали этого лицом к лицу, и поначалу Горацио чувствовал себя неуверенно, но каждому были так хорошо знакомы движения другого, что им быстро удалось найти подходящий ритм, напрочь лишивший Горацио способности думать. Уильям не выдержал первым, кончая со сдавленным криком, его мускулы сжались вокруг члена Горацио, еще глубже затягивая в жаркую тесноту, и, задохнувшись, тот последовал за Уильямом, заглушая собственный крик на плече любовника. Несколько минут они лежали, лениво обнявшись, дожидаясь, пока выровняется дыхание. Наконец, Горацио неохотно высвободился из объятий Уильяма и, поднявшись, быстро вернулся с влажным полотенцем, чтобы обтереть их обоих. Горацио хотелось сказать что-нибудь многозначительное или проникновенное, но он смог произнести только: — Спасибо, Уильям. По улыбке Уильяма он понял, что больше ничего говорить и не требовалось. Это было так не похоже на его супружескую жизнь, однако делало его куда счастливее. Они быстро оделись, опасаясь снова поддаться искушению, и, убрав свидетельства своего соития, расположились на диване в доверительном молчании. Вытянув ноги, Уильям углубился в чтение полученного от сестер письма, а Горацио принялся составлять план их дальнейшего патрулирования.