Жар и горечь

Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья, Я родилась. Спорили сотни Колоколов. День был субботний: Иоанн Богослов. Мне и доныне Хочется грызть Жаркой рябины Горькую кисть.

«Красною кистью» — стихотворение-предопределение: судьбы, себя. Это вся её жизнь — жар и горечь. Жар — от любви: к жизни, людям, всему. Горечь будущих разлук, горя, потерь. Будущих — потому что тогда, в 1916, — она счастлива и уверена в себе. Её сопровождает успех. Но в прозорливости — и есть гениальность Поэта. Иоанн Богослов — то же предопределенность. Богослов — несущий, толкующий, говорящий о Боге, с Богом. Или Бог — через него — с нами. Разве это не образ Поэта, чьими устами — всегда — говорит Бог? Через него — людям. Это миссия: тяжёлая, ответственная. Рок и Путь Поэта. Его назначение на земле. Перефразируя Цветаеву, можно сказать: рождённой на Иоанна Богослова “оставалось только одно: стать поэтом.” И добавить — б ы т ь поэтом. “Быть” — слово между бытием и бытом. Между небом и землёй. Между тёмным и светлым. “Быть” — вечная середина: Человек. Отсюда — спор колоколов. За него. О нём. Ибо спор всегда — за (кого-то, что-то) и всегда о (ком-то, чём-то). Спор за Поэта. Ибо он — слияние Света и Тьмы. Двух начал: мужского (рубила шкафы в холод 1919) и женского (всегда рядом ребёнок). Всего на Земле. Поэт — слепок Мира, искони стоящего на противостоянии. А без этого — нет целостности и единства. «Целостность её характера, целостность человеческой личности была замешана на противоречиях; ей была присуща двоякость (но не двойственность)...» — напишет позже её дочь Ариадна Эфрон. Так в её жизни будет всегда. Всегда — половина: жизнь до и после Революции, в России и после неё. Красные и белые. Она и другие. Излом, изгиб, неполностъ и наполненностъ, как в ее стихах: ломаных, битых, огромных. И именно в этом оксюмороне — её Красота, её Настоящесть. Вечное сопротивление — “стать тем, что никому не милое”. То есть — быть собой. Вопреки всему: быть. И ещё два полюса судьбы родители. Абсолютно разные, но образовавшие единство — семью.