цветочно-нежное

День Сехуна начинается с первой сигареты и вида на рассвет с балкона девятого этажа; а Лухан находит левой кроссовкой одну-единственную лужу на всей площади и на ходу жуёт сразу пяток лимонно-медовых пастилок, забывая о том, что передоз лекарства не ведёт к моментальному выздоровлению. Май жалит теплом и какими-то летающими насекомыми с белёсыми крыльями – Лухан пишет, скрываясь под столом с головой, что его шея намазана мёдом, а Сехун отвечает "что у тебя за дебильная привычка отвлекать меня от учёбы". Сехуну жужжания телефона в кармане сходят с рук – а у Лухана второе устное предупреждение за эту неделю (хотя ещё только понедельник) и точки укусов на шее чешутся, и, как следствие, краснеют. Сехун под вечер шутит, что если их соединить между собой, то можно начертить парочку созвездий. Лухан мусолит в зубах кофейную сигарету, пока безуспешно ищет по карманам зажигалку, и бормочет неразборчиво – "у тебя там шутки на конвейере ещё не закончились?". У Сехуна фабрика смеха работает двадцать четыре на семь, а в отделе приятных бонусов идут медовые (от лечебных пастилок) поцелуи. ✿ Сехун заявляет, что шоколадные тортики любит больше, чем Лухана, хотя тортики такие на дух не переносит. Лухан обиженно показывает ему язык, но так как жесты по телефону передавать ещё не научились, он оправдывает свою тормознутость пробками и обещает быть минут через десять. Сехун кладёт трубку и с иронией думает – ну да, в метро пробки, конечно. И размышляет, купить ли мороженого, дабы поиздеваться над Луханом – ему в силу больного горла холодное запрещено, а когда нельзя, то сразу хочется. Лухан отдувает чёлку со лба и пытается охладиться хотя бы в жалком тенёчке от газетного киоска, и бурчит на Сехуна, мол, вот же зараза мелкая. Сехун лишает мятный рожок сиропной верхушки и выражением лица сойдёт на того, у кого на плечах нон-стоп сидит ангелок, раздающий счастье. Лухан со своей стороны видения ситуации решает, что на плечах мелкого сидит кто-то чёрный, лохматый и с рожками. Сехун во время телефонного разговора перед сном признаётся, что счастье черпает не от мифических существ, сидящих на плече, а от балбеса хриплоговорящего. Лухан, как по заказу, хрипло смеётся и беззвучно скулит в подушку, ведь голос снова ушёл в ноль. Сехун советует не напрягать связки и тут же переходит на волну поймём-только-мы шуток. Лухан шёпотом обзывает его заразой (любя, но обиженно). ❀ Сехун, поймав за хвост хорошее настроение и найдя в себе функцию созерцателя, заваливает инбокс Лухана фотографиями всяких цветочков – тюльпаны в клумбах, махровая сирень украшением фасадов зданий, непонятные мелкие-мелкие голубенькие в траве, ещё что-то наверняка очень ароматное и привлекательное для всяких крылатых опылителей. Лухан присылает в ответ батальоны недовольно кривящих губы смайлов и прикидывает, что проще – разжиться новой партией таблеток от аллергии или противогазом. Сехун – зараза самая настоящая, ведь заваливается в гости не с апельсинами-вкусняшками-хоть-чем-то-полезным, а с охапкой сирени. Лухан зажимает нос зимним шарфом и ругается неразборчиво на тему того, что кто-то мелкий пропах всякой пыльцой и зеленью до самой глубины души. Сехун светится счастьем (и чуть-чуть совсем – вредностью) и лезет обниматься, и Лухан ноет ему теперь на ухо и сбавляя громкость – что ж ты мудила-то такой, О Сехун. В итоге Лухан затыкает в себе голос любителя природы и выкидывает ни в чём не повинную удивительно красивую сирень в мусоропровод, а Сехуна за выходку в стиле "поиздеваться" заставляет рассказать какую-нибудь волшебную сказку. Сехун в раздумьях чистит принесённые с собой мандарины и вполголоса начинает историю одинокого рыбака, у которого домик у синего-синего моря и детишки с шаловливыми улыбками. Лухан кидает в него пачку бумажных платочков, когда безоблачные рыбацкие будни превращаются в кровавый детектив и "а в подвале его ждало жуткое зрелище…". Лухан за испорченную сказку пытается выгнать горе-рассказчика из своего королевства соплей и кашля ленивым пиханием пальцев ног в колено и выразительным взглядом. Просто голос снова подводит, исчезает безо всяких причин, а горлу требуется что-то смягчающее и отсутствие раздражителей, вызывающих желание громко и метафорично возмущаться. Сехун смеётся, относительно подсчитывает, а нужно ли ему сегодня возвращаться домой, и уходит – только не в подъезд и дальнейшее вали-отсюда-зараза, а на балкон. Лухан через минуту суётся следом, присаживается у стены, собирая себя в трогательно куксящийся комочек, и страдает тихонько о том, что боженьки, как курить хочется. А нельзя. А когда нельзя – то всегда очень хочется. Сехун заносит в ассортимент своих поцелуев долгие, наполненные табачным дымом и ментоловым привкусом. Лухан беззвучно обзывает его мажором (хотя у самого-то пачка со словом "coffee" и на порядок дороже). ✿ Лухан спасается от воняющей на две улицы вперёд сирени капельками в нос и двойной маской до самых глаз, и ещё отбрыкивается от Сехуна и его приятеля с именем Бэкхён и фамилией Балабол, когда мелкий загорается желанием залить в свою инсту сотни две и ещё пяток сверху фоток ненавидящего мир по весне хёна. У Лухана глаза слезятся и ему, если честно, хочется спрятаться в запахонепроницаемую бочку, идти к реке сквозь вереницу цветущих кустов – вообще не вариант, ребят, там обойти можно, ну пожалуйста-пожалуйста. В итоге Лухан угрюмо разглядывает отражения облаков в воде и усаживается поудобней, подвигаясь слегка вправо, рассчитывая приземлить свою гудящую голову на здоровое сехуновское плечо. Сехун прикалывается, изображает извивающегося червячка ("это волны, невежда!"), а после всё же проявляет сочувствие и ерошит ладонью светлые луханевские волосы. Бэкхён подбирает лучший ракурс для фото облака в виде черепахи и невпопад бросает "прекратите обжиматься". А они не обжимаются. Честно-честно. Рука Сехуна на плечах Лухана вообще-то невидимая. ❀ Сехун на учёбу опаздывает первый раз за этот учебный год (для него это нонсенс, редкость, занесите в перечень исключительных ситуаций), и причина у него имеется – не уважительная, но очень важная. Лухан по утрам такой милый, тёплый, уютный, выползать из его объятий и сопений не хотелось абсолютно, сила воли едва не грохнулась в обморок под напором нежности в организме. Сехун после пар едет к Бэкхёну за забытым ещё пару месяцев назад пледом, а пока Бэкхён колдует над заваркой и кипятком на кухне, обнимает флисовый комок и думает, что уютностью никто Лухана не обойдёт. Поэтому ближе к вечеру Сехун снова курит свои лёгкие ментоловые сигареты и водит пальцем по перилам балкона, смахивая с них беспрестанно оседающие капли дождя. А Лухан кутается в чужой клетчатый плед и довольно урчит, выдыхая облако крепкого кофейного дыма. Сехун удивляется, мол, как только врач умудрился Лухана выписать – лечить от кофейно-табачной зависимости его надо насильно и до максимальных результатов. Сехун прячет улыбку в собственном локте и глухо смеётся, когда Лухан промазывает в попытке шутливо ударить ладонью по чужому плечу. Лухан страдает на тему духоты в спальне и распахивает дверь на балкон от души и до скрипа петель. А ещё жуёт лимонно-медовую пастилку, пока разговаривает с мамой по телефону, ведь он сегодня слегка параноик и, ну мало ли, вдруг запахи сквозь расстояния по проводам бегать умеют. Сехун фэйспалмит с него и целует в макушку. День Сехуна заканчивается стянутой из луханевской пачки сигаретой и, если повернуться налево – видом на закат с балкона седьмого этажа (хотя почти ни черта и не видно за коробками высоток); а Лухан обнимает его со спины и признаётся, что среди всех миллионов нашёл одну-единственную заразу, от которой лечиться совсем-совсем не хочется. А у Сехуна симптомы те же, и врачи не помогут; но кто сказал, что им надо к врачу.