I hope you suffer.

Тьма окружает. Тьма ластится, как кошка, Тьма разрывает плоть, как разъяренный зверь. Тьма ожидает. Тьма теряет терпение. Тьма внутри. Беснуется, разъедает органы, ломает кости и наслаждается криками. Танцует свой, одной Ей известный танец с Болью, бросая ее то в одну часть тела, то в другую. И наслаждается криками. А еще где-то рядом, но невыносимо далеко звучит шепот. Срывающийся, счастливый, печальный, возбужденный. Он стучится в черепную коробку, звучит прямо в ушах, повторяя одну и ту же фразу, разрывая нервные клетки. Надоедливый шепот, от которого никуда не деться и нигде не скрыться. "Я надеюсь, ты страдаешь." Чей-то влажный язык скользит по горлу, обводит кадык, скользит дальше, к голубой жилке, отчаянно бьющейся под кожей. Он не видит, но чувствует, как на ней смыкаются острые, как бритва, зубы. В глубине сознания мелькает какое-то воспоминание, какая-то догадка, но тут же пропадает под тонной боли от прокушеной шеи. Не просто прокушеной. Из нее вырвали кусок мяса, и теперь кровь, такая теплая, почти горячая, густая и липкая, стекает вниз по обнаженной груди. "Я надеюсь, ты страдаешь." Снова этот язык. Снова шепот, снова какие-то смутные догадки, снова горячее дыхание над губами. Жесткий поцелуй, не дарящий ничего, кроме боли. Губы кровоточат, искусанные. Неровные когти скребут грудную клетку - не понятно, снаружи или изнутри, потому что чувства обманывают. Знакомый влажный язык слизывает кровь с груди, противно хлюпая, чавкая и урча. Знакомые зубы прокусывают кожу тут и там. Кровь. Так много крови. Она заслоняет взор. Теперь не только Тьма беснуется в невидящих глазах, которых уже давно нет. "Я надеюсь, ты страдаешь." Что-то жгучее касается кожи. Оно разъедает, он даже слышит, как лопаются клетки от соприкосновения с этим невыносимым жаром. Слышит, как с шипением расползаются ткани. И кричит. Кричит, как никогда в жизни не кричал. Задыхается, давится кровью, которая заполнила глотку. Но крик тонет во Тьме. Тонет в смехе, от которого сердце замирает в груди, но вновь начинает биться в утроенном темпе. Почему оно до сих пор бьется? Потому, что Он так хочет. Звенит лезвие. Не звенит, нет. Поет мелодию смерти. Медленно скользит по груди, оставляя за собой длинный кровавый след. Кожа послушно расходится, почти оголяя кости. Но лезвие не останавливается, когда доходит до конца грудной клетки. Оно углубляется и вспарывает живот, позволяя внутренностям выскользнуть наружу с тем самым склизким звуком, от которого так и тянет проблеваться. Кровь хлещет, а шепот становится громче, врываясь в ослепленный болью мозг почти криком. "Я НАДЕЮСЬ, ТЫ СТРАДАЕШЬ". И в довершение, словно этого недостаточно, когтистая ладонь скользит под ребра сквозь вспоротый живот. Потому что это - последний элемент. Неровные когти впиваются в сердце. "Как же я надеюсь, что ты страдаешь..." Еще один хлюпающий звук. Сердце еще бьется в руке. Он отрывисто шепчет, пытаясь шевелить распухшим языком. Пытается, потому что понял. - Я... вс...е ещ-ще... вер-рю... "Ох, братишка. Это так мило..." Орган лопается под оглушающий смех, заливая все вокруг темной кровью. Не смех - демонический хохот, от которого хочется скрыться, даже если ради этого придется оторвать уши и проткнуть барабанные перепонки ножом. "Я так ЛЮБЛЮ тебя, Папайрус..." Фелл проснулся. Он вскочил с постели, ощущая, как по щекам текут горячие слезы, а волосы насквозь мокрые от пота, как и футболка. Тело болело, но, ощупав себя, он понял - он в порядке. Это был сон. Это действительно был всего лишь кошмар. Но руки тряслись, сердце отчаянно пыталось выскочить из груди, а в голове все еще звучал отдаленный шепот, кажущийся во мраке темной комнаты миражным, эфемерным. "Я надеюсь, ты страдаешь." Фелл тряхнул головой и пошел на кухню. Нужно выпить. Чем больше - тем лучше. Стоило двери захлопнуться за ним, как в темном углу комнаты вспыхнул ярко-алый глаз. Сверкнул золотой зуб, испачканный в крови. Язык быстро заскользил по окровавленным пальцам. "Надеюсь, тебе понравилось, братишка. Потому что мы обязательно повторим..."