break the universe; reborn

Annabel Jones – IOU (Airia Remix) — Хен, ну вот что ты опять бычишься? Тебе и копейки заплатить не придется! Такой шанс один раз в жизни случается! — Джинхван крепко зажмурился и впечатал ладонь в лоб мечтая лишь о том, чтобы просто сбросить надоедливого друга, который уже час как висел на телефоне и уговаривал его хоть раз воспользоваться загранпаспортом. — Ты мне про ‘единственный случай’ уже третий раз заливаешь, Чунхэ-я, — усмехается Джинхван ему в трубку, медленно перемещаясь по своей крохотной кухоньке и рискуя зацепиться за длинный и уже давно растянутый провод телефона. Несмотря на то, что стационарный телефон на проводе уже давно считался пережитком прошлого — по крайней мере так утверждал Чунхэ, который ворчал постоянно, что звонки с мобильного на стационар влетают в копеечку, но продолжал названивать с завидной регулярностью — Джинхван оставался преданным старенькому аппарату (ровно, как и электронной почте вместо новомодных какаоток и ватсап); наверное, в нем говорило консервативное занудство и необъяснимый страх перед чем-то новым. Из-за этого он и не то, что страны — своей квартиры пределы покидал с большой неохотой. А зачем выходить, если в принципе можно открыть окно пошире, а лучше — во всей квартире сразу, чтобы просквозило все небольшое помещение уличным, совершенно чужим и незнакомым запахом, чтобы потом лежать в темноте одинокой спальни и представлять себя в совершенно другом месте? Как сейчас, например. Настежь распахнутое окно на кухне наполняет помещение каким-то влажным отчаянием из-за того, что гроза, собирающая с самого утра, никак не может разразиться и лишь делает воздух более спертым разреженным и Джинхвана это раздражает. Потому что он всем нутром чувствует это приближение, жаждет, что небо наконец разольется шумящими потоками, которые в секунды подарят долгожданную прохладу и будоражащий запах мокрого асфальта. Ну или червей, что обязательно повылазят из земли. Джинхван морщится при мысли об этом. В трубке раздается недовольное ‘ц’ и Джинхван, встряхивает головой, прогоняя дурацкие мысли, и уже в голос смеется, представляя, как сейчас его друг закатил глаза. — Ты просто ужасный, хен, знаешь? — Джинхван лишь пожимает плечами и коротко улыбается, совершенно не заботясь о том, что его собеседник этого не увидит. Он уже открывает рот, собираясь сообщить младшему, что он его любым будет любить, как громкий стук в дверь заставляет вздрогнуть и разом разгоняет миллион мыслей о духоте, первой грозе в этом году и вредном младшем, что беспорядочно кружатся в голове, вытаскивая на первый план одну и самую важную сейчас (да, в принципе, всегда) мысль об одном напрочь лишенном такта и каких-то рамок приличия парне с очаровательными ямочками, что притащился к нему в начале второго ночи и грозил своим стуком перебудить всех соседей. А Джинхван на все пятьсот процентов уверен, что не пролетел с ямочками — только один человек во всей этой гребаной вселенной к нему на окраину города притащится, захватив с собой переходящий в ночь тягучий и душный поздний вечер. Бросив парню на другом конце провода невнятное ‘давай позже созвонимся, Чунхэ-я’ и даже не подумав о уязвленной гордости младшего, которого он оставил без ответов на вопросы почему вдруг хен резко замолчал, и кто так громко долбится к нему в дверь ночью, Джинхван опускает трубку на рычажки и босыми ногами шлепает по холодному из-за отключенного отопления линолеуму, поспешно открывая дверь, даже не удосуживаясь глянуть в дверной глазок. Он открывает дверь, встречая осунувшееся лицо с впалыми щеками, и лишь вздыхает, рассматривая синяки под горящими глазами пришедшего, который — как обычно — улыбался своей совершенно дебильной и очаровательной улыбкой до ямочек и который, цепляясь за дверной косяк, чтобы не завалится от (судя по запаху и затуманенному взгляду) большого количества алкоголя, заявил своим совершенно отвратительным голосом, который все никак не переставал быть причиной мурашек на шее старшего: — Джинан-и хен, я так проебался. Джинхван лишь вздыхает, добавляя про себя “снова, Ханбин-а, снова”, и отходит в сторону, жестом приглашая парня пройти внутрь, едва успевая подхватить того, когда тощий парень в огромной толстовке чуть не растягивается прямо в прихожей. — Какая же ты свинья, Ким Ханбин, — качает головой старший, перехватывая парня за пояс и позволяя ему опереться на себя, и направляется вместе с младшим в свою спальню, намереваясь уложить мелкую пьянь спать и наутро вставить отменных пиздюлей за то, что опять надрался как животное. Доведя младшего до свой кровати и равнодушно скидывая мертвецки накачанное спиртным тело на не заправленную с утра кровать, справедливо рассудив, что матрац все-таки мягкий и особо церемониться с наглым телом не обязательно, Джинхван разворачивается на пятках и, захлопнув оконную раму, собирается дойти до кухни и набрать Чунхэ, который точно еще не спит, а скорее дуется на хена, за то, что вот так вот на него забил. Честно, Джинхван был бы рад не забивать; но, когда дело касается Ханбина, Джинхван не раздумывая и добровольно посылает весь остальной мир нахер. Просто потому, что — это Ханбин, и с ним по-другому нельзя; для него по-другому не выходит попросту — хотя, Джинхван даже не старался. А после встречи с младшим у Джинхвана вся его гребаная жизнь через призму “для Ханбина” проходит. Он уже почти выходит из комнаты, проявляя удивительную силу воли, чтобы не подойти в младшему и не укрыть одеялом хотя бы, как вдруг почти невменяемо тело, до этого обездвижено лежащее мордой в матрац, вдруг начинает шевелиться и издавать скулящие и жалобные звуки. Джинхван, в который раз уже, мысленно взрывает свои якобы ‘твердые намерения быть строгим хеном’ и возвращается к кровати, устраиваясь у ее края на коленках и положив на нее обе руки, и устроив на руках подбородок, тяжело вздыхает, вглядываясь в уставшее лицо младшего, что наконец смог перевернуться с живота на спину и вперился равнодушным взглядом в потолок, на котором мерцали напитанные дневным светом звезды — просто у Джинхвана небольшой пунктик на вселенные и он боится спать в полной темноте. — Твои звезды пьяные, хен, — недовольно стонет Ханбин, переворачиваясь обратно на живот и вдруг оказываясь совсем близко к старшему, и поворачивает лицо к Джинхвану, прикрывая глаза. — Колбасятся и кружатся. И вообще, мир весь колбасится. — Если бы пил меньше, то ничего бы не колбасилось, — вздыхает Джинхван, и не может найти в себе силы, чтобы еще поворчать на младшего. Просто замолкает и как настоящий дебил залипает на его ресницы, чуть дрожащие, и старается дышать пореже; просто боится задушить свою вселенную запахом младшего, по которому просто с ума сходит. — Что за повод-то? Так надраться? Ханбин отвечает не сразу, и Джинхван успевает подумать, что младший уже отрубился, разобравшись с кружащимся миром вокруг. — С Дживоном посрались так, что пиздец какой-то. Не знаю, что дальше делать. Джинхван слышит какой-то совсем серьезный и даже трезвый голос младшего, и ему выть хочется. Потому что вот к этой мертвой точке под именем ‘Дживон’ уже третий год, стабильно, присыхает вселенная самого Ханбина, лишенная возможности и желания двигаться дальше. К чему-то, что лучше, что Ханбина заслуживает; к Джинхвану. Он отчаянно хочет выжечь этого Дживона до белесого пепла, чтобы и вдоха его единого не осталось, он отчаянно хочет отделать самого Ханбина бейсбольной битой, что так удачно оставил у него один из хороших знакомых, потому что этот дурной достал уже себя калечить и расшибаться в кровище из-за какого-то мудака. Ханбина никто на этом гребаном свете не заслуживает, уверен Джинхван. Поэтому ему хочется визжать и кусаться, когда с ним обходятся не так, как должны; ему хочется по глупой физиономии съездить, потому что Ханбин никак не поймет, насколько он потрясающий и неземной какой-то. Что заслуживает гораздо большего. Но Джинхван умеет смотреть наперед и знает, что он никогда не станет орбитой для Ханбина, потому что он слишком спокойный и сдержанный; вечный и который всегда рядом будет, даже если не просят. А Ханбину нужна орбита неровная и кривая немного, обжигающая своими взрывами, которые забыть невозможно и ради которых терпеть хочется; с которой нужно сражаться и за которую хочется сражаться. Такая, как Дживон. Джинхван всю эту Ханбинову космологию уже давно выучил и перестал пытаться переписать его звездные карты на свой манер. Теперь просто наблюдает за ним, и помогает не взорваться до состояния невозврата, свою собственную вселенную наполняя все новыми и новыми черными дырами, предпочитая не думать о том, что с ней случится, когда этих дыр станет слишком много. — Что там опять у вас стряслось? — Джинхван спрашивает и совсем не хочет слышать ответ. Потому что Ханбин подобным вселенную самого Джинхвана к чертям разносит тем, что постоянно терпит и возвращается. К Дживону возвращается. Ханбин вдруг резко открывает глаза, немигающим взглядом уставившись прямо на Джинхвана, создавая внутри старшего пару новых галактик, что находят отклик в электрических мурашках на спине старшего; Ханбин вообще со вселенной хена никогда не деликатничал. Вот и сейчас, смотрит так внимательно и серьезно, будто не он в одиночку надирался не пойми чем и не пойми где; смотрит так, как будто над чем-то думает и что-то взвешивает. А Джинхван просто не в силах отвести взгляда, словно примагниченный — хотя, скорее, загнанный — продолжает смотреть младшему в глаза, даже не моргая и почти что не дыша. И чувствует, как его вселенная пульсирует внутри, предвидя, что сегодняшняя ночь станет точкой в ее существовании. Только вопрос, точкой отсчета или точкой завершения, остается пока открытым. А Ханбин делает все возможное, что бы помешать вселенной внутри хена стабилизироваться, пододвигаясь к нему непозволительно близко, так, чтобы дышать одним воздухом; так, чтобы почти душить Джинхвана. И, как будто ему этого мало, так подло толкает вселенную старшего к стадии почти распада на простейшие элементы, больше утверждает, чем спрашивает разрешения: — Я тебя поцелую. И даже если бы у Джинхвана была возможность хоть звук сейчас издать, то вряд ли это бы был звук протеста, потому что как минимум, все случается слишком быстро. А Джинхван и так рядом с Ханбином становился немного заторможенным. Джинхван не будет врать — не умеет попросту, особенно самому себе — он не раз такое представлял. Ему часто снилось, как он целует Ханбина, как находится с ним совсем близко. И эти сны такими всегда были яркими и полными ощущений, что он порой задавался вопросом — а не случалось ли это на самом деле? И поэтому сейчас он пребывает в состоянии некоего недоумения, потому что внутри вселенной ничего не происходит. Совершенно ничего; пустота. Ханбин будто не просто ставит вселенную старшего на паузу, а просто-напросто форматирует все, что было создано. Будто нет ничего; будто не было никогда. Зато он чувствует сухие и горячие губы Ханбина, что мягко и настойчиво целуют его собственные. Он чувствует, как ладонь младшего ложится на его затылок, толкая Джинхвана ближе, и как его собственные пальцы скользят сквозь жестких и пересушенных светлой краской волос младшего, когда Джинхван перехватывает инициативу и, потянув зубами за нижнюю губу младшего, углубляет поцелуй, толкаясь своим языком в горячий рот Ханбина. Ханбин еле ощутимо выдыхает прямо в поцелуй, перехватывая инициативу и с неожиданной силой тянет Джинхвана на себя, заставляя забраться на кровать и улечься почти что на себя. Джинхван чувствует под своей домашней футболкой чужие теплые руки, прикосновения которых почему-то обжигают и ему кажется, что на утро на его тебе останутся ожоги; но он лишь сильнее прижимается к Ханбину, позволяя выцеловывать из своих легких воздух и чувствует, как замершая вселенная внутри начинает медленно двигаться, создавая сверхновые звезды, и позволяется себе надеяться. Поэтому он совершенно не сопротивляется, когда Ханбин подминает его под себя, спускаясь поцелуями-укусами по подбородку до шеи, чтобы заставить там распустится алеющие пятная засосов, лишь откидывает голову назад и, притягивая голову младшего еще ближе, обхватывает его ногами, чуть выгибаясь навстречу. Ханбин прижимается к старшему всем телом и проводит носом по его шее, утыкаясь в ямку на плече, и вдруг замирает на пару секунд. А после, одним своим предложением просто детонирует вселенную обезоруженного и неготового к этому Джинхвана: — Я так его люблю, пиздец как люблю. Он произносит эти слова так легко и еле слышно, скорее выдыхая их, и почти сразу отрубается — здесь, наверное, нужно винить убойную дозу алкоголя, с которым Ханбин в принципе никогда хорошо не ладил. Отрубается прямо на Джинхване, который обессиленно роняет руки на кровать и смотрит невидящим взглядом на расплывающиеся звезды на своем потолке. Точно такие же сейчас по цепной реакции взрываются в его вселенной, от чего в груди горячо, а на щеках мокро и солено. Джинхван не знает, сколько проходит времени, но от выжигающего и сушащего чувства между ребрами отвлекает раскат грома за окном и через секунду глухой шум дождя раздается за закрытым окном. Джинхван поворачивает голову к нему, щекой чувствуя мокрую подушку и еле слышно усмехается, осторожно запуская пальцы в пересушенную краской солому на голове младшего и медленно поглаживая его затылок. Вселенная внутри него находится в коматозном состоянии, где по остывающей темной материи рассыпана пыль от взорванных звезд и галактик. И Джинхван просто понятия не имеет, сколько рассветов ему понадобится, чтобы запустить свою вселенную на перерождение; если он сумеет найти другой центр, конечно. Он аккуратно спихивает с себя без задних ног сопящего младшего и на ватных ногах выбирается из кровати и первым делом распахивает настежь окно. Комната в момент наполняется свежим запахом дождя, и Джинхван вдыхает его как можно глубже, до боли в легких, чтобы вымыть из них запах Ханбина. Он выходит из спальни, не оглядываясь на главный пиздец своей жизни, и направляется на свою крохотную кухоньку, полный решимости этот пиздец устранять. Ведь в жизни каждого человека наступает момент, когда он достигает предела, позволяя рвать свою душу — вселенную — очередным разочарованием. В случае Джинхвана этот предел — разобранная до элементарных составляющих остывающая вселенная. Джинхван доходит до подвешенного у стены стационарного телефона и протягивает руку к разноцветным клочкам бумаги, что подсунуты под корпус телефона. У него всегда были проблемы с запоминанием чисел, и он хранил все номера именно так — записывая их на цветных стикерах, наспех вырванных листах блокнота или просто салфетках. Ему не составляет большого труда найти уже затасканный и порядком истертый стикер с совершенно идиотским Микки Маусом, где вкривь и вкось написан ряд цифр, и он, смяв его в руке, подходит к окну, раскрывая его, выбрасывает мятую бумажку на улицу, надеясь, что ее размочит дождем. Может это глупость, или пафосный перфоманс для самого себя, но Джинхван твердо верит, что от мыслей о человеке нужно начинать избавляться с удаления его номера из своей записной книжки. Тут ему повезло — наизусть он номера Ханбина точно не запомнил. Постояв у открытого окна еще несколько минут, Джинхван выбрасывает на улицу все остальные листочки с номерами якобы друзей и знакомых, круглосуточных доставок и дешевых такси, оставляя лишь две бумажки: одну с номерами своих домашних и вторую с номером Чунхэ. Джинхван, наверное, попросту отключает свое сознание примерно в этот момент выбрасывания этого когда-то нужного мусора, и следующее, что он видит после кружащегося вихря цветных бумажек это поверхность обеденного стола, за который он видимо успел сесть и прямо на нем и заснул. Он отрывается от твердой поверхности, морщась, потому что за ночь спина словно стала деревянной, и его взгляд упирается в открытый нетбук с потухшим экраном — видит Небо, Джинхван и понятия не имеет, как и какого черта он его вообще включал ночью. Но все эти ненужные мысли испаряются, когда он видит стикер с парой строчек кривым подчерком, прилепленный прямо по центру экрана. “прости, джинан-и хен тт заставил тебя спать на кухонном столе надеюсь я тебе вчера не наблевал нигде keke позвони, как проснешься~ ”. Джинхван пробегает бессмысленным взглядом по этим строчкам и ему на самом деле хочется просто взять и позвонить Ханбину. Хочется снова сделать его центром своей вселенной — неважно, что она еще от предыдущего удара не восстановилась. Но он берет себя в руки, напоминая себе, что он вроде как принял решение и собирается ему следовать. Впервые в жизни. Он касается тачпада своего нетбука и вспыхнувший экран приветствует его страничкой собственной электронной почты, где было открыто письмо с заказанным билетом на самолет до Копенгагена. Взгляд Джинхвана оторопело бегает по строчкам, где отмечен статус ‘оплачено’ и датой вылета. Все еще пребывая в состоянии полного недоумения, Джинхван крепко зажмуривается и трясет головой, словно пытаясь прогнать иллюзию, но когда он открывает глаза, то письмо все еще перед ним. Не понимая исключительно ничего, он щелкает по вдруг загоревшейся иконке с только что присланными сообщениями. Недоумение на его лице медленно сменяется на понимание всей ситуации, а под конец он находит в себе силы и желание улыбнуться. Он поднимается со стула, направляясь в ванную, чтобы принять быстрый душ — все-таки еще вещи собирать и вызванивать сестру чтобы приглядела за квартирой; ведь рейс назначен на сегодняшнюю ночь. И кто знает, может эта ночь поможет сбежать от ночи предыдущей; хотя, чтобы вырвать из себя эту больную любовь к Ханбину, чтобы сместить этот неправильный центр своей вселенной, к которому она всегда привыкла возвращаться, Джинхвану потребуется что-то большее, чем выбрасывание номера телефона и побега в другу страну. Но он попытается, на этот раз действительно попытается. На экране нетбука так и остается гореть не отвеченное сообщение. Отправитель конечно бесится, когда любимый хен поступает вот так вот, читая и не отвечая на сообщения, но прощает каждый раз, потому что ничего с собой поделать не может. From: hotjune79 Ну ты и говнюк, хен!! че ломался-то тогда?!! чтобы ровно в одиннадцать у меня был и не забудь бабло за экстренную визу!! и это.. ты ж не серьезно про овечий бизнес, да?!! a/n: я тут снова с этими вселенными внутри нас и мало того, что разбиваю ее своему биасу, так еще и отп свое опять шлю к чертям. эх, бинхваны, я напишу для вас хэппи энд, честно; просто наверное еще не время вообще у меня типа завтра гос, но я бы убилась, если ли бы не дописала этот фф. почему-то было навязчивое ощущение, что его обязательно нужно дописать ахаха спасибо каждому, кто дочитал до конца ♡