Когда оседает пыль...

Харрисон так и не оправился до конца после той заварушки. Иногда по утрам его бил сильный кашель, иногда - просыпался еще до рассвета и уходил курить на крыльцо, скрипя зубами от боли и думая, что Джей спит. Или - предпочитая так думать, хоть и не мог не слышать, как менялось дыхание за его спиной. Но они об этом не говорили. Что уж тут говорить? Чоппер здорово сдал в массе, по-прежнему припадал на одну ногу при ходьбе, часто щурился на солнце; и загорелый, с обветренной кожей, спутанной гривой и ранними морщинами, с каждым годом все больше походил на своих краснокожих братьев. Красноречие бывшего Ангела Ада сгорело в той машине, как и пружинистая легкость. Даже в седло тот, кого шайенны знали как Брошенного Пса, уже не взлетал, а поднимался тяжело, в два присеста, загодя ставя ногу в стремя и крепко хватаясь за переднюю луку седла. Казалось бы, куда ему такому объезжать полудиких и своенравных техаских лошадей? А ты попробуй, запрети! Так посмотрит, как будто вернулся прежний в себя - и пойдет, упрямый, с лассо в руке. Даже местные ковбои приняли его молча. Он просто приезжал в местный "салун", всегда по субботам, всегда в пять вечера и брал двойной виски и сидел с ним молча, за отдельным столом, потягивая мелкими глотками, теплое, безо льда, пойло в ожидании пока не приезжал Джей. Кивал молча, и молчал так же, весь вечер, ничем не мешая, но и не присоединяясь ни к куда более обильной выпивке друга, ни к случайным , но по местному обычаю обязательным разговорам о лошадях и бычках, о ценах на мясо в прошлом году и прогнозах на этот. Но Билли Джонс, старый пьяница и балагур, известный всем окрестным ранчо своим непоседливым и задиристым нравом, не рискнул поддевать чужака. Только сказал о нем: - Черт знает, что за душой у этого парня. Лучше не знать. Но привыкли, странно привыкли. Включались в молчаливый диалог, кивали, салютовали флягами, но не подходили... А потом в какой-то момент Чоппер решал, что Джею уже хватит. И вставал, клал руку на плечо и кивал головой на выход. Стволы носили открыто, Чоппер купил себе кольт, сливаясь с обстановкой. Носил на поясе, руку к рукояти поднес один раз, когда в салун вдруг ворвался на минуту опережая сирены взъерошенный парень в крови, и схватив официантку Сьюзи, приставил ствол к ее голове: - Легли, всем лежать! Вы все заложни... Никто и понять ничего не успел, как парень лег сам, даже не охнув, с аккуратной дыркой между бровей. Заметили только, как страшный чужак сует ствол обратно в кобуру. Даже вилку из правой руки не переложил. Покачал неодобрительно головой, пожал плечами и продолжил есть. А потом аккуратно заплатил по счету, отняв от суммы доллар пятьдесят центов и приписав "минус пуля". Джей потом три часа с шерифом объяснялся. Харрисон не захотел. Не увидел повода. Тряхонутый. Но привыкли - живут два бобыля, один с города вернулся, а потом за ним этот... приволокся. Страшный. В татуировках и шрамах. И жилет на нем кожаный. Старый. С дырками на спине - будто спороли с него нашивку какую. Через три года здороваться начал. Голосом. Первым. Не со всеми. Но когда начал - в Джее будто какую пружину ослабили. Как будто Техас принял Брошенного Пса, а тот принял Техас, или еще как-то эти двое - человек и земля между собой договорились. Вот и сегодня, Харрисон с утра бледнее чем обычно, в ореховую, землистую бледность. Умывался дольше на пять минут. Выкурил до завтрака две сигареты вместо одной. Поковырял яйцо, выел желток и не стал больше. В конюшню ушел. Джею тревожно даже от мелочей - не с первого раза попал язычком в дырку на подпруге, вчера чашку чуть не уронил... Ночью ковбой спрашивает: - Ты меня хорошо чувствуешь? Харрисон шепчет хрипло: - Всегда. И стискивает до хруста ребер в объятиях. А сам по полчаса не кончает. - Все хорошо, малыш. Все хорошо. Чоппер оглаживает мозолистой ладонью влажную черную шею. Дикая смесь кровей породила этого вороного гиганта; когда стоит в деннике, задом ко входу и опустив голову в кормушку с ароматным сеном, кажется, что над дверью медленно всходит черное солнце. Огромное солнце. Вот такой у коня круп. И рост - рядом с ним Чоппер перестает смотреться большим человеком. Обычным становится. Как еще такое чудо назвать, если не "Малыш"? Да никак. А нрав у этой твари прямо по масти - злой, нервный, чуть что - уши жмет. Выхаживает его Харрисон, а тот все норовит загорелое плечо тяпнуть, трензель языком перекатывает. Вот и сейчас - к их ранчо по дороге проехал ржавый пикап и тут же конь присел, всхрапнул, попытался встать на дыбы, но куда там. Встанешь у Чоппера на дыбы, как же. Приструнил, притянул к земле, а теперь оглаживает. Джей подъезжает на гнедом. На языке вертится "Брось ты его", это про коня. Но - попробуй-ка, скажи. Харрисона знать надо. Заупрямится, куда там Малышу. Поэтому молчит, вплотную подъехав ко внешней стороне жердевой ограды. Смотрит на них. Харрисон оборачивается и только тогда замечает машину у ворот. Не ослабляя натяжение повода, вглядывается из под прижатой ко лбу ладони - солнце: - Кажется, Грозовое Облако приехал. Койот за рулем. И тянет недоуздок на себя, крепко обнимая могучую шею, взваливает - хоть и не с первого раза себя на широкую спину. Малыш в полной прострации от такой фамильярности. А как же долгая битва "поседлай меня"? Где так весело прижимать седлающего к стене всем весом, и обязательно надуть пузо под подпругой, в тайном расчете, что всадник не заметит и можно будет резко сдуть живот на галопе - пусть сползает на бок, валится на ржавую пыльную землю. Без всякого седла, и на кого? На него? Большого, красивого? Ну, держись. Чоппер Харрисон усмехается и бьет крутые бока пятками разношенных ковбойских сапог. Ловит взгляд Джея, вместе с разухарившимся жеребцом пролетая над изгородью - задние ноги коня сбивают верхнюю жердь, но они не падают, только слегка шатает вороного в сторону при приземлении. "Все хорошо, малыш" - улыбаются серые глаза. Хлопает дверь пикапа, стучат огромные копыта по вытоптанной земле. Джей смотрит в спину чуть склонившегося вперед, к холке, всадника. И соглашается про себя - "все хорошо", прежде чем легкой рысью отправиться следом.