Нежность ночи

Спальня, ночь. Приглушённый свет ночника выхватывает из сумрака предметы, и вся обстановка кажется немного потусторонней. Постель смята, и светлые шёлковые простыни замерли живыми волнами. Она сидит на подушках – в одной ночной рубашке, лёгкой и нежной. Длинные светлые волосы небрежно рассыпаны по плечам, и чуть усталый взгляд смотрит с такой любовью, что в груди разливается тепло. Он сидит на краю кровати и смотрит на неё. Одиннадцать лет вместе – почти всю сознательную жизнь. С нашими временами и нравами для этого нужно быть настоящим мужчиной. И настоящей женщиной. Бывает всякое, особенно в непростом мире около-искусства, но она – простая соседка по парте театрального училища и уже несколько лет – законная жена – настолько терпелива, нежна и добра, что их союз рвёт все шаблоны театрально-киношного окружения, кормящего прессу громкими разводами, и особенно ровесников, кичащихся своими похождениями. Настоящий друг, родственная душа, хранитель его сердца, а это куда больше, чем просто любовница, хоть они и внешне, физически неплохо дополняют друг друга. Она смотрит на него, сидящего на краю кровати. Спокойное лицо и проницательный взгляд. В приглушённом свете ночника асимметричное лицо выглядит таинственным и обретает новые оттенки. Он вообще всегда разный – в зависимости от того, играет или нет. В зависимости от того, что у него на душе. И это читается не только в выражении лица – во всём: во взгляде, в мимике, в жестах и положении тела. Сейчас он расслаблен и умиротворён, хотя взгляд выдаёт капельку невысказанной грусти. Крупные плечи опущены вниз, и свет контрастно очерчивает рельеф на бледной коже. Карту его родинок она знает наизусть. Рослая, высокая фигура уже давно стала родной, но каждый раз, обнимая его без каблуков и утыкаясь ему лицом в низ груди, она улыбается, как тогда, в институте. Многим он показался бы некрасивым, но она знает, что это всё не так. Стоит узнать его получше – и за угловатыми пропорциями открывается не только талант, но и недюжинная внутренняя сила. А также неуёмная, неукротимая страсть его натуры, которая и толкнула его – замкнутого и нелюдимого – на театральное поприще. Её всегда восхищала и немного пугала эта глубина и тревога в его душе, словно переполненной романтикой промзон и техногенных ландшафтов. И та страсть, с которой он брался за новое дело – она просто фонтанировала изнутри, и казалось, что он – даже если бы захотел – был бы не в силах унять её. Его новая роль была именно про это. Он никогда не пробовал себя в фантастике, сказках или приключениях, но этого противоречивого злодея в зловещей маске словно списали с него самого. Брошенный в пучину Силы молодой рыцарь, несущий тяжкое бремя своего дара, был именно таким – отчаянным, страстным и очень одиноким. При всей своей сокрушительной силе, при том ужасе, который он внушал окружающим, при его неконтролируемых взрывах агрессии он был тонко устроен там, глубоко внутри, и лишь Сила знала, как ему удавалось жить с этим. Его тяжёлая поступь внушала трепет, а алый меч не знал пощады, но голос был низок и мелодичен, а в глазах предательски дрожала влага. Сила била изнутри, и герой просто не мог сопротивляться Её бешеному потоку. Она пододвигается ближе и проводит рукой по его волосам, слабо блестящим в свете ночника. Сила била из его сердца и в жизни. И выносить это было довольно тяжело – обоим. Но родную душу не выбирают, она даётся раз и навсегда – Силой. Он мягко перехватывает её ладонь и прижимает её пальцы к своим чуть полноватым губам, глядя ей в глаза. Он тоже чувствует это и знает: никаких подвигов мира не хватит, чтобы заслужить это. Она – его сила и его нежность, его страсть и его покой, его геройство и его обитель. Его родная душа. А родную душу даёт Сама Сила. Она засыпает, положив голову на его широкую бледную грудь, и светлые волосы рассыпаются по ней, щекочут его шею и пахнут свежестью полевых трав. А он обнимает её и улыбается, как тогда, в институте, когда она впервые заснула вот так – положив голову ему на грудь. Крупная ладонь накрывает её изящные пальчики, а нежное дыхание едва ощутимо скользит по коже. Приглушённый свет гаснет, он проваливается в дрёму, и только ночь лунным светом по шёлковым простыням и невесомыми объятиями тишины остаётся с ними наедине.