Не узнаю

Оно тяжелое. Чувство в груди, что поселилось месяц назад, будто свинцовое… Будто саркофаг. Будто мою душу захоронили. Белесая макушка упирается мне в бок. Мой малыш спит безмятежно, будто ничего не произошло, будто мне не из-за чего плакать. То, что они ещё маленькие — мои дети, всегда напоминал мне Пит. Напоминал о том, что они не знают всего того, что пришлось узнать мне, и я завидовала им… и злилась. Злость к самой себе, что я порчу жизнь этим маленьким солнышкам — моей дочери, что спит уже сама, и моему сыну, который обнимает мою руку каждую ночь с того дня, что ты ушел. Ведь он слишком похож на тебя. Мою душу заковали в саркофаг с того самого момента. Сон не приходит ко мне которую неделю. Лишь иногда, в те моменты, когда сил во мне не остается, кошмары забирают меня в свои холодные руки. Но я больше не кричу по ночам. Я не могу будить своих детей. Иногда я размышляю о том, что твоя смерть — логичная потеря. Все, кого я люблю, уходят. Так должно было быть, ты ведь стал всем для меня. Но я полюбила тебя, навлекая на нас беду, и виновата в этом сама. Глаза мои закрываются под тяжестью мыслей. Я люблю закрывать глаза. Я каждый раз вижу тебя с закрытыми глазами. Моя боль никогда не уйдет. Ты бросил меня совсем одну, зная, что я не справлюсь с этим никогда. Зачем ты ушел? Слезы стекают по моему лицу, и это уже так привычно. Я решаю покончить с этим. Мой сын начинает ворошкаться, будто знает о моем решении, будто пытается остановить меня. А я ведь просто хочу посмотреть в окно, просто найти твою звезду в безоблачном небе. Хочу увидеть тебя. Обнимаю своего сына очень крепко, будто прощаясь и извинясь за свою слабость, будто это облегчит мою вину перед детьми. Здравый смысл настойчиво твердит, что Пит мне этого никогда не простит, что я себе потом этого не прощу, но свинцовая боль не даст мне жить до конца моих дней. Так что мой последний день закончится сегодня. Целую пухлые щеки моего сына, спящего, но хмурого, обнимаю до боли в груди, роняя крупные слезы на его мягкие волосы… Я никогда не увижу больше своих детей. И им не дам себя увидеть больше. — Прости, — шепчу моему малышу, а он хватается за мою шею так крепко, будто не спит. Я обнимаю его вечность, но эта ночь всё ещё не закончена. Как только пухлые ручки отпускают меня, я поднимаюсь с кровати, смотря на окно, занавешенное светлой шторой. Это последнее препятствие, но оно меня не остановит. Раскрываю окно, жадно вглядываясь в небо, ища самую яркую звезду в ночном небе, зная, — это будет Пит. С каждой секундой слезы всё больше мешают мне найти любимого, и я всё больше высовываюсь из окна, уже стоя на подоконнике. Я должна найти Пита. — Бросай дурить, Китнисс… Отойди. Резко оборачиваюсь на родной голос, рассматривая моего мужа так внимательно, словно хочу поглотить всю эту галлюцинацию в себя. Словно он не предал меня, оставив одну на этом свете с нашими детьми. Словно это всё не сон. — Забери меня. Забери мою душу. — Китнисс, отойди от окна. — Забери… — Отойди, дура! Отошла, я сказал! — его перекошенное от злости и боли лицо застывает в моих глазах. Его сильные руки хватают меня и кладут в кровать, нежно укачивая. Не могу поверить, что это сон. — Вернись ко мне. Эти слова заставляют дрожать. — Ты сам не дал мне этого сделать! Ты только что не дал мне вернуться к тебе! Его взгляд, такой несчастный, будто все его надежды я только что разрушила своими словами, будто убила последнюю возможность. — Спи, милая. Я всегда буду рядом с тобой, — его горячие мертвые губы касаются моего лба и растворяются в моем сознании. Мне так и не суждено узнать, что Пит жив. Мне никогда не понять, что я сошла с ума, когда видела, как он почти умер. Но он выжил. А я не вернулась.