Fallen souls

— Финник, вы, дорогой мой, в последнее время стали халтурить. Дамиан Ранкорн вальяжно развалился в кресле, наплевав на все аристократические обычаи. По глазам видно — человек изрядно выпил. Тем не менее, в пухлых, будто накачанных воздухом кистях, подрагивала ножка бокала с очередной порцией вина. В зрачках играла хитреца, а губы то и дело изгибались в некрасивой полуусмешке. Финника всегда от нее передергивало. Ранкорн — распорядитель элитного борделя, его лицо с жадным хохотом преследует Одэйра в кошмарах, министр, который стоит в списке ненависти первым, не уступая даже самому президенту. Дворцовый бульдог с желтым оскалом, у которого меж зубов застряли кусочки жареного мяса. Этому человеку было далеко за сорок — возраст, который капитолийцы уже считают старостью. Морщины на открытом большом лбу — последствия привычки эффектно приподнимать брови, когда хочется напугать. Этот взор — начало мучительной игры, из которой победителем было выйти уже невозможно. Для Финника же любая встреча с ним не предвещала ничего хорошего, поэтому на зловещий взор было уже все равно. Одэйра он и так ненавидит. Все победители сродни грязным шавкам. Красивым шавкам. А шавка Финник Одэйр слишком красива, из-за чего ставит самолюбие распорядителя под удар. Он не раз вызывал к себе Финника для оказания услуг и постоянно устраивал изощренные развлечения, дабы доказать свое превосходство. Ранкорн любил в нем лишь одно — его безвольность. — Последняя клиентка была вполне довольна, — спокойно отвечает Финник, а сам прячет руки в карманы джинсов. С тех пор как девушка по имени Энни Креста расплела мертвые узлы ненависти к окружающим у него внутри и поселила опасное для нее самой тепло в простуженной душе, контроль над собственными действиями начал давать сбой. — Вы противны, когда оправдываетесь. Вы вообще противны. Хотя, знаете… Ваша халтура натолкнула меня на одну мысль. Финник напрягся. — Прелестную мысль, — продолжает Ранкорн, наслаждаясь собственными словами, властью и убийством половины нервных клеток Одэйра, — мы нашли вам замену. Выдыхать было рано. — Сегодня она прошла первое посвящение. Клиент сказал, что она очень необычна. Неопытна, но с изюминкой, — Ранкорн растягивает слова, делает смачные глотки дорогого вина, — думаю, ей нужно еще поучиться, — добавляет он, слизывая с пухлых губ остатки напитка. Молчание нарушает лишь потрескивающий огонь в камине и напряженное дыхание Финника. — К чему вы мне это рассказываете? — интересуется он как можно вежливее. — Она вам знакома, друг мой. Ну, я так понял, ведь даже мне, сидящему в своем кабинете, было слышно, как она, знаете… как бы точнее выразиться, — распорядитель причмокивает, допивая последние капли, — скулила ваше имя. Финник давится воздухом. Дрожащий вдох останавливает бешеное сердцебиение, напрочь отрывает от реальности. Вмиг податливый эмоциям разум вспышками бьет страшными картинами, ослепляет до обжигающей боли в глазах и душе. Кровавые пятна. Кричащая Энни. Вспышка. Чужая постель. Финника мутит, он застывает, пытается справиться с жестокостью собственного сознания, но оно, смеясь, с размахом окунает его в самые сильные страхи. «Нет!» — умоляюще кричит ему Одэйр, но голос распорядителя отсекает все сомнения, кинжалом раздирая остановившееся на несколько миллисекунд сердце: — Ее имя Энн… Грязные руки богачей, измазанные маслами, отдающие запахом денег и безнаказанности. Касаются ее. Ее лица. Ее лица! Ее губ, которые еще не пробовали вкуса поцелуя, никогда прежде не чувствовали прикосновений. Алеющие щеки от свистящих ударов в порывах звериной страсти. Финнику плохо, Финник захлебывается. Картины становятся все жестче, беспощаднее. Железные наручники сковывают белоснежные, нежные запястья, в глазах лишь страх. Похотливая морда клиента. Разомкнутые, дрожащие под напором бедра. Бесцеремонные касания. Бесполезные попытки вырваться. Хриплое дыхание. Пощечина. Стягивающие кожу ремни, натирающие, крепкие. Ее извивающееся маленькое тело. Скрипы кровати. Запах соленого пота и мокрые простыни. Жадное наслаждение звуками боли… Адская кинопленка резко прекращается мыслью: «Убью». Ярость ослепляет до хриплого стона, до брызжущих из глаз слез, до беспощадного желания убивать. Финник хватает горящее полено и изо всей силы ударяет Дамиана по лицу. Ладонь покрывается красными пятнами от горящей древесины, но для Одэйра это ничто по сравнению с ожогом глубоко внутри. Удар. Крик. Ранкорну достается лишь два раза, он хватается за голову и тоже кричит. Два охранника оттаскивают Финника за дверь, но парень вырывается и мчится вглубь коридоров. Комната отдыха. Одэйр несется в ту сторону, где могли оставить Энни. Дверь. Одна. Другая. Третья. Он открывает каждую и каждой хлопает насколько может. Насколько хватает отчаяния. Хлопок. Удар. Дверь. Еще и еще. Энни. «Энни, Энни, Энни» — имя соскальзывает с влажных от слез губ, растворяется в темноте комнат. И он находит. Открывает нужную дверь. Видит Энни со спины. Резко делает шаг назад и сразу закрывает нужный ему вход. Страх. Что он ей скажет, что он, черт возьми, ей скажет?! Финник сползает по гладкой поверхности двери, вцепляется в волосы, пряча голову в дрожащих от бессилия коленях, сцепляет зубы до скрежета, и в ушах раздается собственный немой крик. «Возьми себя в руки, возьми себя в руки и войди!» — мысль стучит, громыхает, Одэйр глубоко вдыхает, медленно поднимается с пола и неуверенно нажимает на ручку двери. Темнота. И где-то подле окна маленькой холодной комнаты хрупкая фигура. Не реагирует. — Энни, — тише, чем шепот, чуть громче, чем сиплый хрип. Финник остается у порога. И слезы не пропускают слова через ком в горле, и ноги будто сковали колючей проволокой. — Энни, — почти шепот. Одэйр пытается себя успокоить, подавить проклятое безумие, ведь от этого ей только хуже. Шаг. Нет реакции. Шаг. Молчание. Шаг. «Ответь же!» — молит он. Финник обходит ее со стороны окна, и от одного ее вида Одэйру становится настолько плохо, будто бы разом вскрывают все вены. Белое платье разорвано в нескольких местах. На лице красный след от хлесткой пощечины. Шея, сволочи, что б вас, шея — вся покрыта лиловыми пятнами. В последний раз ему казалось, что цвет ее кожи был настолько бледным, что напоминал белый снег. Энни, заметив, что он смотрит на синяки, закрывает их волосами. Замерла. Скрылась. Защелкнула все замки. Накрепко. Финник боится опустить взгляд ниже. Он не хочет. Не хочет. Хватит. На губе блестит засохшая кровь, свежие капли просачиваются сквозь бледные чешуйки кожи, но Энни не чувствует, лишь смотрит в какую-то точку на окне потускневшими, блеклыми глазами — ни одной эмоции. Одэйр тянет руку, чтобы стереть капли, девушка дергается, отползает в угол, и слезы дрожат на ресницах. С уст тихо срывается: — П-п-пожалуйста, н-н-не надо, прошу, — хрипит она слабо, отчего сердце Финника екает, будто бы осколок стекла внутри него резко пошевелился. Одэйр замечает красную струйку, спускающуюся по ноге к пятке. На руках небольшие бело-желтые пятна. Приглядевшись, Финник видит поверх светлых покраснений тонкий слой воска. — Твою мать! Суки, — не выдерживает Финник, рывком хватает стоящий подле кровати стул и изо всей силы швыряет его в стену. Обломки летят в разные стороны, Одэйр пинает их, пытаясь выбить жгучие остатки ярости. Креста приглушенно поскуливает, обхватывая голову руками. Пугается. Финник опускается перед ней на колени. Девушка чуть выглядывает из-за закрытых рук и смотрит. На него. Нельзя касаться. Нельзя. — Энни, прости, — еле выдавливает он. Не надо было в нее влюбляться, не надо было видеть ее, даже пытаться. Увидеть, услышать, почувствовать, коснуться. Все, к чему он привязывается, гибнет. И он, эгоист, должен был это понимать. Как они посмели нарушить договор? Кто привез сюда Энни? Где он успел оступиться так сильно, что его подвергли такой муке? Вопросов слишком много, но главный из них один: что будет с Энни? Она же омертвела. Потеряла себя повторно тысячу раз, пока находилась там. Финник уверен, если бы Энни сейчас могла кричать, то выла бы как раненый зверь. Если бы возможно было услышать тот вопль, что сейчас дробил ее изнутри, мир бы оглох навеки. Ему страшно смотреть ей в глаза. Ему совестно. Невыносимо. Плевать на причину, Ранкорну просто захотелось ему отомстить. Все как дважды два. Но виноват не министр, виноват «Тот подонок, который потащил самое непорочное существо на земле в пропасть» — Финник думает именно так. Энни его изучает. Чуть пододвигается. Пытается спуститься с кровати, руки и ноги дрожат, и девушка тут же теряет равновесие. Финник подхватывает ее, и она начинает отбиваться, кусаться, размахивать руками и яро хрипеть от собственной беспомощности. Ногти чиркают по щеке парня, оставляя красный след. Он не отпускает. Прижимает ближе к себе, кладет ее голову себе на плечо и гладит непослушные волосы. Ее слезы скатываются по его шее, а маленькие кулачки все пытаются ударить в грудь, но напрасно. И Энни выбирает вместо борьбы мольбу о пощаде. — О-отпустите, пожалуйста, я боюсь, мне… — и снова горло душат сдавленные рыдания. Финник чувствует, как содрогается ее тело, как страх бессовестно бьет до исступления, отчего она начинает задыхаться. — Энни, это не он, это я, Финник, Энни, очнись, — шепчет он ей, — очнись! И самого колотит. И хочется, чтобы кто-нибудь сзади подошел и проткнул их обоих копьем так, чтоб насквозь, чтоб насмерть, чтоб вместе и без мучений. Чтобы он ушел из проклятого мира с ней, плачущей у него на плече в обнимку, без мыслей о том, что Энни не выживет после того, что произошло. Как же до одури этого хочется! — Я люблю тебя, — вырывается из груди сипло. Больное, колкое, вышедшее вместе с кровью из душевных ран признание. И снова эгоист, и снова нарушение нового, тысячного «нельзя». Энни затихает. Перестает шептать. Настороженно поднимает голову и, будто бы не веря, словно ослышавшись, ищет взором на его лице опровержение только что сказанных слов. И не находит. Совсем. — Энни, давай я тебя умою, нужно обработать ожоги, — тихо произносит Одэйр, осмелившись наконец-то поднять на нее взгляд. Осознание собственных слов приходит не сразу. Финник идет в ванную, подставляет полотенце под холодную воду, и град самобичевания обрушивается со всей мощью. Только что зарекался, только что запретил думать о подобном. Само слово «привязанность» несет разрушение. Хаос. И сейчас он повторно, без спроса, без разрешения, нагло тянет Энни на дно. Теперь окончательно и бесповоротно. Судьба словно играет с кем-то темным в поддавки. Финник старается вернуть обратно вышедшую на поле боя неподъемную, обреченную на поражение шашку. Одэйр чуть сдвигает фигуру от опасности в другом направлении, но ее насильно вырывают из его рук, смахивают с поля, оставляя глубокие раны на ладонях, а сверху придавливают черной шашкой, лишают дыхания, света и последующей возможности выбраться. И он снова думает о себе, вместо того, чтобы спешить на помощь. Финник подходит к кровати и замечает, как Энни запрокидывает голову к потолку, зажмуривается, выжимая все слезы, что наполнили глаза и ведет ручкой по венам. Медленно. Сначала по коже ползет тонкая полоса чернил. А потом рывок, словно чиркают спичкой, и болезненный возглас. — Ты что творишь?! — он выхватывает из ее рук острый предмет и швыряет в другой конец комнаты, — не смей так больше делать, слышишь, не смей! И голос надрывается от кипящего внутри отчаяния. В порыве эмоций он берет ее лицо в ладони, закрывая ими взор на все, кроме него самого. Они соприкасаются лбами, большой палец Финника мягко скользит по аккуратному подбородку, Энни, вероятно, сейчас не понимает, что происходит. Финник ловит взгляд и четко произносит: — Я сделаю все, Энни. Все, на что буду способен, все, что ты хочешь. Только пообещай. Умоляю, пообещай, что ничего с собой не сделаешь, — голос сходит на нет. Одэйр смаргивает выступившую на глаза влагу, и капля путается в волосах Энни. Девушка фокусирует туманный взгляд, молчит. Будто бы медленно тонет, расцепляя замок, что образовала спасительная рука и ее. Немощная. Маленькая. Скользкая. Девушка вновь изучает. Тонкую линию губ, завитки бронзовых волос, мокрые ресницы, пульсирующую жилку на шее, острые, блестящие от слез скулы. И она будто что-то вспоминает. Осознание словно распутывает клубок мыслей, страха и предрассудков. Зрачки в бледно-зеленых глазах становятся чуть шире. — Поцелуй меня, — тихо просит она, и тут же пугается собственного желания. Финник удивляется на миг, переспрашивая: — Ты действительно этого хочешь? Она кивает. Финник впервые чувствует себя неуверенно. Единственное, что он сейчас приказывает себе сделать — не сорваться. Не напугать ее, не отпустить все существующие тормоза и не утонуть в этом мгновении от рвущей глотку безысходности. И он целует. Медленно, аккуратно, порхает подушечками пальцев по ее щеке, чуть притягивает к себе и совсем скоро отпускает, чувствуя, что дальше — запрет, что еще немного, и границы доступного разрушатся — он не сможет себя остановить. Энни поджимает губы, и шепчет: — Обещаю. Финник берет полотенце, косметическое масло, и прикладывает холодное к поврежденной коже, а затем мажет ожог на ноге. Остатки парафина постепенно отшелушиваются, Энни облегченно выдыхает. Одэйр мягко вытирает кровь с царапин, освежает лицо и позволяет себе один раз дотронуться губами до ее лба. Доверие постепенно возвращается, но Одэйр знает, что в любой момент Энни может вновь потерять связующую нить с реальностью. Да и сам Финник не уверен, держит ли его эта нить. Натяжение настолько велико, что кажется, будто от разрыва ее уберегает лишь чудо. Финник не хочет думать о том, насколько глубоки повреждения, и сможет ли Энни переступить через очередной кошмар. В ее душе попытались породить гниль и осквернить белое, невинное девичье тело. Удалось ли им это? Смогли ли они окончательно сломать ее снаружи и внутри? Это знает только сама Энни. Но и Финник кое-что знает точно: что бы ни случилось, будь то смертельная болезнь или потеря памяти, безумие и крики, абсолютная беспомощность или полное отторжение реальности, он останется с ней.