Она

В общем, знаешь, она подавала надежды. Скромный синий чулок, книжный червячок с хмурым взглядом. Она была усидчива, внимательна и скрытна, ни с кем не общалась, видимо, считая одноклассников существами другой касты. Носила платья и юбки, кружевные воротнички - ни дать ни взять скромная ученица прошлых десятилетий. Пила в столовой чай, уткнувшись в книжку - всё по программе или чуть сверх того: Ремарк, например, или ещё кто-то из таких, знаешь, облегченных классиков. Но не ела за книгой, никогда. Это я так говорю, мол, не ела за книгой, потому что от книги ее было не оторвать. Пожалуй, буквами она и насыщалась, а не столовской капустой. Очков не носила, брекетов тоже. Толстой - вроде бы - не была, по крайней мере - не при мне. И явно была не из тех, кого дразнят за крохотный недостаток, ошибку природы, злую и насмешливую. Даже кожа у нее была чище, чем у иных ровесниц, не столь умных, не столь упорных, всё больше в красоте сведущих. Она смотрела на меня темным взглядом, и когда она носила зеленое, ее глаза казались мне цвета болота, цветущей воды, волос русалки. Она всегда смотрела внимательно, но не восторженно, вбирала каждое слово и на уроках не темы прилежно записывала, а словно речь оценивала, сравнивала с чем-то. Мне потом таких больше не встречалось, хотя отличники попадались всякие: и унылые зубрилки, и бойкие, и высокомерные вундеркинды, и чуть ленивые, но умные любители рока и бунта. Сообразительные ребята бывают разными, но глаза у них обычно подвижные, живые, а не как стоячая вода. Эта училась прилежно, сдавала сочинения - без единой помарки, написанные ровным, убористым почерком, настолько образцовым, словно не человек писал. А мне от ее взгляда заикалось, голос срывался и плита бетонная на загривок опускалась. Злая она была, нездешняя. Говорили, что в третьем классе она ударила мальчика портфелем так, что носом у того пошла кровь. Она его не трогала, сам пристал, потянулся то ли к тетради ее, то ли к альбому, а она кричать не стала - просто без предупреждения ударила тем, что попалось под руку. Обычно ведь так не бьют - прямо в нос, четко, прицельно и сильно, говорила завуч, а ведь такая хорошая, скромная девочка тогда была. Она и потом была такая. И сейчас, наверное, такая. И всегда будет, как мне кажется, - тихой, скромной на первый взгляд, но только на первый. Я же читала ее сочинения, я знаю, подмечала тогда, как за тем, что я хочу прочесть, проскальзывают совсем другие мысли. Она намекала - намеренно ли? Или просто не сдерживала одолевающих ее демонов беспокойства? Прятала их между строк. Не так выбирала слова. Вставляла скрытые цитаты. Завуч говорила, что она хотела поступать в медицинский, хотя родители против. Ох уж эти родители - им все юристов да экономистов подавай. А врачей хороших где взять, я вас спрашиваю? Чай со слоником имеет удивительный, лишь ему свойственный вкус. В учительской закончилась холодная вода, поэтому обожженный кончик языка неприятно саднит. На дне чашки - мерзкий сахарный сироп. Врачи, говорят, спасают жизни. Базаров при всем своем нигилизме до конца оставался врачом. Только врачу бы еще человеколюбия да терпения. А у нее нет. Не было. Я знаю, я читаю иногда ее сочинения - сохранила. Я видела ее улыбку, когда мы проходили Достоевского, и взгляд, брошенный на главного хулигана класса, назвавшего Раскольникова дураком - ничего не взял, мол, лошара, да я бы на его месте... Взгляд спрашивал: ты бы на его месте - что? Убил бы? Украл бы? Пропил бы? А она - что? Я ставлю чашку на столик, с которого уже не оттираются круглые следы от чая - незамкнутые кольца, мелкие пятнышки. Она, говорят, подавала надежды, когда поступила на медицинский. А потом стала патологоанатомом - лучшим из лучших. Говорят, живет одна, даже без кошки. А в своем деле - маг, средневековый некромант, читающий судьбу по костям и внутренностям. И тогда я понимаю, как она на меня смотрела. Как на объект, тело, говорящий и двигающийся набор анатомических свойств. 14.09.2015