Tainted

Джин молча смотрела на отблески пламени, то и дело мелькающие в золотых украшениях гибких танцовщиц. Их загорелые тела двигались абсолютно синхронно, не замедляясь ни на секунду, и всем своим существом она могла почувствовать адреналин в их кипящей крови: страх разгневать Эн Сабах Нура непонравившимся танцем, страх оступиться, страх уронить хоть одно из своих многочисленных украшений и отвлечь внимание от чарующих движений. На их одинаково прекрасных лицах застыли широкие улыбки, как будто бы им нравилось выступать перед Повелителем, стершим с лица земли все живое. И, кажется, все любовались их представлением, за исключением самой Джин, склонившей голову и наблюдающей за отражением танцовщиц на золотом полу. Для нее это был знак покорности перед тем, против кого они все должны были бороться, не жалея себя. Хотя, нет, танец не нравился не ей одной. Мистик в своем настоящем обличье мрачно взирала на молодых женщин, гордо подняв острый подбородок и держа в руках кубок с вином. Презирала ли она их за то, что они так податливо двигали бедрами перед тираном, разрушившим их жизни? О том, что Рейвен глубоко ненавидела саму себя, Джин знала с первого дня их поражения. Магнето вообще мало что могло радовать с тех самых пор, как он воочию наблюдал смерть Скотта и Курта. Джин знала, что он не хотел. Знала, что он поддался своему гневу от потери, и не могла его за это судить. Она проклинала его, когда Эн Сабах Нур поднялся в теле Профессора, и ненавидела Эрика Леншера всем своим существом. Но в ту секунду, как он загородил ее собой, стоило только Повелителю взглянуть в ее сторону, Джин поняла, что Магнето отличается от других Всадников. И что самое большое его проклятье – осознание того, что он своими руками свершил Апокалипсис, разрушив до основания все, что когда-то было создано руками его предков и современников. До сих пор он не покончил с собой только по одной причине – Джин, Пьетро и даже несломимая Мистик нуждались в нем. Ах да, и Пьетро. Этот всегда делал вид, что ему веселее всех, бесконечно рассказывал шутки, как будто у него в голове был их целый конвейер, и творил глупости, которые сходили ему с рук. Джин знала, что так ему легче, даже если внутри он до сих пор орал от боли. Не заступись за него в свое время Рейвен, раскрывшая тайну его родства с Магнето, и Пьетро мог бы обратиться в пыль в тот роковой день. Джин сделала небольшой глоток вина из своего кубка, чтобы промочить пересохшее горло, и подняла голову, неожиданно наткнувшись на взгляд Ангела по другую сторону круга. В свете пылающего храмового огня его светлые глаза казались почти прозрачными, и одно только это делало его жутким. Встретившись с испуганным взглядом Джин, он не отвел глаза. Его светлое лицо, испещренное божественными символами, не выражало ровным счетом ничего, доводя девушку почти до исступления, но он продолжал смотреть на нее, напоминая статую, а не живого человека. Джин мгновенно уставилась на руки Шторм, сидевшей рядом, и густые рыжие волосы, всколыхнувшись, упали ей на грудь. Молча наблюдавшая за этим Псайлок неприятно ухмыльнулась. Он постоянно смотрел на нее. Каждый день Джин ловила на себе его пронзительные долгие взгляды и ждала, когда Ангел скажет ей хоть что-нибудь. Но он молчал, наблюдая за ней со стороны, как хищное животное, и ей становилось все больше и больше не по себе. - Ну, переспишь ты с ним, и что? - хмыкнула Псайлок однажды, заметив напуганные глаза Джин. - Что ты ломаешься, как Дева Мария? Мы все через это проходим. Ее ярко накрашенные губы растянулись в отталкивающей улыбке, как будто бы ей было интересно понаблюдать, что Ангел сделает с Джин. У той затряслись колени, когда женщина заливисто рассмеялась, рассматривая девушку, со страхом вжавшую голову в плечи. - Заткнись, - громогласно прозвучала Ороро, быстро приближающаяся к ним, и Джин ощутила сгущающуюся темноту где-то внутри той. Трущобы Каира ведь никогда не были безопасными для девушек, которых некому было защитить. - Тебя ищет Магнето, - произнесла Шторм, смерив ухмыляющуюся Псайлок презрительным взглядом, и направилась прочь из зала вместе с торопливо бежавшей за ней Джин. В тот момент Всадники окончательно разделились на две половины: тех, кто искренне сожалел о своем выборе, и тех, кого полностью устраивало нынешнее положение дел. Ангел принадлежал к последним, так что одного этого факта было достаточно, чтобы привести Джин в ужас. Каждое утро, когда она выходила из пирамиды и смотрела на свой разрушенный до основания мир, внутри нее что-то скрежетало, как сломанная шестеренка в старых настенных часах. Как Псайлок и Ангел могли спокойно смотреть на то, что осталось от их мира? Неужели у них не было ни сожалений, ни жалости к тем, кто погиб? Дрожь не пробирала их до самого нутра, когда они видели, что сотворили с миллиардами людей и всем, что человеческая раса создавала тысячелетиями? Джин вздрогнула, поспешно сделав еще один глоток из кубка, и направила свой взгляд на Эн Сабах Нура. Это было дерзко с ее стороны – вот так прервать его созерцание танца своим голосом, но ей он это прощал. Он прощал ей много всего: ее мысли о прошлом, ее слезы о Профессоре, ее гнев на него самого. Джин не знала, почему. Может, потому что его забавляла ее злость? Это было бы точь-в-точь как в той сказке про слона и маленькую собачку. «Повелитель», - робко направила свою мысль к нему девушка, поднимая на него глаза и съеживаясь от холода, который проникал в нее всегда, когда Эн Сабах Нур говорил с ней. Он повернул к ней голову, и на мгновение на Джин уставились голубые глаза Профессора. «Можешь идти, дитя», - отозвался Первый, и его глаза омертвели снова, обратившись к красивым танцующим женщинам. Джин глубоко выдохнула, отставив золотой кубок в сторону, и поднялась, нервно улыбнувшись взглянувшей на нее Шторм. Почтительно склонив голову перед Эн Сабах Нуром, она медленно повернулась и направилась прочь из главного зала, который едва можно было пересечь за несколько минут быстрой ходьбы. В ту же секунду ее спину обожгло страхом нескольких танцовщиц, испугавшихся до полусмерти, что ей не понравился их танец. Джин бы послать им доброе слово, успокоить, но она так морально истощена, что у нее не хватает сил даже на простое «спасибо». Чем дальше она от главного зала, тем темнее становится коридор. Темноты Джин не боится – ее страхи куда масштабнее, поэтому она неторопливо идет в свои покои сквозь лабиринт пирамиды, положившись на свою память. Спустя несколько десятков молчаливых минут Джин видит лунный свет из одного из огромных входов, и ей становится легче дышать. Хотя бы что-то в этом разрушенном мире остается неизменным – луна и огромное бескрайнее небо, усыпанное мириадами звезд. Неожиданно чуткий слух Джин улавливает едва различимый в ночной тишине шорох. Она застывает на месте, как будто бы любуясь серебряным светилом вдалеке, и внимательно прислушивается. Это кто-то из Всадников, потому что она не может прочесть его мысли. Всадников?.. Ее как будто холодной водой обдает. Джин не хочет знать, кто за ее спиной. Медленно она возобновляет свой шаг, неторопливо направляясь к себе и делая вид, что ничего не слышит. Она сильная, она не будет бояться. После всего, что уже с ней случилось, ей не должно быть страшно. Так она утешает себя, ощущая чье-то незримое присутствие все сильнее, и ускоряет ход. Она просто идет спать, потому что устала. Все будет хорошо. Хорошо. Джин не замечает, что уже почти бежит к себе, широко раскрыв губы и глотая холодный ночной воздух. До ее покоев, в которых всегда горит огонь, остается совсем немного, и через несколько поворотов можно будет увидеть неяркий свет от пламени факелов. Как будто там она будет защищена от незваных гостей. Она слышит громкое лязганье железа, режущего слух в какой-то своей неповторимой манере, и Джин резко замирает. Пара секунд – и ее обдает мощным потоком воздуха, заставляющего сделать шаг вперед, чтобы устоять на ногах. Она не оборачивается и не идет дальше. Ей страшно, как в тот самый день, когда их мир рухнул. Кто-то касается ее плеча, и его рука холодная, как лед, отчего Джин непроизвольно вздрагивает, наконец поворачивая голову. Ангел стоит позади нее, озаренный лунным светом, точь-в-точь как античный бог, и его бесстрастное лицо все так же ничего не выражает. Только взгляд пугающе пристальный, дикий, пронизывающий, пробирающий ее до самых костей. Всадник медленно убирает ладонь с ее плеча, не отводя от нее стеклянных глаз, и поднимает другую руку, протягивая ей браслет из черного бисера, подаренный Шторм. Джин широко раскрывает глаза, утыкаясь взглядом в маленькую безделушку, вероятно, соскользнувшую с ее худого запястья этим вечером. Что? Он шел за ней, чтобы отдать это? Отдать браслет? Она может слышать, как кровь стучит у нее в висках. Наверно, это слышит и Ангел, молча держащий браслет в своей ладони. Стоит ему ее сжать, и это будет молот, Джин знает. Она видела. «Перестань. Скажи ему спасибо», - говорит она себе сама и с трудом сдерживается, чтобы не запустить дрожащую руку в свои волосы перед Ангелом. Ее небольшая ладонь слегка подрагивает, когда Джин протягивает ее к нему и осторожно берет свой браслет, как будто засовывает руку в пасть ко льву. Ангел не двигается, не мигает и продолжает молчать. - Спасибо, - едва слышно, одними губами шепчет Джин, поднимая на живую статую глаза и стараясь не смотреть на пугающие железные крылья за его спиной. Ей кажется, что, ослабь она бдительность, они обвернутся вокруг нее и захлопнут внутри, как в Железной Деве. Но Ангел даже не шевелится, и Джин испытывает какого-то рода стыд. Он всего лишь принес ей браслет из бисера. Смущенно кивая головой, она поворачивается и продолжает молча идти к покоям, уже без спешки и страха. Джин не может обвинить себя в лишней подозрительности, потому что в этом новом мире она доверяет только Магнето, Рейвен и Пьетро, но ей пора отпускать вожжи, если она не хочет свихнуться. Девушка глубоко выдыхает, зная, что за следующим поворотом ее ждет привычный теплый свет. И вдруг понимает, что не слышит никаких шагов, кроме своих собственных. Когда с порывом сильного ветра она снова чувствует холодную ладонь на своем плече, Джин не оборачивается. Она не хочет знать.