Шесть шагов из тысячи

1000 Пару наглых солнечных зайчиков, видимо, мало наказывали за дурное поведение в их солнечнозаячьей школе, потому что они самым бессовестным образом устроили чехарду на носу у спящего и, между прочим, утомленного тяжким трудом и акклиматизацией на чужом континенте человека. Миша возмущённо фыркнул и, желая снова занырнуть поглубже в мутновато-изумрудный омут сна, в котором он с одним из своих самых привлекательных коллег по работе занимался кое-чем весьма приятным, но не слишком одобряемым обществом, облапил подушку и перекатился на предположительно незанятый солнцем плацдарм. Точнее, попытался перекатиться. Плацдарм был самым возмутительным образом занят. И если бы только солнцем. Хотя, спору не было – солнечного в лежащем рядом субъекте было предостаточно. Утренние лучи нежно золотили короткий ёжик на макушке, а все те же наглые солнечные зайцы лихо сбегали по широким плечам и спине спящего, оставляя на светлой коже янтарно-карамельные отпечатки лап, множащиеся буквально на глазах. Миша не видел его лица, но ровное глубокое дыхание говорило в пользу того, что Дженсен безмятежно спал. И, судя по всему, чувствовал себя вполне как дома, хотя бы потому, что пижамы на нём не наблюдалось, но он не предпринял ни малейшей попытки инстинктивно завернуться а ля буррито в ближайший доступный кусок ткани, как сделал бы сам Миша, оказавшись на чужой территории. Территория, конечно, была чужой весьма условно, однако, конкретно эта отдельно взятая постель на эти три волшебных дня, определённо, принадлежала только Мише. Не то, чтобы он был против с кем-то её разделить, не говоря уже о хозяине впечатляюще конопатых спины и задницы, привыкшем зажимать жертв своего обаяния в укромных уголках и таинственно ускользать в лоно семьи после наступления полуночи, но… Всё это было странно и казалось новым уровнем сна, как в фильме «Начало». Предыдущий уровень горячо копошился где-то в глубине подсознания, притапливаемый вопросом – было или не было, и если было – то что, во имя всех ангелов и демонов их сериала, это было?.. Конечно, по ерундовости с этими мыслями вряд ли что-то могло сравниться. На самом деле не стоило ни малейшего труда убедиться, насколько всё происходящее реально, а потом наделать ещё целый вагон глупостей, например, запостить фото задницы Эклза в твиттер или сообщить Вики по телефону, что давно предрекаемый ею мужу волнующий опыт интимного общения в профессиональном кругу, наконец, состоялся. Миша приглушил смешок, не желая разбудить Дженсена. Вне зависимости оттого, отчего и почему, момент был приятным, и тянуще-тёплой истомой в теле и красивым зрелищем стоило насладиться. Спина Эклза была произведением искусства, не говоря уже о ямочках над ягодицами и самих ягодицах – все перси и ланиты мира, не говоря уже там о разных фруктах, могли идти по известному адресу, не выдерживая никакого сравнения с тем, что язык ценителя хорошей скульптуры не поворачивался назвать задницей, а сам Эклз по праву владельца грубо именовал жопой. – У меня сейчас загривок задымится, – сообщил Дженсен, поворачиваясь и лениво потягиваясь. Голос его был спросонья более хриплым, чем обычно, и вот это, чёрт побери, отправило по Мишиному телу целый десант мурашек. – Загривок – от слова грива, за этим к Джареду, не к тебе, – бездумно брякнул Миша, стараясь не пялиться на его полновесную утреннюю эрекцию. – И я вовсе не туда смотрел. – Ага, – согласился Дженсен и без малейшего смущения привалился к нему поближе, как ласковый кот и, потеревшись носом об его щеку, промурлыкал: – Скажу прямо – ради удовольствия провести ночь и утро там, где хочется, не так уж и жалко денег за чистку залитого пивом ортопедического матраца. – Хитро. И теперь никто не удивится, что ты ночевал не у себя, – признал Миша, уютно устраиваясь на его плече. – Я тебя умоляю, – Дженсен фыркнул. – И так никто бы не удивился. Ты же помнишь, на чьём загривке я сюда попал? Алиби мне в основном для тебя и было нужно. Представляю, что бы ты сказал, если бы я просто по-взрослому предложил – чувак, я тут на тебя слегка запал, ты на меня вроде бы тоже с интересом смотришь, а сегодня, так уж вышло, мы оба холостяки, так что, может, пойдем к тебе, снимем штаны, помнём кровать?.. – Какое же ты чудовище, – с чувством произнёс Миша, когда они перестали смеяться. – Ты ни за что не воспринял бы это как реальное предложение, – убеждённо сказал Дженсен. – Начал бы паясничать, втирать про верность и супружеский долг, потому что, бьюсь об заклад, хоть твоя жена и пишет про тройнички, и что-то там ты пробовал, но по собственной инициативе ты отношений на стороне, да ещё и с парнем, даже не пытался замутить. Скажи, что я не прав, и мне не стоило заниматься студенческим разводиловом? – Из твоих уст прозвучало кодовое слово «отношения», и я теперь чувствую себя глупой девицей, которую на спор развели на секс, – хмыкнул Миша. – Поверь, – столь же проникновенно сообщил Дженсен. – Только ради секса я бы ничего подобного делать не стал. Ты любишь загоняться, всё переводить в шутку и ускользать, я люблю загоняться и выстраивать беспроигрышные комбинации на тысячу ходов. Мы нашли друг друга – скучно, по-любому, не будет. В душ вместе пойдём?.. Это начало нового многоходового плана, если что. Экономить воду было ни к чему, но им обоим очень хотелось побыстрее накопить побольше опыта, о котором никому нельзя будет рассказать. 999 Все было совсем не идеально – пытаясь поцеловаться в первый раз, они столкнулись, ударившись зубами. Потом Миша запутался в халате, и хотя Дженсен теперь уже старательно помогал, избавляясь от белья, они оба заработали пару царапин. На гладкой сатиновой простыне разъезжались колени, Дженсен чертыхался, подтягивая Мишу к себе, и поминутно просил прощения за резкость, массажный крем не хотел греться от трения тубы между ладонями, а ждать терпения не было, так что ощущения в первый момент были те ещё. Но именно оттого, что было не идеально, накрывало просто неописуемым ощущением, что всё правильно, что это по-настоящему. И от этого становилось хорошо. Ладони Дженсена были шершавыми, он обнимал крепко, целовал жадно, будто давно желал узнать, каков Миша на вкус, подминал под себя, оглаживая всем телом, и было странно подчиняться такой силе, увлекающей, словно горный поток, которому невозможно сопротивляться. Но едва он попробовал, как понял, что Дженсен отступает, как океан во время отлива, чутко прислушивается и позволяет увлечь за собой, подчинить своим правилам игры. Когда Миша только начинал работать в сериале, они с Вики в шутку обсуждали, кто из каста особенно горяч, и насколько перспективен и интересен в плане потрахаться. Эклза она тогда уверенно поставила куда-то в нижнюю половину турнирной таблицы. «Красавчик, который к тому же знает, что он красавчик, в постели стоит не больше журнала для дрочки», – убеждённо сказала она. – «Он просто преподнесёт себя тебе как самый дорогой подарок и будет красиво лежать и ждать восторгов». В голове мелькнула мысль о том, что он никогда не скажет Вик, что она оказалась неправа, что Дженсен во всём, от главного до мелочей стремится к максимально возможному результату, и совсем не из честолюбия, а просто потому, что для него это естественно, как дышать. Не скажет потому, что происходящее сейчас для него не «волнующий опыт», не игра, а нечто большее. Все эти мысли заняли не больше секунды, но Дженсен почувствовал, нахмурился и, перевернув его на спину и почти сложив пополам, сделал так, что не осталось ни желания, ни сил думать о чём-то вообще. Хотелось ловить малейшую реакцию тела, изучить, ощупать каждый дюйм кожи, пересчитать все бисеринки пота, выступившие на виске, записать, сохранить в памяти каждый вздох, чувство наполненности, жар, нарастающее напряжение, разрешившееся не просто оргазмом, но чем-то подобным взрыву, и то, как Дженсен улыбался потом, словно светился изнутри. 998 Даже шум воды в душе не заглушил настойчивой и энергичной барабанной дроби в дверь номера. Перед Мишиным внутренним взором мгновенно соткался образ того, кто шумел в коридоре, испытывая на прочность двери и терпение тех, кто не был расположен этим вечером ни к бурным возлияниям, ни к завываниям под караоке. Явление Джареда Падалеки нельзя было перепутать ни с чем. Выйдя из ванной, Миша немного помедлил, прислушиваясь к лосиному сопению и топоту под дверью, потуже затянул пояс халата и, вооруженный до зубов зубной щёткой отправился навстречу опасности. – Что так долго? – тяжело отдуваясь, пропыхтел Джаред, при котором, против ожидания, не было ни бутылки спиртного, ни гигантского пакета мармеладных червей, ни флага США, ни даже игрушки уйди-уйди. Зато на его плече безвольным мешком висело чье-то тело. – Пусти уже, а то я его уроню. Удивлённый Миша машинально посторонился, пропуская в номер носильщика, его мёртвый груз и концентрированный запах алкоголя, и лишь щелкнув дверной ручкой, вспомнил, что надо бы возмутиться – где, дескать, над его гаражом надпись «склад мёртвых негров»? Джаред, нимало не напуганный зубной щёткой и, естественно, не смущённый тем обстоятельством, что потревожил коллегу посреди ночи и помешал вполне явному отходу ко сну, промаршировал прямым ходом к кровати, и с довольным возгласом «У-ух!» сгрузил на неё свою ношу. Кровать недовольно скрипнула, подбросив тело дюйма на два, отчего оно рефлекторно дрыгнуло ногой, обутой в весьма художественно потёртый ботинок, всхрапнуло и недовольно надуло губы, впервые подав признаки жизни. – У меня два вопроса, – Миша обвиняюще ткнул щеткой в сторону Джареда. – Первый: с чего это нашу рок-звезду так развезло, и второй: почему ты решил, что его нужно притащить именно сюда? Только не говори, что его номер смыло цунами. – Не смыло, – осклабился Джаред. – Ну-у… мы там у него пели. Точнее, они пели – Джейсон тоже приехал, и они хорошо так вжарили. Потом мы все пили. Потом мы все пели, а потом снова пили… и он отрубился. – А оставить его, отрубившегося, спать в его собственном номере был, конечно, не вариант? Падалеки сдавленно хрюкнул, технично мотнул головой, пряча лицо за волосами, что, очевидно, означало, что он по достоинству оценил шутку, хотя, на самом деле подобный пассаж в его исполнении мог означать что угодно. – Понимаешь, ребята там еще тусуются, – Джаред пространно помахал рукой, разгоняя воздух. – Шумно, дымно. Да и… Он поморщился, задумавшись, а потом просиял, вспомнив: – И пиво мы на его кровать пролили! Миша воздел глаза к потолку и обречённо затолкал зубную щётку в карман халата. – А что, а что, - зачастил Джаред, пятясь к двери. – Ему же выспаться надо в нормальных условиях, у нас с ним там какая-то встреча утром рано, а ко мне нельзя, я с семьёй, а ты в этот раз тоже один, кровать большая, спит он спокойно, не лягается, ты уж знаешь, наверное… Бормотание за спиной плавно сошло на нет, а потом тихо клацнула зубами дверная защёлка. Миша остался наедине со своими мозговыми тараканами и Дженсеном Россом Эклзом, лягушкой распластанным на его постели. Он устало рухнул на край кровати и, досадливо покривившись, отпихнул ноги Дженсена в сторону, чтобы его ботинки не пачкали покрывало. План выспаться летел ко всем чертям – кто, вообще, смог бы спокойно спать, когда рядом разместилось вот ЭТО?.. Пусть даже помятое, небритое и пьяное. Миша тоскливо окинул взглядом кровать, которая при заселении в номер показалась просто огромной, а теперь с каждой минутой словно уменьшалась на глазах, и принялся распутывать узлы на Дженсеновых башмаках. Уж если им суждено было провести ночь в одной постели, следовало предотвратить хотя бы те преступления против комфорта, что было в его силах. Бросив ботинки на пол, Миша мстительно отпихнул их поглубже в подкроватное пространство, представляя, как утром мучимый похмельем и горестно стенающий Эклз будет ползать, вытаскивая их оттуда. Проковырявшись пару минут с пряжкой ремня, которую так неудобно расстегивать, если ремень находится не в твоих собственных штанах, Миша вдруг ощутил себя самым настоящим Кастиэлем из глупых фанфиков – неуклюжим девственником Кастиэлем, пытающимся ухаживать за пьяным или больным Дином и обуреваемым целым спектром ранее неведомых ему чувств. Чувств и у Миши в действительности был вагон и маленькая тележка: начиная от неловкости, продолжая неким любопытством и заканчивая вообще чёрт знает чем, и ему самому ведомым весьма относительно. – Чувак, надеюсь, ты не забыл сегодня надеть бельё, – пробормотал он, принимаясь осторожно стягивать с Эклза джинсы. Как раз в тему было подумать о том, что Дженсен, возможно, бьёт по морде не так сильно, как Дин, но и Мишина физиономия, к сожалению, наверняка была совсем не так крепка, как Кастиэлева. В какой-то момент он был почти уверен, что расслышал тихий смешок, но, метнув подозрительный взгляд на физиономию Эклза, удостоверился, что тот всего лишь тихо всхрапывает во сне. Белье на Дженсене, слава Богу, было, к тому же, в рубашке и без штанов он выглядел далеко не так грозно, а скорее, трогательно – как ребёнок, уставший от игр и уснувший в процессе подготовки ко сну. Это была почти знакомая территория. Почти. Чтобы снять рубашку – должен же будет Эклз выкатиться утром из номера в относительно приличном виде – пришлось подлезть, толкнуть и усадить, что было еще тем атлетическим упражнением. Дженсен повис на Мише, уткнувшись лицом в воротник его халата, пока тот вслепую нащупывал пуговицы на его груди и выпутывал руки из рукавов. Когда многострадальная рубашка с вывернутыми рукавами оказалась на стуле, Миша хотел было высвободиться из объятий, но не тут-то было. Руки, только что безвольно болтавшиеся и бестолково цеплявшиеся за манжеты рубашки, держали крепко, а губы, десяток секунд назад слюняво чмокавшие под ухом, осторожно, но вполне конкретно изучали его шею. Миша замер, глубоко вдохнув и забыв выдохнуть. Температура его тела за секунду словно подскочила на пару градусов. Безуспешно сражаясь с накатывающей на него головокружительно горячей волной возбуждения, он внезапно ощутил, что запах алкоголя как-то притупился, отступил, словно большая часть опрокинутого Эклзом виски осталась на его одежде, которая висела теперь на стуле в паре футов от кровати. От самого Эклза почти не пахло, точнее, едва уловимый запах алкоголя терялся в терпковато-холодном аромате парфюма и естественном – чистого, здорового тела. Миша ощутил это, когда губы, обцеловывавшие шею, прикусили мочку, а потом совершенно трезвый Эклз жарко выдохнул ему в ухо: – Продолжай. Трусы мне уже мешают. А если хочешь, чтобы продолжал я – придётся снять халат. 997 Затеряться среди бурлящего адреналином и прочими гормонами зала, ожидающего прибытия объекта обожания, было бы невозможно, но Миша знал, что спокойно может зарулить прямо в толпу в ту самую минуту, когда Дженсен появится на сцене. Три четверти присутствующих в зале вряд ли заметили бы его, даже если бы он проскакал мимо них голышом и с дуршлагом на голове. Одна четверть, наверное, всё же заметила бы такой афронт, и поэтому дуршлаг остался невостребованным. Надвинув бейсболку, чуть ссутулившись и спрятав руки в рукава темно-синей толстовки Миша проскользнул в зал со служебного входа, едва услышав от сцены дженсеново тёплое: «Привет, привет!», при этом мысленно внушая волнующемуся фанатскому морю, что он незаметен, как летучая мышь и неуловим, как наёмный убийца. Что потянуло его сюда – он не знал. Конечно, можно было снова встрять с дурацким вопросом и устроить тарарам, заставив Дженсена смеяться до слёз. В последнее время это у него неплохо получалось и, что было самым странным, требовало всё меньше усилий. То ли Джей, привыкнув к его своеобразному чувству юмора, стал меньше опасаться какого-то подвоха с его стороны и стал чаще проявлять открытость, то ли Миша инстинктивно научился понимать, что способно развеселить Дженсена даже на съемочной площадке. Обе гипотезы были сомнительными, но… строгий и профессиональный Эклз и в самом деле в ответ на самую ерундовую шутку теперь охотно искрил глазами и заливисто хохотал, запрокинув голову и цепляясь за его плечо или хлопая ладонью по колену. Для Мишиных ушей это было музыкой, и с одной стороны, он готов был хохмить, не переставая, а с другой он не хотел злоупотреблять этим, боясь разрушить некое очарование подобных моментов. Господи, уже то, что он задумывался об этом, было чертовски странным. И вот сейчас вместо того, чтобы лопать пончики в комнате отдыха, он переминался с ноги на ногу на краю многоголосой тьмы, сверкающей сотнями глаз и вспышек мобильников и, сам не зная, зачем, наблюдал, как Дженсен, одиноко стоящий в холодноватом луче прожектора, взаимодействует с этой стихией. Мише не надо было вслушиваться в смысл вопросов и ответов, достаточно было тёплого журчания голоса – иногда усиливающегося до задиристого крика и понижающегося до доверительного шёпота, а порой огорчённо тянущего слова и вдруг рассыпающегося дробным смехом. Миша умел общаться с разными людьми, толпа его не пугала, и, пожалуй, он часто справлялся с этим даже лучше Дженсена, но тут, пожалуй, дело было не в умении. Просто Дженсен тоже был стихией. Огнём, водой и работающим человеком в одном лице – и на него хотелось смотреть, смотреть и смотреть. А уж когда он, бродя по сцене в размышлениях над каким-то вопросом, вдруг извлёк из какого-то тёмного угла гитару и, устроившись с нею на единственном на всю сцену стуле, принялся вкрадчиво перебирать струны, зал на секунду замер, а потом вскипел радостными воплями, Миша просто впился глазами в окутывающий его ореол света. Дженсен ни разу еще не пел без поддержки в лице кого-либо из своих друзей, занимавшихся музыкой профессионально. Миша знал, что и в этот раз он ждал Джейсона, они планировали снова спеть вместе, но тот почему-то запаздывал, и поскольку панель уже близилась к завершению, Миша подумал, что Дженсен просто подразнит зал – может быть, сыграет кусочек какой-нибудь немудреной песенки и попозирует с гитарой для фото. Однако, Дженсен, немного помолчал, прислушиваясь к звуку инструмента, поправил микрофон, откашлялся и попросил прощения за то, что чей-то слух в течение последующих двух-трёх минут может подвергнуться серьёзному испытанию. Даже с такого приличного расстояния Миша видел, как была напряжена его рука, лежавшая на грифе. Но зал взвыл, и первые аккорды потонули в шуме и визге. Наверное, это было к лучшему, и возможно, Дженсен именно этого добивался, потому что занятая шиканьем друг на друга и камерами своих мобильников толпа не особенно обратила внимание на то, как дрогнул его голос в самом начале песни. Дженсен сдвинул брови, досадуя, что подвёл его именно тот инструмент, которым он владеет лучше, упрямо вздёрнул голову, глядя куда-то вверх, и голос его окреп и набрал уверенность и силу, сплетаясь с музыкой. Песня оказалась незнакомой, вполне стандартная баллада про жизнь, любовь и преодоление трудностей, но по тексту и ритмически она очень подходила обволакивающему голосу Дженсена, и чувствовалось, что выбор был осознанным и неслучайным – для него это была не игра, а восхождение ещё на одну вершину. Ко второму припеву Дженсен начал улыбаться, и Миша понял, что до сих пор с силой сжимал кулаки и почти не дышал. Чёртов Эклз, подобно гаммельнскому крысолову, вёл его за собой, хотел он этого или нет. Затих, растворяясь в воздухе последний звук, и Миша вдруг понял, что Дженсен, безошибочно нашедший его глазами в зале битком набитом людьми даже в надвинутой на лоб бейсболке, смотрит на него с торжествующей улыбкой. – Хей, Элвис, совсем не плохо! – приветствовал его Миша за кулисами. – Только не стоит так сильно волноваться, эта публика будет носить тебя на руках, даже если ты будешь завывать как мартовский кот. – Спасибо, – Дженсен, конечно, улыбнулся, но Миша почувствовал, что не попал в настроение, от него явно ждали сейчас каких-то других слов. – Я всё же льщу себя надеждой, что у меня иногда получается радовать кого-то не тем, что я в принципе что-то делаю, а тем, насколько неплохо я с этим справляюсь. И…между тем, чтобы облажаться перед теми, кто ценит тебя высоко или низко – разницы никакой. Важно не облажаться перед тем, чьё мнение тебе небезразлично. Надеюсь, я справился. Последняя фраза прозвучала отчасти как вопрос, и Миша, вообще говоря, несколько впавший в ступор оттого, что его одним махом как будто причислили к тем самым небезразличным людям, не нашёл ничего лучше, как снять воображаемую шляпу и, замерев в куртуазном поклоне, протянуть Дженсену бутафорский цветок, удачно торчавший из одного из пыльных ящиков с театральным реквизитом. Дженсен хмыкнул, изобразив лицом «Ну, конечно, Коллинз, чего ещё от тебя ожидать», со значением водворил дурацкий цветок в задний карман джинсов и бодро промаршировал к выходу. На пороге он обернулся, словно хотел сказать что-то ещё, но, видимо, передумав, просто махнул рукой – дескать, до скорого. 996 Дженсен устало вздохнул, покрутил головой, разминая затёкшую шею, спрятал руки в рукава Диновой куртки, нахохлился и с тоской посмотрел на флакон с тёмно-красной сиропной «кровью». – Я скоро этой хренью блевать и гадить буду. Миша, притулившийся на соседнем складном стуле и гревший руки о стакан с кофе, виновато вздохнул. Сегодня количество запоротых дублей превысило всякие разумные пределы, и причина была отнюдь не в Дженсене. Точнее, причина в конечном счёте, была в нём, но он был в этом совершенно не виноват. Джаред, закончив все свои сцены, давно укатил, наверняка уже собрал вещи для утреннего вылета и видел десятый сон, а они двое не могли отснять одну-единственную, в общем-то, несложную сцену: Кастиэль, обнаруживший, что Дин собирается сдаться и стать весселем Михаила, должен был словесно и физически продемонстрировать ему, как сильно разочарован подобным поведением. И вот это у Миши никак не получалось. Прижимая зажмурившегося и тяжело дышащего Дженсена к стене он не мог избавиться от мысли, что будь герои разнополыми или если бы этот мир был немого другим, сцена могла бы закончиться сексом. Это вполне ожидаемо приводило к тому, что Миша представлял себе весьма высокорейтинговую сцену, вспыхивал от возбуждения, тушевался, путал текст – нужное подчеркнуть или всё сразу. Дженсен, надо сказать, и не думал его упрекать – он терпеливо раз за разом отшатывался, от души стукаясь затылком о весьма аутентичную обшарпанную кирпичную стену выстроенного в съёмочном павильоне замызганного переулка, давился «кровью», отлетал в кучу мусора, поднимался, отряхивался, просил поправить грим и отправлялся на свой стул, ожидая приглашения на исходную позицию. – Ну, нет в этом искры Божьего гнева, – сокрушённо процитировал Дженсен, в очередной раз вглядываясь в изображение на крохотном экране. – Миш, твой толчок непропорционален моей на него реакции. Я понимаю, Кас – ангел, может пальцами щёлкнуть, и Дин на части развалится. Но все эти щелчки пальцами – ангельская фишка, так делают те, для кого люди все равно что мухи. Дин для Каса не муха, и гнев должен быть настоящий, а движение от души. Так что припечатай уже мне по-хорошему, я не стеклянный. Дженсен явно списывал его неудачи на то, что Миша опасался как-то не рассчитать силы удара и повредить ему. Как будто он реально смог бы... Однако бесконечно это всё продолжаться не могло, никто из тех, кто оставался у съёмочной площадки, этого не заслуживал. Миша зажмурился и стиснул виски руками, изо всех сил внушая себе, что если уж Кастиэль, любящий Дина всем своим что-там-у-ангелов-вместо-души, смог разозлиться настолько, что переломал бедняге кости, то ему, пусть даже испытывающему к Эклзу нечто вроде физического влечения, не должно стоить особых усилий припечатать его к стене так, будто он злится, а не хочет оттрахать. – Эй? – Эклз осторожно потряс его за плечо. – Ты в норме? Не переживай так, сейчас всё отснимем. Я сказал ребятам, что этот дубль последний. Идём со мной. – Уже пора? – Миша сполз со стула и огляделся, но поблизости не было ни оператора, ни режиссёра. – Я попросил у них пару минут, – сказал Дженсен, легко, но настойчиво подталкивая его по направлению к их отметкам у стены. – Встань на мою. Ты Дин. Миша, не особенно понимая, что происходит, послушно встал у отметки на полу. – Я Кастиэль, – Дженсен строго выпрямился, чуть склонил голову набок, копируя Мишину осанку, взгляд его стал холодным и острым. – На этой неделе я убил двух ангелов – своих братьев! Лицо его оставалось почти бесстрастным, но в глазах разгоралось пламя и голос, вроде бы не сильно изменившийся, звучал негромко, но гневно и это не имело ничего общего ни с Дженсеном, ни с Дином. Это говорил ангел, которого слабость человека толкнула к самому краю. Миша не успел уловить его молниеносного движения – просто вдруг оказался притиснутым к стене, обездвиженным, но, наверное, не двинулся бы, даже если бы мог. – Меня преследуют, я против всех и всё это ради тебя, а ты меня подвёл, – гремел Эклз, ледяной, как горная вершина и жаркий, как пламя ада, ангел господень, неотвратимый, как возмездие. Он говорил что-то ещё, совсем не по тексту, импровизируя, но Миша уже не улавливал смысла. Он плыл, чувствуя на своём лице чужое дыхание, не в силах оторвать взгляда от кошачье-зелёных глаз того, кто стоял напротив, кем бы тот ни был. Миша словно раздвоился и не мог собрать себя воедино. Он чувствовал руку, ползущую по его телу, ощупывающую, властную, чувствовал твёрдость прижимающегося к нему тела и разгорающийся в его собственном теле жар. А потом Дженсен вдруг замер и замолчал, всё ещё прижимаясь к нему бёдрами, растерянно моргая и облизывая губы, отшатнулся назад, словно обжёгшись. – Как-то вот примерно так, – пробормотал он, отвернувшись и поправляя на себе одежду, пока Миша пытался отдышаться и сообразить, что ему следует сделать то же самое. Как минимум, запахнуть на себе тренч ему точно стоило. – Ребята, готовы? – режиссёр, словно выросший из-под земли, выглядел образцом терпения, что заставляло задуматься о том, сколько он успел увидеть и какие выводы сделать. Однако, непрофессионалов тут, как Миша смел надеяться, не держали, и стремление, наконец, закончить и так затянувшийся съёмочный день во всех присутствующих было сильнее каких бы то ни было чувств и впечатлений. – Готовы! – махнул рукой Эклз, подмигнув Мише и отправляясь к своей отметке. – Только Коллинзу грим поправьте, у него лоб блестит. 1 Миша уже успел познакомиться со всеми, включая невозмутимого пиротехника, раскладывающего заряды у входа в «амбар», когда в павильоне появился его сегодняшний партнёр по съёмкам. Народ на площадке по-хорошему оживился, что было добрым знаком. Чувака явно любили, а значит, полной задницей он быть не мог. За парнем, довольно высоким, действительно приятным внешне и одетым в нарочито видавшую виды одежду, бежала, подпрыгивая, как кролик, маленькая гримёрша с кисточкой наперевес и что-то щебетала ему в ухо. Он качал головой и ухмылялся, но потом все же уступил её просьбам и нагнулся, позволяя ей пройтись кистью по его лбу и носу, и картинно «чихнул». Девушка со смехом хлопнула его ладошкой по груди и ускакала, видимо, в свою кроличью норку, забитую кисточками и коробками с гримом. – Привет, – с улыбкой сказал парень, остановившись перед Мишей, и поскольку на расстоянии десяти шагов не наблюдалось больше людей, которым это могло быть адресовано – он проверил – это явно было обращено к нему. – Ты Миша Коллинз? Я правильно произношу? – Тут, в общем-то, негде ошибиться, – кивнул Миша, принимая протянутую для рукопожатия руку. – Уступка настоящему имени – Дмитрий. Но да. Привет. Рукопожатие было крепким и тёплым, тёплым был и взгляд – не испытывающий, не оценивающий, а словно изучающий – кто ты? Что за человек? Надолго ли здесь? Легко с тобой будет или сложно? Нужна ли тебе будет помощь, а может быть, у тебя есть чему научиться? Такие люди Мише нравились независимо от того, насколько симпатично они выглядели, и где ему довелось с ними встретиться, неудивительно, что и к Дженсену он проникся некоторой симпатией. Не то, чтобы ему хотелось довериться с места в карьер, всё-таки подобная внешность и особенности актёрской среды, в которой Мише теперь приходилось вариться, не могли не предполагать подводных камней, которыми изобилует общение с подобными людьми и каких-то личных тараканов, но, тем не менее… – Добро пожаловать, в лигу странных имён… Дмитрий, – старательно выговорил Дженсен. – Наверное, теперь ты наш президент. Я Дженсен Эклз, – Дженсен махнул рукой, указывая на свою потёртую куртку. – «Дин Винчестер». Ну, что, пойдём, спасём меня из ада? После окончания съёмки Миша не сразу покинул павильон, остановившись поблагодарить ребят из технического персонала за внимание, проявленное к нему в его первый день, и поэтому в определённый момент оказался слишком далеко, чтобы даже краем уха уловить что-то из разговора, содержание которого дойдёт до него намного позже и в весьма усечённом виде. – Снимался с тем новым парнем, который типа ангел? – спросил Джаред, плюхнувшись на ступеньки вагончика, тем самым коварно преграждая Дженсену путь к душевой кабинке и холодному пиву. – Ну и как он тебе? – В общем, немного странный, но, знаешь… – Дженсен задумался. – Как бы это сказать… – О-о, узнаю этот взгляд, – восторженно выпалил Джаред. – По ходу, чувак со странным именем в твоём вкусе! Давай, давай, скажи, я угадал, он тебе понравился? Дженсен пожал плечами, что его друг, естественно, счёл за согласие. – Только вот… – взгляд Джареда затуманился. – На сколько там эпизодов его подписали? Что, если вы того – свидания, постель, кольца-свадьба, а его… того? Впрочем, что я говорю, если ты захочешь, чтобы он остался, он, конечно же, останется. Дженсен ничего не ответил, лишь ухмыльнулся, лёгким тычком заставил Падалеки подвинуться и, усевшись рядом с ним, с неослабевающим интересом стал наблюдать за фигурой в бежевом плаще, показавшейся на пороге павильона. – Может и останется, – задумчиво сказал он. – Поживём – увидим.