Выпускной

Перед тем, как закинуть сеть в море, рыбак сначала распутывает её и только потом кидает, в надежде хоть на какой-то улов. Но что делать, если она не распутывается? Что, если она порвана? Правильно. Если порвана — выкинуть, если запутана — распутать. Жизнь Чимина больше походит на эту сеть — такая же запутанная и местами порвана. Что с ней делать? Выкинуть нельзя, а распутать сложно, но можно, только нужно время, как и время рыбаку, который старательно будет ждать улова. Только улов Чимин поймал, причем крупный, ещё девять недель назад, когда сети были распутаны и удачно закинуты в море Чонгука. Чимин не ожидал такого от альфы. Сердце сжимается от боли, обещает разорваться, тоска приходит снова и кружит голову. Он остался один. Никому не нужен. Ещё и с ребёнком. Душа омеги ликует, что большего счастья, чем малыш — нет, ещё и от истинного. Только истинный оказался ещё тем козлом отпущения, который выгнал своего омегу практически с малышом на руках. Придется самому всё делать. Друзей с детства нет, Чимин всегда был отчужденным из-за насмешек и презрений, но это не мешало ему учиться, быть отличником, что и погубило. Родители тоже не исключение, постоянно потыкали Паку, мол «то мало учится, то много», «то толстый, то кушай побольше» и, честно сказать, он недолго прожил в такой неопределенности и вскоре переехал туда, где нет вечных «Чимина то, Чимина сё», а только «Я сам». Он Сам научился жить. Сам научился готовить, сам научился стирать, сам научился одеваться прилично, сам научился убираться, сам научился тому, что теперь знает, за что получает стипендию и может за квартиру платить, и только Сам научится, как правильно воспитать ребёнка, без чьей-либо Чонгука помощи, ведь он сильный и самостоятельный омега, который всё сможет, всё вытерпит. Что сказать о Чонгуке, так ничего не сказать. Он до глубины костей поражен новостью о ребёнке и думает только о нём. Он безумно любит Чимина и хочет быть рядом со своим истинным, но у того под сердцем растёт маленькая душа, которую создал именно он. Сейчас, сидя на кровати возле открытого окна с бокалом виски, он понял, насколько сглупил в жизни, оттолкнув омегу. Хочется вернуть время и сказанные слова, хочется вернуть Чимина с малышом; хочется вернуть свою любовь, заботу, ласку — в лице Пак Чимина. После ухода Чимина в доме Чонгука холодно, темно, сыро. Капли воды с крана, что капают нервным тиком, бьют по вискам, действуют на нервы; метание тюли, от ветра из окна, создают прохладу каждым утром, а утро вовсе не утро, только обычное пробуждение после кошмара в холодном поту. Кухня, кажется, паутиной обросла и пылью укрылась, Чон туда вовсе не заходит, ибо после колледжа — сразу в постель, или за стаканом и бутылкой. Чонгуку кажется, что станет немного лучше, если выпьет алкоголь, но сердцу не прикажешь, всё равно болит за Чимином. Каждый день, рано утром, в семь пятьдесят три, как по расписанию, он встречает Чимина у входа в колледже, который всегда убегает вперёд, даже не посмотрев в его сторону. Сердце щемит, и желание подойти становится с каждым днём всё больше, только слова, сказанные «тогда», останавливают. Чонгук порой удивляется Паку, как он только ещё может ходить на учёбу? Альфа думал, что тот замкнётся в себе, так как знал его характер, плохо знал и бросит колледж, но нет. Даже на шестом месяце ходит. Ходит пузатенький, кругленький. Обычный, примитивный день оказался трудным для омеги. Он попросил свободное посещение, в чем ему не отказали, как-никак лучший ученик Музыкального колледжа с танцевальным уклоном, и ходит отчасти почти каждый день. С каждым днём всё труднее и труднее, потому что подниматься по лестнице тяжело, малыш-то растет не по дням, а по часам. — Вы можете сдать все экзамены после Вашей беременности, Пак Чимин, так что можете ни о чём не волноваться, — мужчина сидит в кожаном кресле и ярко улыбается омеге. — А свободное посещение я Вам выпишу, приходите, когда сможете, и да… Стипендию Вы получать будете так же, об этом тоже можете не волноваться. Так, больше не смею Вас задерживать, Вы можете быть свободны, — мужчина встал и пожал омеге руку на прощание. — Спасибо большое, учитель Чан, я обещаю, что обязательно вернусь и сдам всё на отлично, — Чимин кланяется чуть ли не до пола по сто раз, и сильнее сжимает руку его любимого учителя танцев. — Иди-иди, и береги себя и малыша, вскоре увидимся, — протараторил учитель уходящему омеге, который уже выглядит, как колобок, и смеётся. Выйдя из кабинета, у Чимина улыбка до ушей, малыш шевелится и бабочки порхают вокруг головы. Поглаживая свой кругленький животик, что обтянут плотной длинной кофтой и укрыт простым комбинезоном, топает по пустому (все как раз на занятиях) коридору и радуется, что такому как он, ещё есть люди, которые помогут, видя его положение. Выйдя из здания, омега решил передохнуть немного, ибо малыш что-то разбушевался и пинает папку. «Точно танцором будет», — думает Чим, улыбаясь, гладит по животу, чтоб успокоить малыша. Погода отличная, солнце греет своими теплыми лучами, теплый ветерок обдувает лицо и ерошит волосы. Лавочка под деревом во дворе — как раз самое то. Усевшись посередине лавочки, омега судорожно выдохнул. — Что ж ты такой неспокойный, Чонни? Зачем папку тревожишь? — омега гладит свой большой животик, тем самым успокаивая малыша. — Наверное, потому что любит очень папу, — этот голос… Этот голос омега не спутает ни с чьим. От такого низкого баритона и в штаны спустить можно. Чимин резко обернулся и увидел Чонгука. Сердце вновь сжалось, пальцы колят, холод по телу вперемешку с мурашками. Чонгук садится рядом, держа в руках пакет с яблоками. Противная тишина режет уши, но альфа это быстро исправил. — Привет, — Чон первый решил заговорить, но голос предательски дрожит, боится сорваться. — Привет. От такого холодного «Привет» у Чона чуть сердце не остановилось. Он никогда такого голоса старшего не слышал, и это сильно пугает. Ну ладно, «привет» сказал, а дальше что? — Как дела? — Нормально, только малыш в последнее время буйный немного, а так всё хорошо, — Чимин улыбается и смотрит на свою руку на животе. «А у тебя как?» не последовало. — Может, тоже танцором будет, как и папа, — Чонгук улыбнулся и, вспомнив о яблоках, протянул пакет в руки Чимину. — Держи, это тебе, витамины. Ты хорошо питаешься? — Чонгук смотрит то на лицо старшего, то на живот. Бо-оже, он так хочет его погладить. — Д-да, я хорошо питаюсь, ведь в первую очередь думаю о малыше, — омега смущенно принимает пакет с яблоками и теребит ручки. — Молодец, — Чонгук позволил себе потрепать старшего по волосам, на удивление, со стороны Пака никаких запретов нет, только чуть розовые щечки. На этом всё. Слова кончились, действия кончились и разговор кончился. Оба сидят, смущенно поглядывая друг на друга, и видно же, что каждый хочет что-то сказать, но язык не поворачивается на те самые заветные слова. — А к доктору ходил? Что он говорил? Кто родится? — Чонгук снова неловкую тишину прервал, ибо боится, что тот уйти может. — Ходил, конечно, там всё хорошо, даже УЗИ делал, только просил доктора не говорить, кто родится, пусть это будет сюрприз, — Чимин соврал немножко, ведь он знает, что будет альфа, только думает, что Чонгуку знать это не обязательно. Зачем? — Понятно… — Ой… Ну ма.а-алыш. — скулит, хихикает Чим и гладит снова живот. — Что, пинается? — Чонгук смотрит на довольного Пака, прикусывает губу и давит в себе желание потрогать и почувствовать пинок ребёнка, глубоко-глубоко. — Ага, — омега чуть пищит и радуется, как дитё леденцу. — Хочешь потрогать? — не успев спросить, омега резко схватил руку Чона и прилепил к тому месту, где маленький толкается. Чон опешил и смотрит отрешенно на свою руку, что покоится на животе Чимина. — О… — вскрикнул Чон, чувствуя сильный пинок. — Раз, второй — более тихий, а как только он провел рукой, успокаивающе поглаживая и тихо шепча «Спокойный малыш», пинки прекратились. Чимин хлопает глазами и дуется, по-детски складывая губки. Чонгук смотрит на обиженного омегу и не понимает, что он сделал не так или вообще не должен был этого делать, отдергивает руку, пряча в кармане, где на ладони еще чувствуется тепло и пинки малыша. — Прости. — Да нет, просто… Когда я пытаюсь его успокоить, кажется, он сильнее меня пинает, а как ты потрогал — так тот сразу притих, вот засранец мелкий, — Чимин улыбается и ещё дует губки, гладит животик, чувствуя успокоение изнутри. — Ну правильно, ведь на отца… — Чон резко замолк и мысленно дал себе по затылку чем-нибудь тяжёлым, ведь посмел затронуть за живое, но старое. Чимин сидит, как статуя, не шевелится и, кажется, не моргает, ибо наружу слёзы просятся. Губы сомкнулись, и, встав с места, бросив тихое «Пока», ушел, куда глаза глядели. Прошло столько времени, но раны до сих пор кровоточат алым оттенком горечи и боли. «Отец? Пф…», — Чимин ни о чём не думает, только несёт домой пакет с яблоками и хрустит перед телеком, поглаживая свой животик, а Чонгук идёт домой на ватных ногах с опущенной головой. Он думал, что Чимин немного отошел, остыл, но никак нет, только более отстранился и теперь, кажется, видеть не хочет, а это больно. Больно так, что выть хочется, но после сегодняшнего дня Чонгук пить больше не будет, а обещает себе вернуть Чимина с ребёнком, ведь на ладони всё ещё чувствуются пинки малыша. Его малыша.