-feel it all-

Дауэ любил вечеринки, по-настоящему любил. Вечеринки вообще были одной из немногих вещей в Америке, которые ему нравились (по крайней мере, в них он еще не разочаровался, как, например, в кафешках на автозаправках – еда там и вправду была отвратной). Где бы они ни проходили: в старом гараже на отшибе города, в полуразрушенном клубе, полном бегущих от мощных битов крыс, или же в загородном доме одного из богатых деток – везде царила своя атмосфера, особенная. Как будто ты нарушаешь закон и точно знаешь, что не попадешься: ни когда пьёшь пиво и чего крепче в шестнадцать, ни когда крутишь блант с травой (кстати, последняя в Штатах, по мнению Боба, была не очень. Или же «местные аборигены» попусту не умели правильно курить и печь с ней маффины). В Голландии было не так. В Голландии ты делаешь это с полным осознанием того, что всем наплевать. Не сказать, что здешние законы сильно отличались в отношении несовершеннолетних, но видимость заинтересованности в США поддерживали лучше, Дауэ было с чем сравнить. Из соседней комнаты доносятся веселые разговоры и едва слышный голос уже изрядно постаревшего немца. «Когда он успел вырасти из сопливых песен для эмо и начать петь попсовые песни для широкой аудитории?» - проносится в нетрезвом сознании Боба, когда он чувствует, что диван рядом с ним прогибается. У парня рядом ярко-голубые волосы, мутноватый взгляд и вселенская усталость на лице. - Знаешь, чувак, я, когда накурюсь такую хуйню могу творить, ты просто не представляешь, мужик. Вот что твоя голландская задница знает о том, как перелезать через заборы? У вас там в Европе вообще есть заборы, я имею в виду нормальные заборы, а не оградки для бабулек? Боб смотрит на него, чуть приоткрыв рот и не скрывая своего искреннего недоумения и удивления. В смысле, какого черта; ты приходишь ко мне под кайфом, начинаешь рассказывать про свои похождения, но ты делаешь это без уважения и совершенно забивая на неприкосновенность личного пространства, когда укладываешься ко мне на колени, все еще неся околесицу. - И вот как-то раз Питер у меня и спрашивает: «А почему ты не набьешь тату на жопе?». А я ему такой: «Иди нахуй». Интересно, правда? Мне нравится твоя татуировка, - лопочет парень, кончиками пальцев проводя по аккуратному цветку между ключиц. Дауэ шумно сглатывает, вызывая у соседа легкую усмешку. - Спасибо, - еле выдавливает из себя он, неотрывно следя за широкими мелко дрожащими зрачками собеседника. - Я Гейб, кстати. Гейб Гарсиа. На пару минут комната погружается в _почти_ тишину – слышны все те же разговоры о сплетнях и других радостях школьной жизни, а так же одна из версий весьма приевшейся в последнее время ‘Sweet Dreams’. Первым ее нарушает Боб – хриплым смехом и едва слышным в этом шуме скрипом дивана. - Испанец, который подъебывает голландца за то, что тот из Европы, - заплетающимся языком сообщает тот, не переставая посмеиваться. Габриэль резко вскакивает с колен Боба и так же резко пересаживается обратно, закидывая руки за плечи нидерландца. У него все такой же мутноватый взгляд с широкими зрачками, длинные теплые пальцы, нежно поглаживающие кожу за ушами, влажные чуть приоткрытые губы, находящиеся слишком близко, и горячее дыхание. - Я мексиканец, - наконец говорит он, приближаясь еще ближе к лицу Дауэ, соприкасаясь с ним носами. Голос у него вкрадчивый, такой, которому сразу же хочется доверится и слушать его бесконечно долго. - Мексиканцы горячее. Запомни. Я помогу.