С Новым годом!

Я просыпаюсь от сильного толчка. Машина подпрыгнула на ухабе, и моя щека соскочила с подставленного под нее кулака. – Уже приехали? – спрашиваю я у тебя и осоловело озираюсь. – А то! – ты весело подмигиваешь мне и лихо крутишь руль, объезжая очередную ямку. – Узнаешь родную дорогу-раздолбайку? Я поворачиваю голову и смотрю в окно. Не узнаю. Совсем не узнаю нашу дорогу до дачи. Последние четыре километра. Я помню ее в зелени полей, в темной полосе леса. Я помню огромные лапы хвоща вдоль дороги и мои любимые кустики, которые бережно прикрывали меня, когда мне было невтерпеж доехать до дома. Еще я помню, что, когда сворачиваешь на эту дорогу и открываешь окно, искусственный запах машины сразу заменяет горьковатый запах цветов и влажный запах теплой земли. А сейчас за окном только голые сучья да черное поле с грязными плевками нерастаявшего снега по обочинам. – Наверное, неудачное время мы выбрали с тобой для отпуска на даче, – вздыхаешь ты, видя мое расстроенное лицо. – А вот и нет! Нам что главное? Чтобы дома тепло было, чтобы жрачка была и чтоб вокруг ни души. И только мы с тобой вдвоем. Ты улыбаешься мне и снова подмигиваешь красным, недавно прооперированным глазом. Вот и знакомый забор, за ним огромная древняя яблоня и наш дом. Яблоня, как старая ведьма, тянет к дому свои длинные когтистые пальцы, согнув горбатую гнилую спину. Дом похож на старика в старом грязном ватнике и в потертой шапке-ушанке. Он испуганно таращится на «ведьму» через очки-окна и тихонько поскрипывает, пытаясь увернуться от ее «когтей». – Надо яблоню попилить, а летом покрасить дом, – говоришь ты, угадывая мои мысли. Ты вылезаешь из машины и привычно лезешь в багажник за сумками. – Стой! Стой, говорю! Тебе нельзя тяжелое. Иди в дом, включи свет и начинай греть комнату. Я сам сумки разберу, – ты покорно удаляешься, а я начинаю перетаскивать сумки на кухню. За месяцы моих странствий больше всего меня расстраивала мысль о том, что я никогда больше не приеду сюда. Не знаю, чем таким привлекает меня это место. Мне тут уютно, удобно и хорошо. И еще тут никогда не было «чужих». Только свои. И я точно знаю, что это так и осталось. Кругом все напоминает о моем присутствии. Вот чашка с коричневой окантовкой от кофе внутри. Вот пепельница с горой моих бычков от «Ротманса». Я помню, как, уезжая отсюда осенью, на бегу отхлебывал из чашки остывший кофе. Странное ощущение… Как будто это было вчера. А ведь прошла целая вечность, которую я не надеялся преодолеть. Я приношу ведро воды, включаю плитку и радио и ставлю чайник. Как только красная кнопочка загорается, музыка резко обрывается и свет гаснет. – Женька-а-а!!! Электричество вырубило, – ору я на весь участок. – Пробки выбило-о-о, – отвечаешь мне ты из недр дома, – не включай сразу всего много! – Хорошо! Я тогда радио выключу. Врубай давай! Через пару часов мы уже сидим за столом на нагревшейся от газа кухне. В центре стола большая сковородка со шкворчащей с беконом картошкой. На тарелке в тонкой магазинной нарезке лежат колбаса и мраморный сыр. Я ставлю тарелку с хлебом, две рюмки и «Горилку з перцем» в запотевшей бутылке. – Женька-а-а… Мы огурцы Бабелюбины забыли, – бью я себя по лбу. – Банка в твоих шмотках. Я ее туда запихнул, чтобы не разбить. – То-то я не понял, чо сумка такая тяжелая, – говорю я и бегу в дом за солеными огурчиками. Долька хрустящего кисло-острого овоща уже наготове, и я с вожделением наблюдаю за действиями Женьки, который наливает в рюмку тягучую холодную водку. Самое странное, что сегодня не ты, а я недовольно цыкаю каждый раз, когда ты наливаешь очередную рюмку. – Пошли в дом, – предлагаешь ты, когда мы утолили свой голод, – прихвати огурчиков. И хлеб с колбасой в тарелку положи. Мы удобно располагаемся в доме, а горилку и закуску ставим на небольшой журнальный стол. Ты включаешь телек и начинаешь переключать каналы. – О! твой любимый фильм, – говоришь и тычешь куском огурца в экран. – Не, Жень! Переключи, – я прихватываю пульт мизинцем и пытаюсь, не уронив, нажать кнопку носом. – Ты всегда любил этот фильм, – говоришь ты мне как-то грустно, – это из-за меня? «Любовь и голуби»… Этот фильм я люблю с детства и часто пользуюсь крылатыми выражениями из него, но… после нашей размолвки я не могу его смотреть. – Знаешь, я бы дал этому фильму «Оскар». Или нет. «Пельцеровскую премию» за лучший сценарий. – Какую премию? – удивленно приподнимаешь ты брови. – Ну, какую там дают. Я не знаю название. Тот, кто писал этот сценарий, потрясный психолог. Так точно передать переживания героини. – Ты чувствовал то же самое? – говоришь ты и тут же добавляешь: – Прости. – Там на все сто попадание. Только в отличие от героини, я не женщина. Когда мне было плохо, я не лежал на кровати, а пил, но… Я злился на тебя. Но себя я ненавидел больше. – За что? – ты внимательно смотришь мне в глаза. – «Мать плохая!» Помнишь? Так вот, я винил себя за то, что был дураком. За то, что уделял тебе мало времени. За мои пьянки-гулянки. За то, что позволил тебя увести. Потом наступило равнодушие. Нет! Скорее апатия. Мне ничего не хотелось. Казалось, что это все дурной сон. Что мне стоит лишь проснуться, и все станет как прежде. Но головой понимал, что это не сон. А потом ты меня нашел. – И что ты чувствовал? – «Не пойду!» – смеюсь я. Ты грустно улыбаешься и молчишь. Мы, не говоря ни слова друг другу, приняли решение не ворошить прошлое. Поэтому я решаю закончить разговор, вспоминая смешные моменты из фильма. Уже глубокая ночь, и я, с грустью бросив взгляд на «спящую» иконку своего друга, закрываю ноут. Ты давно спишь, уютно свернувшись под ватным одеялом. В твоей смешной «пальмочке» на голове дрыхнет крыса. Я аккуратно вынимаю Чуньку из твоих волос, и он спросонья испуганно таращится и пытается схватить лапками наволочку. Я ложусь рядом и по обыкновению любуюсь тобой спящим. Тихонько, чтобы тебя не разбудить, дотрагиваюсь указательным пальцем до твоего носа. Ты смешно морщишься и становишься похожим на старого азиата. – Вот станешь стареньким, я буду тебя на коляске катать, кашку манную варить. Утку буду приносить, – шепчу я. – Не хочу кашу, – говоришь ты, не открывая глаз, и тут же резко подскакиваешь на кровати. Несколько секунд ты, покачиваясь, пытаешься попасть ногами в тапки, потом молча машешь рукой и утопываешь на террасу. – Куда босой поперся?! – кричу я тебе вслед. Ты влетаешь в комнату, с разбега прыгаешь на кровать и укутываешься в одеяло с носом. Я чувствую твои ледяные ноги и пытаюсь согреть их, зажав между своими икрами. Ты ложишься головой на мое плечо и приятно тыркаешься носом в мою шею. – Я совсем проснулся и замерз. Не хочешь меня согреть и усыпить? – спрашиваешь ты, и твое теплое дыхание касается моего уха. – Хочу, – успеваю сказать я, и меня уносят твои поцелуи и прикосновения. День. Я выскакиваю на терраску и танцую возле ведра, пытаясь развязать треники. – Же-е-е-нь… – смотрю в окно и на секунду забываю о цели своей вылазки, – смотри… Снег. Прям как зимой. Весь двор, все деревья и кусты в пушистых снежных шапках. Дорожки застелены мягким белым ковром, а с неба падают большие куски сладкой ваты. – Так снег в апреле у нас вполне нормальное явление, – говоришь ты, накидывая мне на плечи куртку. – А пошли играть в снежки? – предлагаю я. Ты соглашаешься, и мы, как, дети бегаем по двору и кидаем друг в друга комья снега. – Фух! Все! – я поднимаю руки над головой и скрещиваю их в знак конца игры. – Перекур? Мы сидим на открытой терраске и курим. А вокруг снежная сказка и тишина. – А давай отметим Новый год? – предлагаю я. – Малыш, апрель месяц. Какой Новый год? – улыбаешься ты и застегиваешь на моей куртке молнию. – И что? Год может начаться в любой день и месяц. Просто тот Новый год ты встретил не со мной, и это не считается. – Малыш… Знаешь, что я тогда загадал на Новый год? – спрашиваешь ты. Я не отвечаю, но ты продолжаешь говорить: – Чтобы ты был счастлив. Чтобы у тебя была семья. Знаешь, я почему-то все это время был уверен, что тебе нужна свобода. Что я тебе только мешаю. Что ты без меня можешь создать полноценную семью и родить ребенка, о котором мечтаешь. Я пытался отпустить тебя. Из головы. Из дома. Из жизни. Но вот отсюда, – ты кладешь руку себе на грудь, – я не смог. Я решил, что она… это мое… сначала думал, счастье, а потом понял. Она мое наказание. За тебя. За то, что пытался отпустить тебя. – Глупый ты, Женька, – я толкаю тебя плечом, – я без тебя умер. Ладно. Так что там с Новым годом? Мы сидим в доме и смотрим на занесенную снегом пихту, украшенную Санькиными игрушками и несколькими лампами на солнечных батареях. В наших руках бокалы с шампанским, которое ты раздобыл где-то в закромах нашего сельпо. И пусть это не совсем Новый год. Но для меня он настоящий. Начало новой жизни. Не хочу больше оборачиваться. Не хочу помнить. Не хочу, чтобы кто-то стоял между нами, даже в виде воспоминания. Хочу просто жить и дышать тобой. С Новым годом, тебя!