Два сердца. Одна луна.

      Хаширама устал. Слишком многое свалилось разом на его плечи. Должность Хокаге неприветливо встретила тоннами бумажной работы, постоянными спорами со старейшинами, дипломатическими делами и, наряду с тем, десятками то и дело вспыхивающих конфликтов между вчерашними врагами, ныне живущими бок о бок. Свою роль тут сыграл и брат: Тобирама, смело взявший на себя половину колоссальной работы, был одинаково требователен и строг как к себе самому, так и к старшему брату, не позволяя тому отвлекаться от дел. Оба Сенджу просыпались рано, когда Коноха ещё только досматривала последние сны, а ложились спать уже за полночь. Слой за слоем обязанности ложились на плечи Хаширамы, словно стремились вовсе раздавить, уничтожить… И постепенно работа, первое время вызывавшая сладкую усталость, стала вызывать лишь внутреннюю пустоту. Хаширама был полностью измотан как физически, так и морально.       Тобирама, глянув в окно и нахмурившись, взял кипу бумаг и ушёл домой: как-никак, на улице давно стемнело, небо уже озарял призрачный свет полной луны. Он ничего не сказал Хашираме: тот в последнее время стал непривычно молчаливым и предпочитал покидать резиденцию Хокаге позже младшего. Хаширама же, механически заполнив пару последних документов, устало поднялся из-за стола и подошёл к окну.       Небо было глубокого чернильно-синего цвета. Казалось, протяни ладонь – и коснёшься этого прохладного бархата, усыпанного бриллиантами звёзд… Только вот бархат неба недосягаем, его нельзя коснуться… Так же, как бархата бледной, когда-то сияющей в лунном свете, кожи…       В горле встал ком. Вот, опять. Всю последнюю неделю Хашираму преследовал образ, словно неприкаянный дух. В часы работы, в минуты тревожных снов, в секунды раздумий – он никуда не уходил, словно твёрдо намеревался свести Первого с ума. Эти густые буйные волосы, в которые было так приятно зарыться пальцами; эта бархатная бледная кожа, на которой был отчётливо виден каждый, даже самый маленький, след от слишком страстного поцелуя; эти глаза, то глядящие лукаво и маняще, то нежно, почти трепетно, то вовсе закрытые, с подрагивающими щёточками чёрных ресниц; эти губы, самые сладкие губы на свете, которые могли как возбудить, так и успокоить в считанные мгновения… Образ появлялся перед ним, то нахально сидящий на краю стола, то стоящий за спинкой кресла, то вовсе лежащий рядом с ним в постели…       Стоило лишь коснуться болезненных воспоминаний, как тиски отчаяния и боли мгновенно сжали сердце Хаширамы. Глядя в широко распахнутое око полной луны, он даже не чувствовал, как из его собственных глаз быстрыми ручейками текли горячие горькие слёзы. Они текли беззвучно, без всхлипов... Просто текли, словно хотели вместе с собой унести груз повседневной рутины, глухую всепоглощающую тоску и ощущение крови самого любимого человека на руках…       «Видишь ли ты меня сейчас?..» - мысленно обратился Хаширама, не сводя глаз с серебряного лунного диска. – «Видишь эти слёзы?.. Это слёзы по тебе… Я чувствую тебя… И схожу с ума… Прошу, дай мне знак… Докажи, что ты рядом… Докажи, что я не сумасшедший…»       В тот же миг Хаширама увидел падающую звезду. На миг у него перехватило дыхание: в последний раз он наблюдал за подобным ещё мальчишкой, когда сидел на той скале, где сейчас скульпторы старательно вырезали лицо Первого Хокаге…       …В тот вечер рядом был он…       Лицо Хаширамы озарилось слабой, усталой, но искренней улыбкой. Он, как когда-то в детстве, закрыл глаза и одними губами, солёными от слёз, прошептал вслед падающей звезде своё самое заветное желание:       «Встретиться с тобой… Ещё раз…       …Мадара…» ***       Мадара чувствовал пустоту. Пустоту снаружи – в этом бескрайнем поле, далёком от осточертевшей за неделю пещеры, и пустоту внутри самого себя – в сердце и в душе. Внутри него не осталось счастья, не осталось света. Только тьма – всепоглощающая, затягивающая в омут отчаяния и безумия. Для него остался лишь один источник тепла и света, и сейчас, глядя в небо, на величаво смотрящую вниз серебряную луну, он думал о нём…       Вспоминал шёлковые длинные волосы, которые так приятно проскальзывали между пальцами. Вспоминал сильные смуглые руки, прикосновения которых заставляли всё внутри трепетать. Вспоминал тёмно-карие глаза: то лучистые, сияющие какой-то детской непосредственностью, то подёрнутые дымкой желания. Вспоминал губы – губы, поцелуи которых – нежные, страстные, бережные, горячие - невозможно было забыть даже спустя время долгой разлуки. Вспоминал и чувствовал, как тьма этой холодной ночи – не только в мире, но и в душе – отступала, словно позволяя очищающему лунному свету проникнуть сквозь мрак… Рана в груди неприятно засаднила, в глазах защипало, по щекам стекли две одинокие слезы.       «Видишь ли ты меня сейчас?..» - наплевав на гордость и обиду, мысленно спросил Мадара у молчаливой луны. – «Видишь, что ты сделал со мной?.. Я плачу, я плачу по тебе!.. Я схожу с ума из-за тебя, всюду вижу твоё лицо!.. А ты? Думаешь ли ты обо мне так же, как я – о тебе?.. Ответь!.. Ответь мне!!!»       Мадара даже не поверил своим глазам, когда вдруг увидел озаривший небо хвост падающей звезды. В последний раз он увидел подобное вместе с Хаширамой, давным-давно, когда не было ещё ни Конохи, ни Мангёке Шарингана, ни Хокаге – ничего, что позже разделило их… Губы, дрожа, изогнулись в слабой улыбке, а из закрывшихся глаз потекли слёзы. Сжав руками мягкую влажную траву, Мадара всем сердцем загадал вслед падающей звезде своё самое заветное желание:       «Встретиться с тобой… Ещё раз…       …Хаширама…»