Жизнь, как трапеза собою

      Господин замка трапезничал, восседая на своём троне в надмирской задумчивости. Слуги прятались по застенкам, боясь смотреть на это.       Он окунал, размачивая, в бокал с терпким напитком своей нечеловеческой грусти сердце и ел, откусывая по кусочку.       Что-то было на его лице при этом, напоминающее одухотворённость мастера чайной церемонии, погруженного в оную.       Обречённый выживая, поедать самого себя.       Но только он уже забыл за давностью повторений происходящего, что надо мучиться этим и, кажется, даже получал некое странное удовольствие от процесса, пугая тем самым до холодного пота слуг.       И цепи на вороных крыльях словно бы уже совсем не угнетали его, напоминая украшение или атрибут. Он так привык к их тяжести, что и не припоминал: каково было без них.       Давно не помнящий себя того, который был правен летать. Потому как та часть его жизни, что он был наказан лишением полёта, была намного-много более той, где он был свободен, нормален и юн. Поэтому он забыл.       — Жуть, наш господин — настоящая жуть... — беспомощно говорили взгляды крепостных.       А он красив в этих своих вороных перьях и цепях. В этом своём замке, который не покидал (уже правда не помнил почему: то ли ему было запрещено, то ли просто не хотелось), поедающий во время нечастых трапез своё же сердце, чуть обмакнув в терпкость золотого кубка.       Красив. А страшен-то как!       Все, кто могли, давно уж сбежали, а он и не заметил.       Он был слишком не-человек, чтобы замечать человеческое.       А, может быть, всего лишь — слишком не-нормален.       Или же просто однажды... он сам отказал себе в надежде.