Огонь и пепел

      ОГОНЬ И ПЕПЕЛ       Царь Вирата проснулся в хорошем настроении, чего с ним не случалось уже давно. Он потянулся, щурясь на утреннем солнышке: даже палящий и всепроникающий Сурья-дэв казался сегодня нежным и ласковым. Царь позвонил в колокольчик, вызывая слугу с принадлежностями для утреннего туалета, и, ожидая его, задумался: стоит ли доверять хорошим предчувствиям? Когда в империи случилась катастрофа, был такой же замечательный весенний денек. И настроение было приподнятым: в столице метрополии практически завершилась длительная церемония Раджасуя, и теперь дела в империи должны были пойти еще лучше.       Вирата и до того не жаловался на правление Дхармараджа — со дня, когда земля матсьев была подчинена Индрапрастхе, а сам Вирата стал вассалом императора, жизнь подданных сильно улучшилась. Отдаленной провинции была выделена серьезная сумма денег на развитие, выслана команда умелых вайшьев-строителей, которые расширили Упаплавью, город Вираты, построили новые дома для горожан, общественные здания, разбили парки и даже провели водопровод. Потом из Индрапрастхи прибыли столичные брамины и открыли школы для обучения грамоте, счету, Ведам и ритуалам, и за считанные годы полудикий народ матсьев приобщился к цивилизации. Ремесленники из города Вираты наладили поставки своих товаров в столицу — изготавливаемые ими седла, упряжь и прочее снаряжение для лошадей пошли на ура — качество кож в изобильных землях матсьев издавна было превосходным. Но раньше торговали только с соседями, по мелочи. Присоединение же к империи открыло новые рынки сбыта, налоги рекой потекли в казну Вираты. Сам же Вирата платил императору довольно скромную дань, так что в бюджете провинции оставалось немало средств на собственные нужды и она процветала. Так обстояли дела до завершения злополучной церемонии, до ее последнего дня…       Новость достигла ушей Вираты лишь неделю спустя, когда в его дворце появился отряд незнакомых кшатриев, хозяйничавших, как у себя дома. Они начали срывать с окон бархатные занавеси и откручивать золотые набалдашники с кресел. Потрясенный Вирата закричал срывающимся голосом: — Кто вы такие и что здесь делаете? Уходите немедленно! В ответ солдаты цинично загоготали: — Мы из Хастинапура. Выполняем приказ императора Дурьодханы — нам велено собрать дань с вассалов, а то сидят у нас на шее и жиреют за наш счет. Авторство последнего замечания явно принадлежало этому самому новому императору.       Шокированный Вирата едва нашел в себе силы пролепетать: — Какого императора? Мы не подчиняемся принцу Хастинапура. Ответом был новый раскат громоподобного хохота: — Теперь подчиняетесь. Дурьодхана — ваш новый властитель. Собирая золотые блюда Вираты в объемистый мешок, командир грабительского отряда ворчал: — Распустил вас Юдхиштхира, жрете в три глотки, дань не платите, ну ничего, мы с императором Дурьодханой преподадим вам урок послушания. Вирата почувствовал жгучую боль в горле. Не хватало еще расплакаться при этих извергах. — Что же случилось с Юдхиштхирой и его братьями? Как все это получилось? — упавшим голосом спросил он. — Продул ваш Юдхиштхира в кости. Игрок, тоже мне. Куда ему против нашего гандхарского сокола. Продул все как есть — империю, братьев, себя самого. И супружницу свою, между прочим, тоже. Там, говорят, скандальчик даже какой-то вышел в собрании, бабища-то строптивая оказалась, царевич наш, орел, хотел ее приголубить, а она орать, да проклятиями швыряться… эх, я б косу её на кулак-то намотал. Вирата в ужасе закрыл глаза. Все это наверняка какой-то страшный сон. Вот сейчас этот кошмар закончится и все будет как прежде… Но и с закрытыми глазами он продолжал слышать грохот утвари и звон золотых монет, потом из женских покоев раздались возмущенные крики жены и плач дочери — они вывели царя Вирату из ступора, и он поспешил к ним на помощь.       Так в земли матсьев пришла нужда и разорение. Дань возросла в десять раз, пришлось брать с подданных непосильные налоги. Столицу перенесли из гостеприимной Индрапрастхи в надменный Хастинапур, где конскую упряжь, которую изготавливали ремесленники-матсьи, по бросовой цене скупали алчные перекупщики у городских ворот — отныне провинциалов не пускали в главные города метрополии. Индрапрастха тоже закрыла свои хрустальные ворота. Доходы матсьев сильно сократились. Хорошо, земля пока давала обильные плоды, что позволяло не умереть с голоду. Но и значительную часть урожая злаков теперь забирала имперская казна. Каждый день Вираты начинался с головной боли: как утаить хоть часть доходов от ненасытных сборщиков налогов, как обеспечить гражданам достойный уровень жизни.       В редкие минуты досуга он задумывался о судьбе императора Юдхиштхиры и его семьи. До провинции дошли слухи, что им пришлось уйти в изгнание, которое продлится 13 лет. Что будет потом — никто не знал. Оптимисты верили, что Дурьодхана вернет Пандавам их права. Реалисты уверяли, что никогда и ни за что. Вирата склонен был верить последним. Он видел бесчинства Дурьодханы, и понимал, что тот не признает никаких прав, кроме своих собственных. Иногда Вирата чувствовал обиду на Юдхиштхиру, которого никогда не встречал лично (даже на Раджасую приехать не смог, нельзя же оставить подданных без присмотра на несколько месяцев). Какого ракшаса он согласился на эту бесчестную игру с царем Гандхара? Этот вопрос он задал одному ученому брамину, прибывшему в свое время из столицы. Тот сказал, что ритуал Раджасуя по закону завершается игрой в кости, символизирующей ратный поединок. Чтобы утвердиться в своих правах императора-чакравартина, властитель обязан принять участие в игре и провести заранее оговоренное количество конов, иначе ритуал не будет завершен. -Но как же так? — спросил Вирата, — царь Гандхара наверняка жульничал, невозможно ведь выигрывать двадцать конов подряд, кости всякий раз падают по-разному. Вирата считал себя специалистом по игре в кости, благородному развлечению гордых кшатриев и мудрых браминов, и запах паленого чуял за версту. Ученый брамин лишь развел руками: — Те, кто присутствовал на игре, утверждают, что все было законно и жульничества они не заметили. Увы, такова уж несчастная судьба Пандавов.       Вирату такая наивность ничуть не убедила, и он остался при своем мнении относительно царя Гандхара. Но обида прошла, осталось только беспокойство. Где же Пандавы и их прекрасная супруга? Вернутся ли они или сгинули в лесах, а может, Дурьодхана подослал к ним убийц, с него станется…       И вот прошло ровно двенадцать лет с той кошмарной игры, после которой все пошло прахом. И опять Сурья-дэв ласково подмигивает с неба обещанием хорошего лета и обильного урожая, да что толку с того урожая, большая часть которого пойдет на прокорм бесчисленной армии и царедворцев Дурьодханы? Царь Вирата вздохнул. Нет, Сурья-дэв, на этот раз ты меня не проведешь. Но почему же так радостно на сердце? Какой сюрприз преподнесет этот день?       Вирата совершил утренние молитвенные ритуалы, позавтракал и пошел в собрание. Было время утреннего приема, и в зале уже толпилось десятка два посетителей. Царь Вирата окинул их взглядом — обычные просители, несколько браминов, но в основном вайшьи со своими насущными проблемами — начинается сев, а большинство здоровых, способных пахать быков забрали сборщики налогов. Царь почувствовал глухое раздражение. Ну вот, Сурья-дэв, тебе и урожай. Пахать не на чем. Утреннее благоприятное предчувствие почти испарилось… почти, но не совсем. Ибо в тот самый момент, кода он уже готов был, привычно нахмурив брови, окунуться в безнадежную рутину, оно материализовалось в виде нового посетителя.       На первый взгляд это был просто очередной брамин в одежде из оленьих шкур. Но что-то в его походке и манере держаться насторожило Вирату. Он не остановился возле других браминов, толпящихся неподалеку от входа, а проследовал дальше, направляясь прямо к трону Вираты. Именно что проследовал, а не прошел, как это делают обычные люди. Приглядевшись, Вирата понял, что в незнакомце мало было от обычного человека. Он не смог бы слиться с толпой, даже если бы захотел. Его волосы были длинными и спутанными, как и у всякого брамина, но казались спутанными как-то искусственно, будто бы незнакомец постоянно ухаживал за ними, что брамины делают крайне редко. Очень светлый, ярко-золотистый оттенок кожи и удивительно большие глаза, напоминающие озера чистого света, делали его внешность на редкость запоминающейся. Взгляд этих невероятных глаз облетел тронный зал и остановился на Вирате. И Вирата вновь почувствовал прилив беспричинной радости, но куда более сильной, чем утром. Разглядев царя, незнакомец продолжил свое неторопливое продвижение к трону. Казалось, он не замечает, что на него обращены взгляды и придворных, и остальных просителей, слегка обескураженных такой бесцеремонностью. Казалось, он имеет полное право находиться в этом собрании, хотя, Вирата был уверен, никто из присутствующих раньше не видел его. Приблизившись, наконец, к трону, человек почтительно сложил руки и произнес мягким мелодичным голосом: — О великий царь, позволь смиренному просителю обратиться к тебе! Сердце Вираты почему-то забилось быстрее, как будто смиренным просителем, ожидающим милости царя, был он сам. Стараясь не выдать своего волнения дрожью в голосе, он ответил: — Обращайся. Удовлетворять просящих — обязанность царя. При этих словах глаза незнакомца засияли еще ярче, и Вирате показалось, что легкая, почти незаметная улыбка тронула уголки его рта. Похоже, он заслужил одобрение необычного брамина. Странно, но эта мысль сделала Вирату совершено счастливым. — Мое имя Канка, представился тем временем незнакомец, — и я друг императора Юдхиштхиры.       «Надо же, — подумал Вирата, — личный друг самого императора… как он там, я ведь только сегодня о нем вспоминал. Надо будет спросить». Мягкий голос Канки успокаивал Вирату, будто ласковый прохладный ветерок, долетающий со священной реки Ганги. Мир вокруг вдруг стал казаться как никогда дружелюбным и сияющим. Захотелось любить и прощать всех вокруг, как будто не было в мире ни грешников, ни греха, извиниться перед всеми обиженными и поделиться с ними великим даром милосердия. Потрясенный царь понял, что такое действие на него оказывает удивительный посетитель. А тот продолжал что-то говорить. С трудом вынырнув из моря необычных переживаний, Вирата осознал, что это чудо просит разрешения остаться у него. Как будто он был бы в силах отпустить его после всего, что довелось ему почувствовать за эти минуты. Даже если бы Канка не попросил, Вирата сам заставил бы его остаться. «Так, а чем он будет у меня заниматься» — подумал Вирата? — «Кроме того, чтобы быть рядом и дарить счастье? Надо срочно что-то придумать». Словно прочитав его мысли, Канка сказал: — Я владею искусством игры в кости и могу, о царь, составлять тебе компанию, если ты тоже этим интересуешься. — Кости? — переспросил обрадованный Вирата, — это же замечательно! Я тоже очень люблю игру в кости и считаюсь большим ее знатоком, так что мы с тобой, чувствую, найдем общий язык. Жаль только, что ты не научил игре в кости императора Юдхиштхиру — тогда, может быть, все было бы иначе. Канка отвел глаза и с тихим вздохом ответил: — Тогда я, к несчастью, еще не умел играть так, как сейчас. Ты не представляешь, как я сам жалею об этом. — Ты что-нибудь знаешь о Пандавах? Где они сейчас, живы ли? Нам тут плохо без них приходится, сам видишь, — Вирата обвел рукой ободранный тронный зал, лишенный занавесей и украшений. — Все уходит на налоги. Только и надежда, что на возвращение твоего друга Юдхиштхиры на трон Индрапрастхи. Ответ Канки прозвучал глуховато, но твердо: — Я обещаю тебе царь, что скоро твои беды кончатся. Где сейчас Пандавы, я не знаю, но уверен, что они в безопасности. Юдхиштхира не оставит своих подданных. — Почему ты так уверен? И откуда знаешь о конце наших несчастий? — спросил несколько удивленный Вирата. И получил в ответ такой взгляд, после которого исчезли все вопросы и сомнения. Душа Вираты омылась надеждой и чистой любовью, будто погрузившись в воды священной Ганги.       Уже не совсем понимая, что делает, царь Вирата сошел с трона навстречу Канке и заключил его в свои объятия. Хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно. Но вокруг в молчании стояли подданные. Вирату ждали дела. Да и Канка… что он о нем подумает? С трудом заставив себя отойти, Вирата объявил всему залу: — Друг императора Юдхиштхиры — мой друг! С этого момента он такой же правитель этой земли, как и я! Слушайтесь его во всем и почитайте так же, как почитаете вашего царя. Он взял Канку за руку и подвел к трону. — Можешь разделить со мной трон. Отныне все мое — твое, дорогой друг. Я прикажу подарить тебе колесницу, такую же, как моя, запряженную лучшими лошадьми, какие у меня остались. Если кто-то ослушается тебя, его ждет самое суровое наказание. У тебя будет все, что ты только пожелаешь — торжественно произнес Вирата, мысленно добавив: «только не покидай меня». — Ну что ты, царь — произнес Канка, мягко отстранившись, — не стоит мне сидеть с тобой на троне, лучше выдели мне место неподалеку от него. А за дары спасибо. Мне ничего особенного не нужно, разве что разрешение играть иногда также с твоими министрами и другими придворными. — Ты можешь делать все, что захочешь. Если не хочешь разделить со мной трон, я назначу тебя своим первым советником. — Что ж, это мне подходит — был ответ.       Так Вирата обрел друга и советника, а заодно и самое чистое и искреннее чувство, на какое был способен. Канка почти всегда находился возле него. В течение дня они практически не расставались, занятые обсуждением государственных дел, а когда уставали, позволяли себе партию-другую в кости. Вирата не переставал поражаться мудрости своего друга. Тот помог ему найти совершенно честный и законный способ уклониться от значительной части налогов, взимаемых ненасытным Дурьодханой, предложил новую модель землепользования, реформу школ, возглавляемых столичными браминами — теперь в них изучались также дхармашастры — писания о законе и справедливости, так что молодые люди все больше узнавали о правильном устройстве общества. Он внедрил еще множество чрезвычайно полезных вещей. Провинция Вираты понемногу возвращалась к прежнему процветанию, хотя еще не пришел конец владычеству Дурьодханы. Однако бедам Вираты конец уже пришел. Очевидно, советник не бросал слов на ветер. Еще одно поражало в нем Вирату — мастерство игрока в кости. Вирата и сам считался сильным игроком, но ему крайне редко удавалось обыграть советника. Вирата, конечно же, с радостью проиграл бы ему даже самого себя. Однако они не делали таких ужасных ставок, какие были в игре между Юдхиштхирой и царем Гандхара. Ставки, по настоянию Канки, обычно ограничивались парой бриллиантов или золотых украшений.       Нередко Вирата принимался расспрашивать Канку о его прошлой жизни при императорском дворе, о самом императоре и его могучих братьях, об императрице, о красоте и огненном нраве которой ходили легенды. Тот охотно отвечал. Рассказывал также о своей жизни после изгнания — ведь Дурьодхана изгнал из Индрапрастхи всех друзей Пандавов, и многим из них пришлось скитаться, добывая себе пропитание чем придется. Эти скитания и привели в конце концов Канку к Вирате. Рассказы были подробными и обстоятельными, и все же Вирата чувствовал, что в сердце его друга скрыта какая-то тайная печаль, о которой он умалчивает. Вглядываясь в его глаза, Вирата пытался прочесть в них разгадку этой тайны, но их ровное, безмятежное сияние не позволяло строить никаких предположений. «Как же ему удалось за столько лет скитаний сохранить вид и манеры царедворца высшего ранга?», — думал Вирата. — «Да он больше похож на царя, чем я». Внешность Вираты, и правда, была простоватой, так что без короны он походил больше на обычного служилого кшатрия, тогда как советник выглядел воплощением благородства и загадочного, почти неземного величия, несмотря на простую одежду брамина — как тлеющий огонь в одеянии пепла. Иногда у Вираты случался странный обман зрения — ему казалось, что Канка не касается ногами земли. Потом наваждение проходило, и царь удивлялся: «Привидится же такое!».       Канка был, однако, не единственным таинственным существом, появившимся за последнее время в окружении Вираты. Через пару дней после его прихода в тронный зал вошел еще один незнакомец. Этот тоже сильно выделялся на фоне обычных посетителей, прежде всего своим колоссальным ростом и немалыми объемами. На его могучей, шириной с голову слона, груди с трудом сходилась простая рабочая рубаха — судя по одежде, он был из низших вайшьев. «Вот бы заполучить такого в охрану», — думал Вирата, глядя, как проситель приближается к его трону. Он передвигался стремительнее, чем Канка, но осанка его была почти такой же царственной. Царь невольно оглянулся на советника, сидевшего в удобном кресле по правую руку от трона. Лицо Канки оставалось безмятежным. Переведя взгляд на нового гостя, Вирата также не заметил в том никаких признаков узнавания. «Да и с чего бы», — подумал Вирата, — «просто совпадение». Новый гость также попросил прибежища при дворе, и Вирата хотел было предложить ему место начальника царской охраны, хоть он и был вайшьей, — у себя в провинции Вирата нередко пренебрегал условностями ради целесообразности, тем более, что внешность здоровяка никак не вязалось в представлении Вираты с варной ремесленников. Однако тот представился поваром по имени Баллава — тут царь заметил большую ложку у него за поясом. — Так ты и у меня поваром хочешь работать? — удивился царь. — Да, — ответил Баллава, — и уверяю тебя, царь, я отличный повар. Когда-то я служил на императорской кухне, и мои блюда хвалил сам император Юдхиштхира. — Ну раз так… иди, конечно, на кухню. Но что-то мне подсказывает, что ты не привык подчиняться другим. — Ты прав, царь, раньше я подчинялся только самому императору…, но с тех пор много воды утекло. Охваченный неожиданной симпатией (чем-то парень все же напомнил ему советника), Вирата сказал: — Хорошо, делаю тебя своим шеф-поваром. Будешь подчиняться лично мне. Посмотрим, на что ты способен.  — Спасибо, царь. Будь уверен, на обед у тебя будет такое блюдо, что ты проглотишь его вместе с посудой и попросишь еще! — просиял могучий шеф-повар и отправился на кухню исполнять обещание. Еще через некоторое время во дворце появились, один за другим, пастух и конюх, оба достаточно молодые и на редкость привлекательные, великолепно сложенные, говорящие на странном диалекте, характерном, видимо, для людей их варны в тех краях, откуда они пришли. — Здорово, царь! — приветствовал Вирату пастух, представившийся Тантрипалой, — работенки у тебя не найдется? Я с детства с коровами на «ты», у моих буренок удои знаешь какие? В молоке и ты, и семья твоя купаться будете!       И к нему царь почувствовал безотчетную симпатию, будто с приходом каждого из очаровательных незнакомцев улучшалась его собственная карма и будущее становилось все более благоприятным. Так царский скотный двор перешел под начало Тантрипалы.       Конюха Грантхику Вирата встретил возле собственной конюшни, где тот озабоченно осматривал переднюю ногу лучшего царского коня. Увидев Вирату, молодой человек оставил конскую ногу и сложил ладони в знак почтения. — Приветствую, царь! Прости, что трогаю без спросу твоего гнедого, но, сдается мне, у него ревматизм в копыте. Скоро захромает. Лечить его надо. Вирата удивился: — Откуда ты знаешь? Вроде до сих пор не хромал. Да и кто ты вообще такой? — Я конский целитель, — ответил парень, — а то и людей могу пользовать, ежели понадобится. Но с лошадьми мне привычнее. Нужда заела, ищу, кто бы меня на работу взял, конюхом хочу пойти.       Вирата понял, что снова имеет дело с чужестранцем, — в его царстве такие знатоки были наперечет и все при деле. — Что же, вижу, дело ты знаешь. И конь тебя слушается, а ведь он норовистый, только меня признает. Занимайся моей конюшней.       Вскоре Вирата убедился, что и скотный двор, и конюшня попали в надежные руки. Животные выглядели сытыми, довольными, стали реже болеть. Дворцовое хозяйство процветало.       Поначалу этот неожиданный наплыв высококлассных специалистов, ищущих работу, вызвал у Вираты некоторое беспокойство. Это явно не могло было простым совпадением. Но доверенный брамин, с которым Вирата обсудил эту тему, сказал, что видит тут благоприятный знак, посылаемый богами. Проведя гадательный ритуал, брамин объявил, что, царство Вираты, как и всю империю, ожидают большие перемены. И, насколько он понял, боги предвещают роду царя Вираты небывалое возвышение — потомки его будут править империей. Царь вышел от брамина, полный счастливых надежд, хотя так и не понял, что именно ждет его страну и каким образом его потомство достигнет столь высокого положения.       Он уже почти не удивился, когда встретил у входа во дворец нового незнакомца. А там было чему удивиться: это был довольно крупный, но стройный и изящно сложенный человек в женской одежде, увешанный многочисленными украшениями. Его яркие черные глаза были густо подведены, чувственные губы подкрашены. На грудь, снабженную соответствующими подкладками, свешивалась толстая коса. Вирата знал о существовании людей «среднего пола», хиджр, в его царстве тоже такие попадались. Рожденные, как правило, мальчиками, к возрасту созревания они вдруг начинали ощущать себя девушками, отказывались заниматься мужскими делами, предпочитая женские, носили преувеличенно большое количество украшений и говорили нарочито тонкими и томными голосами. Брамины говорили, это кармическая болезнь, которая является следствием определенных грехов прошлой жизни. Во многих землях таких людей считали нечистыми, неприкасаемыми, презирали и иногда даже избивали — просто так, от звериной ненависти. В царстве Вираты к ним было принято относиться спокойно, с пониманием — ну что ж, все под кармой ходим, кто знает, кем ты сам родишься в следующей жизни и кем был в прошлой? Видимо, поэтому он и пришел сюда искать убежища, заключил Вирата. Подойдя поближе, он присмотрелся к новому гостю и заметил уже ожидаемое несоответствие. Несмотря на жеманность манер, в осанке молодого человека также чувствовалось величие и привычка к иному времяпрепровождению, нежели посиделки в компании подруг. — Здравствуй, незнакомец… или незнакомка, как тебя лучше называть? Что ты ищешь у моего порога? — на этот раз Вирата заговорил первым. — Зови меня Бриханнала, о царь, — ответил человек среднего пола высоким голосом, — я евнух, как ты уже заметил. Не спрашивай, что привело меня к этому положению, все это очень печально. У меня нет никого на свете, кто мог бы меня поддержать, но я обучался танцам и игре на музыкальных инструментах. Твоей очаровательной дочери не нужен хороший учитель?       Вирата задумался. Его дочь, пятнадцатилетняя Уттара, входила в ту пору, когда девушке стоит начинать готовиться к будущей семейной жизни, да не простой, а жизни царевны, а то и царицы (Вирата, конечно же, мечтал выдать ее как минимум за равного себе). Женщина царского рода просто обязана уметь танцевать и играть на двух-трех инструментах. Но этот парень… будет ли он хорошим учителем? Что-то подсказывало Вирате, что евнух далеко не так прост, как хочет казаться. Его платье не скрывало ни развитых бицепсов, ни мощной шеи, его красота казалась не такой женственной, какой можно ожидать от хиджры, она была скорее гермафродитной, словно объединяющей в себе преимущества обоих полов. — Ты не очень похож на евнуха, хоть одет и накрашен по-женски. Я, откровенно говоря, опасаюсь доверять тебе свою дочь, — осторожно сказал Вирата. Но, как бы противореча его словам, волна тепла и доверия поднялась в его груди. Очевидно, красавчик-евнух также принадлежал к серии благих предзнаменований. — Ну что ты, царь, — печально произнес Бриханнала, — я бы и сам не стал искать место наставника юной принцессы, будь я полноценным мужчиной. Но у меня… в общем, поверь мне, я совершенно безопасен. Я вообще больше женщина, чем мужчина.       Вирата почувствовал жалость к этому созданию, запутавшемуся в превратностях кармы и преданному собственным телом. — Если тебе тяжело рассказывать о своем прошлом, я не настаиваю, — сказал он, — но я вижу, что музыка и танцы не всегда были твоим единственным занятием. Бриханнала вздохнул и ничего не ответил. — Хорошо. Женская половина дворца справа от входа. Скажешь, что это я тебя прислал. И смотри, не заставляй мою девочку танцевать от зари до зари, а то она исхудает, как щепка, где я тогда найду ей жениха? — попытался Вирата сгладить возникшую неловкость. Бриханнала слабо улыбнулся, одними уголками рта, и эта улыбка вдруг показалась царю отчетливо знакомой. «Где я уже видел такую улыбку, у кого?» — попытался вспомнить Вирата, но не смог, и решил что это, как говорят в таких случаях брамины, воспоминания из прошлого воплощения. Может быть, они были знакомы в прошлой жизни? Бриханнала тем временем почтительно поклонился и странной грациозно-неуклюжей походкой направился в женские покои.       Прошло десять месяцев. Лучшие десять месяцев в жизни царя Вираты. Пришельцы буквально преобразили все в его небольшом царстве. Он и сам не мог понять, как это произошло, но на какой аспект жизни провинции ни обратил бы он свое внимание, всегда оказывалось, что там наведен полный порядок и все работает как бы само собой. Куда-то исчезли воры и мздоимцы, которых Вирата раньше не успевал отлавливать. На улицах почти не стало пьяниц и хулиганов; нищие калеки были поселены в специально выстроенном доме и получали учрежденное для них пособие. Практически во всем городе восстановлена канализация, засорившаяся еще в первые годы упадка. Создана система судов, во главе которых поставлены выпускники школ, изучавшие дхармашастры. Вирата знал, что все это — дело рук и незаурядного ума его первого советника. Когда он все успевал, оставалось только догадываться. На бурные выражения благодарности Канка отвечал лишь легким кивком и слабой улыбкой и обычно переводил разговор на что-нибудь другое. К огромному удовольствию Вираты, они по-прежнему проводили немало времени вместе, хотя иногда Канка просил позволения отлучиться на денек. Вирата не спрашивал, куда и зачем. После всего, что советник делал для его страны, для его подданных, для его собственного сердца, наконец, задавать лишние вопросы казалось Вирате черной неблагодарностью. — Я ведь говорил тебе, ты можешь делать что хочешь и когда хочешь. Просто предупреждай меня, если отлучаешься, но не проси разрешения, ты не слуга мне. Я люблю тебя всем сердцем, и то, что нужно тебе, для меня необходимо также, — говорил ему Вирата.       С удовольствием принимая от Вираты изъявления любви, благодарности и доверия, советник все же держал того на некотором расстоянии. Оставался у него какой-то секрет, с которым, возможно, и были связаны эти отлучки. В отсутствие Канки в душу Вираты начали закрадываться неприятные подозрения, которые он старался отгонять подальше. В присутствии же друга подозрения таяли, как утренний туман под лучами Сурья-дэва. В его присутствии ничто не могло омрачить счастья Вираты: царь готов был обнять весь мир, и сердце его пело, как у двадцатилетнего мальчишки.       Остальных пришельцев Вирата видел реже, хотя результаты их деятельности были налицо: главным увлечением шеф-повара, как и следовало ожидать, оказалась борьба, и он открыл спортивную школу, где на досуге тренировал крепких и способных ребят. Пару раз он даже устраивал показательные соревнования, на которых присутствовал царь и все придворные. Бриханнала и его/ ее танцевальный класс, который посещала не только принцесса, но и дочери придворных, тоже выступали во дворце. В свободное время евнух обучал искусству гандхарвов девочек и мальчиков из народа, планируя в дальнейшем открыть первый в городе Вираты театр. Что касается пастуха и конюха, то изобретенные ими снадобья для лечения скота и лошадей произвели революцию в ветеринарии: животные теперь не хромали, не мучились расстройством желудка и крайне редко умирали от болезней.       Однажды, когда царь с первым советником, как обычно, сидели в собрании, выслушивая просьбы и жалобы посетителей, случился странный инцидент. Из внутренних покоев послышался шум и крики, и в зал выбежала женщина с распущенными волосами. За ней гнался военачальник Кичака, редкостный бабник, известный на весь город своими похождениями. Он был неприятен Вирате, но занимал высокую должность предводителя царской армии, так как приходился родственником царице. Как правило, Кичаке не приходилось долго уламывать женщин: одних привлекало его высокое положение и состоятельность, других пугал необузданный нрав, но большинство сдавалось довольно быстро. Оскорбленные мужья тоже жаловались редко — тактика подкупа и угроз и на них действовала безотказно. Вероятно, впервые своенравному Кичаке довелось встретить сопротивление — и со стороны кого? Обычной служанки! Вбежав в тронный зал, женщина остановилась перед троном Вираты, откинула с лица спутанные волосы и смело посмотрела царю прямо в глаза. Вирата чуть не вздрогнул от неожиданности. Такое поведение со стороны служанки было не то что необычным — немыслимым! Глаза ее сверкали от… гнева? Вирата изумленно моргнул. Что происходит? Служанка гневно смотрит на царя? Наверное, сегодня ночью, пока Вирата спал, мир перевернулся с ног на голову.       Женщина тем временем начала говорить вибрирующим от эмоций, но твердым голосом:  — О царь! Посмотри, что происходит здесь, на твоих глазах! Твой военачальник Кичака обидел беззащитную женщину. Я прибегаю к твоей защите, поскольку знаю тебя как справедливого царя. Он домогался меня, а когда я решительно отказала ему, он ударил меня, вот, посмотри, — она продемонстрировала царю ссадину на плече.       Пока она говорила, Вирата разглядывал ее. К своему удивлению, он понял, что никогда раньше не видел эту женщину не то что при дворе, но и в городе. Такое лицо не забывается. Несмотря на гримасу возмущения, исказившую нежные черты, Вирате стало очевидно, что она поразительно красива. Он представил, как она выглядит, когда аккуратно причесана и хорошо одета. Получившийся образ больше подходил апсаре, чем простой служанке. — Постой, — сказал Вирата. — Я, конечно, разберусь со случившимся. Но сначала ты скажи мне, кто ты и откуда. Я раньше тебя не видел. — Царю вовсе незачем знать всех служанок своей жены, — ответила красавица. — Я служу у царицы уже около десяти месяцев. Я делаю прически ей, царевне и некоторым придворным дамам. И пока я не выходила из ее покоев, все было хорошо. Но как-то мне пришлось выйти с поручением, и меня увидел военачальник Кичака. И с тех пор не дает мне прохода, а сегодня царица послала меня к нему за вином, и вот, сам видишь, что получилось.       Вирата повернулся к стоявшему неподалеку Кичаке: — А ты что скажешь в свое оправдание? Тот усмехнулся: — В оправдание? Ну, царь, ты скажешь тоже. С каких это пор я должен отчитываться тебе за то, что происходит в моей личной жизни? Ты же знаешь, я не пропущу лакомый кусочек. Тем более это всего лишь служанка. Ну, ты меня понимаешь, — он грязно подмигнул.       Вирата почувствовал отвращение. Что за гнусный тип! Служанка, конечно, чересчур смела. Это необычно, но… она появилась десять месяцев назад, как и остальные. Еще один кусочек головоломки, о котором он не знал? — Не надо никаких намеков, Кичака. Ты меня с собой не равняй и не забывай, с кем говоришь. Пока что я тут царь, а не ты, — почти ни для кого не было секретом, что Кичака рассчитывает когда-нибудь захватить трон, но Вирата пока не нашел повода от него избавиться. Может, вот он, повод? Ничтожный, на первый взгляд, но Вирата чувствовал, что за этой женщиной также скрывается какая-то тайна. Что-то подсказывало ему, что до того, как пойти в услужение к его жене, красавица жила совершенно иначе. Похоже… да, похоже на то, что она привыкла повелевать! Вирата обернулся к советнику, как привык делать всякий раз, когда приходилось решать более-менее нестандартные задачи. На самом деле, каждый второй раз, если не чаще.       И замер от удивления. Лицо Канки было абсолютно белым, глаза полыхали каким-то невиданным излучением. Казалось, он сейчас взорвется от страшного напряжения. — Царь, твой советник, кажется, хочет во мне дырку прожечь, — неловко хохотнул Кичака. Видно было, что ему сильно не по себе. — Заткнись, животное, — прошипел Вирата, уже не выбирая слов. Ему стало очевидно, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Советник медленно перевел обжигающий взгляд с Кичаки, который, кажется, уменьшился в размерах, на кого-то в дверях для посетителей. Вирата проследил за его взглядом и снова замер, пораженный. Что сегодня за день такой? В дверях стоял здоровяк повар, и выглядел он… как слон в течке, подумал Вирата, не меньше. Добродушное обычно лицо было так искажено злобой, что больше походило на морду ракшаса. Мышцы бугрились, булыжниками выпирая из-под одежды, огромные кулаки судорожно сжимались и разжимались. Направление взгляда Баллавы не оставляло сомнений, что предмет его ненависти — все тот же злосчастный Кичака. Но тут повар, кажется, почувствовал на себе взгляд советника и с усилием перевел глаза на него, не переставая раздувать ноздри, как бешеный бык. Взгляды скрестились, как копья. Вирата готов был поклясться, что между советником и поваром происходит беззвучный разговор. Выражение лица Канки изменилось — теперь это была странная смесь повелительности и умиротворения. Вирата понял, что он приказывает повару сохранять спокойствие. Получив приказание, Баллава слегка расслабился — не то чтобы градус его злости снизился, скорее она ушла куда-то вовнутрь, как затаившаяся до поры до времени змея, свернувшись клубочком, поджидает жертву, чтобы пронзить своими ядовитыми зубами. Он повернулся и медленно, как бы сгибаясь под бременем ненависти, вышел из зала.       Потом Канка заговорил, обращаясь к женщине: — Кичака, безусловно, негодяй, и царь разберется с ним. Но не кажется ли тебе, что лучше пойти обратно в покои царицы и заниматься своими обязанностями? Там тебя никто не тронет, а здесь, в собрании, где на тебя обращены взгляды множества мужчин, кто знает, что еще с тобой может случиться. Ответ странной служанки прозвучал загадочно и вызывающе: — Да, здесь защитить меня некому. Мои защитники, обожающие игру в кости, похоже, сами беззащитны, как младенцы.       Вирата оторопел. Это что, в его огород камень? Но, взглянув на советника, в очередной раз поразился выражению его лица. На этот раз в глазах Канки плескался целый океан боли. И чего-то, похожего на стыд. Тем временем женщина, поклонившись царю, удалилась, гордо и степенно, совсем не так, как вошла.       В голове Вираты теснилось столько вопросов, что она готова была лопнуть. Поскорее разобравшись с посетителями, сделав выговор Кичаке и отослав придворных, он повернулся к советнику. Тот все это время сидел тихий и напряженный, казалось, обдумывая какую-то дилемму, неразрешимость которой приводила его в отчаяние. — Друг, — осторожно начал Вирата, — ты не мог бы рассказать мне, что тебя мучает? Мне больно видеть тебя в таком состоянии. Это как-то связано с той женщиной? Ты знаешь ее? А как насчет повара, когда ты успел с ним познакомиться? — Прости, царь, слишком много вопросов… Скоро я все расскажу тебе, обещаю. Но только не сейчас. Еще раз прости и не беспокойся за меня, — тихо ответил советник. — Скажешь тоже, не беспокойся! Может, ты считаешь меня наивным? Все эти люди, конечно, принесли с собой благие предзнаменования и процветание моему городу, как и ты, друг мой. Значит, ни от тебя, ни от них не может исходить опасность. Но, может быть, опасность грозит вам? — О ком ты говоришь, друг мой? Какие люди? — как бы непонимающе спросил советник.  — А мне кажется, ты знаешь, о ком я. Повар, конюх, пастух и евнух, учитель танцев. И, похоже, та служанка тоже из вашей компании.       Вирата решил прояснить ситуацию раз и навсегда: — Пожалуйста, расскажи мне, что происходит. Мне тяжело осознавать, что между нами стоит какая-то тайна. — Но эта тайна не моя. Вернее, не только моя. Поэтому я не могу просто так, по своему желанию, открыть ее тебе. Да, признаюсь, я знаю этих людей. Но не могу пока рассказать тебе, что связывает нас. Поверь, очень скоро ты все узнаешь, а сейчас раскрытие нашей тайны подвергнет нас серьезной опасности.       Этот аргумент убедил Вирату, как никакой другой. Ни за какие блага мира он не захотел бы подвергнуть опасности человека, чья жизнь значила для него больше, чем собственная. Поэтому он решил сменить тему. — Как скажешь, друг. Ну, а что мне делать с Кичакой? Знаешь, он у меня уже в печенках сидит. И перед женщиной неудобно, она хоть и служанка всего лишь, но находится под моей защитой. Грош цена мне как царю, если в моем дворце беспрепятственно посягают на честь женщины. — Верно сказано, — улыбнулся Канка. — Но мне кажется, проблема с Кичакой скоро разрешится. — Это как? Сама собой, что ли? — Увидишь, — загадочно ответил советник.       И правда, утром следующего дня Вирата был разбужен необычным шумом, криками и женским визгом. Наскоро одевшись и не дожидаясь слугу с умывальными принадлежностями, он выбежал из спальни. Навстречу с причитаниями бежала царица. — В чем дело? — встревожено спросил ее Вирата. — Мой брат убит! Девушки, которые пришли на занятие в танцевальный зал, нашли его там мертвым… и он… он страшно изуродован! — прорыдала жена.       Не задавая дальнейших вопросов, Вирата бросился в танцевальный зал. У входа в зал толпились испуганные девушки, одна из них, вероятно, та, которая и обнаружила тело, билась в истерике. Двое других ее успокаивали. Заметив царя, девушки расступились. Первым, кого Вирата увидел, вбежав в зал, был учитель танцев Бриханнала. Он осматривал бесформенный кусок мяса, завернутый в покрытую бурыми пятнами парчовую накидку. Царя удивило, что евнух не выказывал при этом ни малейшей нервозности или отвращения, будто такое зрелище было для него не в новинку. Сам Вирата, приглядевшись, в ужасе отвел глаза. Никто не заслуживал такой страшной смерти, даже скотина Кичака — руки его были вывернуты под немыслимыми углами, грудь разодрана, в вытаращенных остекленевших глазах застыло такое выражение, будто перед смертью он увидел нечто совершенно кошмарное. Похоже было, что он побывал в лапах медведя. Вот только медведи, жившие в отдаленных лесах, никогда на памяти Вираты не заходили в город. Мог ли это быть человек? Только такой, который не уступает по силе медведю. Царю вдруг вспомнился повар Баллава и его вчерашний взгляд, пылающий чистой, беспримесной ненавистью. Бриханнала тем временем заметил царя, встал и почтительно поклонился. — Мое почтение, царь Вирата, — произнес он, по своему обыкновению, чуть жеманно. — Доброе утро, Бриханнала, — машинально ответил Вирата и понял, что сказал нечто неуместное. Такое утро можно назвать как угодно, но только не добрым. — То есть… я хотел сказать…здравствуй, — поправился он. — Ты знаешь, что случилось? — Я знаю не больше, чем ты, мой повелитель. Несколько моих учениц пришли сегодня раньше меня, им и выпало несчастье обнаружить тело военачальника. Я ничего здесь не трогал. То, что случилось, чудовищно, теперь мои девочки не смогут даже войти в этот зал. — У тебя есть какие-то предположения, кто мог бы быть убийцей? — спросил Вирата. — Это точно не человек, — с убежденностью произнес евнух. — Может, кто-то из небесных гандхарвов? Говорят, они страшны в гневе. — Гандхарвы? Почему ты так думаешь? — удивился Вирата. — Он убит в танцевальном зале, а это место гандхарвы обычно почитают своим невидимым присутствием. Искусство музыки и танца они любят больше всего на свете. Каждый танцевальный зал или храм, где проводится поклонение богам посредством танца, они считают своей собственностью, и не терпят осквернения этого места. Возможно, Кичака хотел устроить здесь любовное свидание, за это и поплатился. — Так вон оно что, — понимающе хмыкнул Вирата. — Значит, Кичака не только людям поперек горла стал со своей неуемной похотью. Уже и гандхарвы вмешались. Жаль беднягу. Надо сказать, чтобы его похоронили с почестями.       Несмотря на шок, Вирата не мог не признать, что случившееся было как нельзя кстати. В лице Кичаки были убиты, если можно так выразиться, два зайца. Во-первых, сам собой решался вопрос о защите женской чести. Во-вторых, устранен давний и очень неприятный конкурент, из-за притязаний которого на трон Вирата давно не мог спать спокойно. Тут в зал с топотом вбежала дворцовая стража. Вирата отдал распоряжения насчет похорон и повернулся, чтобы уйти. — Прошу прощения, о царь — почтительно окликнул его начальник стражи. — Но разве вы не хотите, чтобы было проведено расследование? — Нет, мне уже все понятно, — сказал Вирата. — Военачальник Кичака был убит небесными гандхарвами за попытку осквернения их святыни.       Оставив остолбеневших стражников стоять с раскрытыми ртами, Вирата вышел.       Позже он спросил Канку, знал ли тот заранее, что ждет Кичаку. Советник ответил, что скорее догадывался. И со вздохом добавил: — Да, не повезло бедняге. Гандхарвы очень мстительны.       Полностью замять инцидент, однако не удалось. Многочисленные родственники Кичаки досаждали царю, требовали расследования и наказания виновника. Царица перестала разговаривать с Виратой. Но что он мог сделать? Интуиция подсказывала Вирате, что эта безобразная история как-то связана с его лучшим другом и остальными таинственными чужестранцами. Начать сейчас расследование означало бы поставить их под удар. К тому же, Кичака, в конце концов, получил по заслугам. Так что в ответ на все требования он снова и снова излагал версию про гандхарвов, ссылаясь на невозможность привлечь этих потусторонних существ к ответственности.       Родню такое объяснение не удовлетворило. Им во что бы то ни стало надо было найти виновника. Хотя бы косвенного. Они решили, что красавица-служанка вполне подойдет в качестве козла, вернее, козы отпущения. И как-то раз двоюродный брат Кичаки, известный как и он, полным отсутствием моральных принципов, ворвался в покои царицы, схватил красавицу за волосы и выволок на улицу. Там ее окружила толпа родственников и друзей покойного Кичаки. Вирата узнал о происходящем лишь услышав нечеловеческий вопль, в котором с трудом можно было узнать голос женщины. Бросившись к окну, он увидел, что служанка стоит в кольце враждебно настроенных мужиков, озираясь, как затравленный зверь. Странно, но никто из них не осмеливался тронуть ее. Казалось, они боялись обжечься. Женщина подняла глаза, и Вирата увидел выражение ее лица. Боги небесные, да он и сам бы не подошел с женщине с таким лицом — ее глаза пророчили любому, кто дотронется, порчу кармы на десять жизней вперед. Десять жизней пресмыкаться ужом предстояло, видимо, и недалекому кузену Кичаки, который застыл чуть поодаль в нерешительности, сжимая в кулаке сорванное с груди женщины украшение. Служанка запрокинула голову, вытянулась, напоминая колеблющееся пламя свечи, и снова издала душераздирающий крик. Вирата вздрогнул и почувствовал, как кто-то сзади сильно сжал его локоть. Он оглянулся: позади стоял Канка, такой же бледный, как и во время инцидента с Кичакой. — Пойдем, — резко сказал он и, не дожидаясь ответа Вираты, почти выбежал из комнаты.       Когда Вирата вслед за советником выбежал во двор, он понял, что опоздал. События развивались с устрашающей быстротой. В гигантском существе, мечущемся среди смятенных родственников Кичаки, он с трудом узнал своего шеф-повара. Казалось, от гнева тот стал еще огромнее. Потрясенный царь с ужасом наблюдал, как из гущи толпы вылетают оторванные руки, фонтаном брызжет кровь, как будто медведь в кустарнике давит спелые ягоды. Он что-то закричал, но голос его утонул среди воплей отчаяния и боли. Вирата беспомощно обернулся, ища глазами советника, — пусть сделает хоть что-нибудь! Тот стоял в стороне от побоища, прижимая к груди рыдающую женщину, и что-то говорил ей, наверное, успокаивал. Заметив приближающегося Вирату, они разжали объятия, обменялись взглядами, и женщина, торопливо прошмыгнув мимо Вираты, бросилась во дворец. — Ты можешь остановить его? — крикнул Вирата. — Я знаю, ты можешь, я видел, как ты не дал ему убить Кичаку в тронном зале. — Боюсь, уже поздно. Он уже отправил к Яме пятерых, — озабоченно ответил Канка. — Я всегда против кровопролития, но у этого человека свои представления о правосудии. И иногда я не могу его за это осуждать. — Но он убьет их всех, если его не остановить! Ты знаешь, что нас ждет в этом случае? Восстание! — в панике прокричал Вирата. — Хорошо. Надеюсь, божество мести удовлетворено жертвами. Надо заканчивать с этим кошмаром — с этими словами Канка решительно направился в гущу толпы.       Через минуту водоворот плоти и крови успокоился. В центре его материализовался залитый алыми потоками гигант, уводимый за руку советником. Вокруг лежали убитые и стонали раненые, те, кто мог передвигаться, улепетывали со всех ног. Вирата видел, как Канка объяснял что-то повару, а тот, виновато опустив голову, разглядывал свои ручищи, причинившие столько бед. Наконец советник дружески похлопал Баллаву по окровавленной щеке и отправил к колодцу отмываться. Затем распорядился насчет лечения для раненых и похорон для убитых. — Вдовам мы назначим пенсию, — сказал он Вирате — Они же не виноваты, что их мужья подонки. А Баллаве придется залечь на дно. Нельзя ему сейчас показываться людям на глаза. Надо выждать время, чтобы все успокоились.       Вирата слушал его, как загипнотизированный. Он уже перестал понимать, что происходит в его царстве и его судьбе. Ведь появление этих людей было благим предзнаменованием, и действительно, с их приходом в царстве Вираты настали золотые времена. Почему же сейчас его город на грани восстания? Стоит ли доверять им дальше или просто взять и выдать их разъяренной толпе, которая, скорее всего вот-вот появится под балконом дворца? Хотя Баллава, пожалуй, справится и с тысячей. К тому же предать лучшего друга… Нет, это не выход. — Что мы будем делать, если начнутся волнения? Это ведь влиятельный кшатрийский клан, их нельзя убивать, как мух. Сейчас они поднимут остальных, и что? Я лишусь трона, это как минимум. А скорее всего, и головы. А у меня ведь семья, что будет с ними? — беспомощно спрашивал Вирата. — Успокойся, ты ведь видел мощь Баллавы. И мы, остальные, тоже кое-что умеем, — слишком беспечно, на взгляд Вираты ответил советник. — Но это, конечно, крайний случай. Восстания надо избежать любой ценой.       Тремя часами позже под дворцовым балконом бесновалась толпа вдесятеро больше той, которая пришла избивать служанку. Там были и оставшиеся в живых друзья Кичаки, и другие кшатрии, возмущенные самосудом, который учинил Баллава. Они кричали: — Эй, Вирата, ну-ка выдай нам эту чужеземную сволочь! Мы ему покажем, кто такие матсьи! Он, может, думает, мы щенки беспомощные? Перестань его укрывать, а то и тебе не поздоровится! Думаешь, мы тебя побоимся? Что ты за царь, раз позволяешь так поступать со своими подданными?       Вирата с ужасом слушал эти вопли. Что же делать? Во дворце, конечно, есть стража, но такую толпу им не сдержать. Надо их как-то успокоить. Он повернулся к советнику, который, как ни странно, казался воплощением самообладания и спокойствия. Он, кажется, почти наслаждался доносящимися с улицы угрозами. — Не волнуйся, друг мой, — ласково сказал Канка. — Неужели ты думаешь, что я брошу тебя в такой беде? Тем более если я сам ее на тебя накликал.       У Вираты отлегло от сердца. Может, советнику удастся разрешить этот кризис? В конце-то концов, он прав, этот Баллава его знакомый, как и служанка, значит, это в какой-то степени и его вина. Советник тем временем выждал еще минут пять — вопли раздавались все реже. Потом он решительно встал со своего места и вышел на балкон. Увидев наконец хоть какую-то реакцию, толпа заревела с новой силой. Вирата наблюдал за происходящим из глубины зала. Он увидел, как советник поднял руку, успокаивая толпу. Это движение показалось Вирате очень естественным — советник как будто всю жизнь только и делал, что выступал перед скоплениями народа. Сам Вирата не сделал бы этого профессиональнее. Крики стихли окончательно, и воцарилась выжидающая тишина. — Здравствуйте, друзья, — просто начал Канка. — Царь Вирата так расстроен происходящим, что ему трудно говорить, и он попросил меня помочь ему разрешить это недоразумение. Меня зовут Канка, я первый советник царя Вираты. И я знаю, вы пришли сюда, потому что недовольны тем, что случилось. Конечно, вы имеете полное право выражать свое мнение. Но сначала давайте разберемся в проблеме по существу. Виновен ли царь Вирата в сложившейся ситуации? — Да, он позволил убивать наших друзей, — раздался крик. — Нет, пусть выдаст повара, и мы его не тронем, — заорали с другой стороны. — Царь Вирата всеми силами пытался остановить кровопролитие. И не его вина, что некоторые из ваших друзей все же пострадали или были убиты. Поэтому несправедливо с вашей стороны угрожать ему и его семье. Теперь о настоящем виновнике, поваре. Знаете ли вы причину, по которой он пришел в ярость? — Какая ему причина нужна, быку бешеному? Это же ракшас какой-то! — На все есть своя причина, друзья мои. У каждого дерева есть корень, а у каждого действия — причина. Главная причина всего сущего — Всевышний. Весь мир — следствие его намерения. И чтобы управлять этим следствием — нашим миром — Всевышний дал нам дхарму. Законы дхармы говорят нам, как нужно поступать, чтобы в мире не нарушилось равновесие, чтобы все причины и следствия находились в гармонии между собой. Если закон дхармы нарушен, это вызывает мгновенную реакцию в окружающем мире. Причина действий Баллавы — в нарушении дхармы, друзья.       Повисло изумленное молчание. Потом чей-то голос неуверенно возразил: — Но ведь мы всего лишь хотели наказать дерзкую служанку за смерть Кичаки. Это ж она, ведьма, виновата! Где тут нарушение? — Хорошо, вспомним смерть Кичаки. Перед смертью он оскорбил женщину, вы помните об этом? — Так это же служанка!!! Подумаешь, оскорбление! — Каждая женщина — воплощение богини Лакшми. Что случится, если вы оскорбите богиню? — Да кто ж будет оскорблять богиню! Это грех, адхарма! — раздались крики. — Так почему же вы думаете, будто позволительно оскорблять ее земное воплощение? Повторяю, Лакшми живет абсолютно в каждой женщине!       Толпа загудела, переваривая сказанное. Никто еще не говорил с ними так — ясно, доходчиво, благожелательно. Одеяние брамина придавало словам Канки дополнительную убедительность, а голос внушал доверие. Дождавшись, пока кшатрии успокоятся, советник продолжил: — Так вот, адхармой является оскорбление любой женщины, избиение, принуждение к сожительству. Я не знаю дхармы выше, чем суровая дхарма женщины. Все, что она делает в этом мире, достойно преклонения. Она обеспечивает процветание дома, рожает и воспитывает благочестивых детей, наполняет жизнь мужа блаженством. Вся вселенная встает на защиту женщины, если она следует своей дхарме! Кшатрии потрясенно молчали. Каждый вспомнил свою жену и представил, что бы он чувствовал, если бы ее оскорбили. — Поэтому действия Баллавы, какими бы страшными они вам ни показались, являются результатом нарушения одного из важнейших законов дхармы. Погибшие искупили мучительной смертью часть своего греха, возможно, господь Яма сжалится над ними и не даст им в новой жизни родиться из утробы животного. Остальным я советую как можно скорее предаться аскезам и покаянию. И запомните на будущее: огонь никогда не тушат другим огнем, а на насилие не отвечают насилием. Все вопросы нужно сначала пытаться разрешить мирным путем. Так гласит закон дхармы. — Но мы же кшатрии, — раздался одинокий протест. — Вся наша жизнь — война. — Война — это продолжение политики. Войну нужно начинать только тогда, когда все средства политики исчерпаны. И не ранее. Назначение кшатрия — служить и защищать тех, кто нуждается в его защите, но сначала он должен использовать мирные средства, и лишь если они не возымели действия, прибегать к войне. Вы поняли меня? — Поняли, учитель, — раздался хор нестройных голосов. — Расходитесь теперь по домам и не забывайте, что я вам говорил. Любите своих жен и не обижайте чужих. И помните о дхарме.       Толпа начала рассеиваться, жужжа, как потревоженное осиное гнездо. Переполненные новыми впечатлениями кшатрии обсуждали услышанное. Канка вернулся в комнату к Вирате. Тот обнял его, не сдерживая слез облегчения и благодарности. — Спасибо, спасибо, дорогой друг. Я уж думал, мне конец. Но откуда ты знаешь столько о законах дхармы? Когда я слушал тебя, мне казалось, что это говорит сам Дхармарадж. — Не забывай, что я был его другом. Не зря же я столько времени провел рядом с ним — с улыбкой ответил Канка. — Да, а кшатрии твои — не такие уж плохие ребята, просто не привыкли думать прежде чем бросаться в бой. Мой… Баллава тоже такой. Здесь мне особенно трудно его контролировать. Приходится исправлять последствия его импульсивности. Впрочем, ведь и он расплачивается за мои ошибки…       Тут, вспомнив, видимо, что для полной откровенности время еще не пришло, советник резко сменил тему: — Я пошлю доверенных людей понаблюдать за некоторыми из самых обиженных родственников Кичаки. Я ведь не настолько наивен, чтобы решить, будто они полностью успокоились. Те, кто приходил сюда просто пошуметь либо в надежде на драчку, скорее всего, быстро все забудут. Но родственники… не исключено, что втайне они будут плести какой-нибудь заговор.       Вирата лишь кивнул: — Делай то, что считаешь нужным. Я полностью доверяю тебе. После всего, что произошло… — горло сдавил спазм, и он не смог продолжать.       Опасения советника, к несчастью полностью оправдались. Через некоторое время доверенные люди донесли, что двое самых неугомонных кузенов Кичаки отправились за помощью в соседнее государство, к царю Сушарману, который правил народом, называющим себя тригартхами. — Да как же, получат они помощь от Сушармана! — усмехнулся Вирата. — Кичака постоянно донимал тригартхов —скот у них воровал. И чтоб Сушарман взялся мстить за него — да ни за что! — Я думаю, они это и сами знают, — сказал на это мудрый советник. — Разве что у них есть что предложить ему взамен…       Вирата рассеянно посмотрел на Канку… и вдруг до него дошло, что тот имел в виду. — Мой скот! — воскликнул он. — Ракшас их раздери, так вот что они задумали!       Но всю серьезность своего положения Вирата осознал лишь месяц спустя, когда дозорные, прискакавшие впопыхах с северной границы его страны, сообщили, что видели невдалеке от границы два больших войска. Одно, как и следовало ожидать, шло под знаменами тригартхов, а второе, судя по развевающимся кроваво-красным флагам, прибыло… из самого Хастинапура! — А что тут забыло войско из метрополии? — в ужасе вопросил Вирата. Канка подумал и высказал предположение, что план мести оказался куда изощреннее, чем они предполагали вначале. — Поголовье твоего скота за последний год удвоилось, так? — спросил он Вирату. — Наверное… — неуверенно сказал Вирата: в последнее время советник уже гораздо больше знал о делах и благосостоянии его страны, чем он сам. — А налогов мы стали платить меньше, верно? — продолжил советник. — Благодаря тебе, мой друг, мы впервые за столько лет зажили по-человечески. — Так вот, похоже, эти предатели надоумили Сушармана донести на тебя Дурьодхане. А тот решил, раз не отдаешь добром, возьмет силой. Ну и другу Сушарману, конечно, перепадет, за наводку. А нашим мстителям — моральное удовлетворение. И все довольны. — Да что ж это такое делается-то, — возопил Вирата. — Я что, перестал приносить жертвы богам? За что они меня так наказывают? — Боги посылают испытания лишь сильным, друг мой. Чтобы они стали еще сильнее, как клинок, который подвергается закалке, прежде чем станет оружием, достойным воина. Ничего не бойся, ведь мы на твоей стороне, — утешил его советник. — Да, теперь, когда у меня нет Кичаки, они думают, что я стал беззащитен. Но они не знают, что у меня есть Баллава — он один стоит десятка таких, как Кичака. Говорил я ему, зачем тебе работать поваром, займись лучше делом. — Ну вот, теперь и займется. Любит он это дело, надо тебе сказать. Пойду сообщу ему, вот он обрадуется, — и советник, совершенно спокойный и даже веселый, легкой походкой вышел из тронного зала.       Через несколько часов армия Вираты была мобилизована. Она оказалась довольно внушительной — ведь за эту операцию было обещано дополнительное вознаграждение. Советник выступил перед солдатами с речью, в которой призвал их сражаться без страха, так как они, безусловно, выступают за правое дело, и боги на их стороне. — Напав первыми, мы были бы неправы. Но мы вынуждены защищаться, а боги всегда на стороне тех, кто защищает свою семью, родину и дхарму. Да, вы защищаете дхарму, друзья мои, ведь вы боретесь с несправедливостью. Император Дурьодхана получил власть над вами нечестным путем, он разорил вашу землю, но царь Вирата смирился с этим, как заботливый отец, не желающий подвергать своих детей излишней опасности и как хороший подданный, соблюдающий дхарму вассала, как бы плох ни был его повелитель. Однако сейчас настал момент, когда мы больше не можем мириться с несправедливостью. Дурьодхана и Сушарман привели свои войска к нашей границе и собираются заняться бесчестным делом — грабежом и угоном скота. Императору мало налогов, которые получает от Вираты его казна, он проявляет непозволительную для властителя жадность. И мы вправе наказать его за это — более того, сделать это — наш долг как защитников справедливости. Выступайте же смело и ничего не бойтесь — тем, кто погибнет в этой битве, обеспечены высшие миры и лучшее перерождение, а тем, кто выживет, принеся своему царю победу, — богатые награды!       Солдаты слушали с воодушевлением. Вместо обычной стычки враждующих племен им предстояла борьба за справедливость — занятие, достойное богов! Впечатление произвела не только речь, но и изменившийся вид советника — теперь на нем были великолепные доспехи, лучшие из тех, что нашлись в оружейной Вираты, он стоял на колеснице, запряженной могучими лошадьми. В правой руке у него было длинное копье, украшенное замысловатыми узорами, которое Канка то и дело поднимал над головой, как бы указывая на божеств, наблюдающих за исполнением высокой миссии. Сияние его глаз, казалось, озаряло всю площадь, как бы окутывая армию Вираты защитным покрывалом, сквозь которое не могли проникнуть никакие враждебные помыслы и вредоносные намерения неприятеля.       Никогда еще Вирата так не восхищался своим другом, как в эти минуты. А ведь когда советник попросил выдать военное снаряжение ему и трем его друзьям, Вирата поначалу удивился: — Ты тоже будешь участвовать в сражении? Я думал, брамины не воюют. — Иногда приходится, — подмигнул тот. — И, знаешь, я не всегда был брамином…       Смысл последнего замечания остался для Вираты неясен. Однако он привык не переспрашивать Канку, так что без лишних разговоров распорядился выдать ему лучшие доспехи, оружие, колесницы и лошадей, какие только найдутся. Чтобы найти подходящие доспехи для Баллавы, пришлось перевернуть всю оружейную вверх дном. Когда дошло дело до оружия, оказалось, что у таинственных пришельцев где-то неподалеку от города спрятано собственное. Отлучившись на час, они вернулись: советник держал в руке то самое великолепное копье, подобного которому у Вираты никогда не водилось; Баллава легко, как пуховую подушку, нес на плече палицу чудовищных размеров; конюх Грантхика помахивал на ходу роскошно инкрустированным мечом, невероятно острым даже на вид; пастух Тантрипала оказался обладателем внушительного боевого топора, также сверкающего драгоценными камнями. При виде всего этого великолепного оружия в голове Вираты начали собираться кусочки какой-то головоломки, но некоторых, видимо, пока не хватало, поэтому окончательно она не собралась. Однако у Вираты сложилось четкое ощущение, что очень скоро он все узнает. Пока он понял только, что все четверо были на самом деле знатными кшатриями, вот откуда величественный вид, не соответствующий одежде. Теперь, однако, их одежда пришла в соответствие с их истинной сущностью, и все четверо выглядели блистательно, даже Баллава, на котором доспехи сходились с трудом. Вирате стало неловко оттого, что ему пришлось заставлять людей, возможно равных ему по происхождению, выполнять непритязательный физический труд. С другой стороны, разве это не было их собственным желанием? Но какой кшатрий умеет ухаживать за лошадьми и тем более за коровами? И так вкусно готовить? И обладает таким философским умом и глубокими познаниями?       Все эти вопросы оставались пока без ответа, но Вирата решил выбросить их из головы и сосредоточиться на решении более насущных задач. И вот армия была собрана на площади и готова к выступлению. Находящийся, как и подобает царю, во главе своего войска Вирата дал сигнал, и колесницы предводителей тронулись, за ними конница и слоны (у Вираты нашлось целых шесть боевых слонов!), замыкала же строй пехота. Выдвинувшись из городских ворот, армия растянулась вширь и начала движение на северо-запад с неуклонностью волны, набегающей на берег во время прилива. В полуденном воздухе далеко разносилось ржание, гул конских копыт, торжествующие трубные крики слонов. Сурья-дэв был в этот день милостив к солдатам, легкие облачка затуманили его божественный лик, весенний ветерок ласкал кожу, и, несмотря на не слишком веселые обстоятельства, настроение у всех было приподнятое. Четверо пришельцев ехали в рядах предводителей, советник держался почти рядом с Виратой, остальные — чуть сзади, за ними ехали братья царя, Шатаника и Мадирашва. Бросив взгляд на колесницу советника, Вирата помотал головой: ему показалось, что она не касается земли, а плавно движется по воздуху на небольшом расстоянии от нее. Неужели так быстро голову напекло, даже под зонтиком? Заметив недоуменный взгляд Вираты, Канка весело подмигнул ему. Вирата оглянулся на остальных — их колесницы ехали, как и полагается, по земле, но пассажиры выглядели еще более жизнерадостными и довольными, чем советник. Вирата понял, что они радуются окончанию своей двойной жизни и возможности заняться наконец привычным делом. Почему-то он был уверен, что после битвы они откроют наконец свои истинные имена.       Армию Сушармана они встретили через несколько часов пути на обширном северном пастбище. Как и следовало ожидать, она давно уже пересекла северо-западную границу, и теперь тригартхи развлекались тем, что собирали коров Вираты в небольшие стада и гнали их по направлению к своей территории. Тут и там лежали тела убитых пастухов. При виде их лицо советника на мгновение исказилось от боли, но потом он взял себя в руки и сказал Вирате: — Они убили безоружных. Что ж, пришла им пора составить компанию этим пастухам в царстве Ямы. Видят боги, мне неприятно лишать кого-то жизни, но что еще нам делать? Пусть уж Яма их перевоспитывает.        Вирата согласно кивнул и отдал приказ вступить в бой. Головные отряды Вираты врезались в передние ряды тригартхов, началась сумятица, кони ржали и разбрасывали пену, сталкиваясь могучими грудями, всадники орудовали мечами и копьями, как жнецы на поле. Колесницы предводителей Вираты двинулись по направлению к предводителям тригартхов, Сушарману и его воеводам. Согласно кшатрийским правилам ведения боя, Вирате предстояло сразиться с самим Сушарманом.       Сушарман выехал навстречу Вирате на огромной колеснице, запряженной четверкой лошадей. Небось подарок получил от Дурьодханы за то, что выслужился перед ним, подумал Вирата. Перспектива выглядела не слишком оптимистичной — колесница самого Вираты была вдвое меньше, так что при столкновении он его просто сомнет. «Надо не подпускать его близко», — подумал Вирата, — «может, удастся стрелой достать». Хотя правила боя и предусматривали поединки для благородных кшатриев, это не означало, что в ходе этих поединков нельзя пользоваться помощью простых солдат. Передовой отряд пехоты, прикрывающий царя, столкнулся с аналогичным отрядом Сушармана, причем наиболее ловкие с обеих сторон старались достать коней, запряженных в колесницу противника. Задачей прикрывающих, соответственно, было помешать им в этом. Учитывая, что коней у Сушармана тоже было в два раза больше, Вирата и с этой стороны находился в невыгодном положении. Он вздохнул и достал лук. Сушарман тоже достал свой. Стрелы полетели дождем с обеих сторон. Большинство из них не достигали цели либо падало, затупившись о доспехи, но один раз Вирате удалось попасть противнику в незащищенную часть руки. Тот взревел, как недоенная корова, напрягся и выдернул стрелу вместе с изрядным куском кровавого мяса. Пока лекарь Сушармана, сидевший наготове на задах его колесницы, наскоро перетягивал ему рану жгутом, Вирата оглядел поле боя. Четверо таинственных друзей оказались превосходными бойцами, и Вирата воспрял духом. Вокруг каждого из них уже лежали убитые и раненые. Самая внушительная гора тел окружала, конечно, Баллаву. В необузданной ярости он спрыгнул с колесницы и рвал всех, кто подвернется под руку, голыми руками. Его законный противник, до смерти перепуганный таким проявлением первобытной силы, не сдерживаемой, кажется, никакими моральными препонами, уже отдал приказ разворачивать колесницу. — Беги, трус, — торжествующе крикнул ему Вирата. Все-таки этот Баллава совершенно незаменим, если его силу правильно использовать. «Интересно, надолго ли они останутся у меня», — подумалось затем Вирате. — «Советник с его выдающимся умом и талантами и Баллава с его физической мощью вдвоем могли бы завоевать небольшое царство и успешно править им, а ведь с ними еще двое… и, возможно, тот паренек, евнух, тоже не промах? Что им делать у меня в подчинении?».       Тем временем Сушарман вернулся в бой; его левая рука теперь практически не действовала, так что он отложил лук и начал метать дротики одной правой. Вирате удавалось уворачиваться от них, но он начал уставать. Солнце тем временем уже почти зашло за горизонт. Сам Сурья-дэв утомился наблюдать за этой битвой. В сумерках количество попаданий стало еще меньше, так что многие противники перешли к ближнему бою. Сушарман же решил пойти напролом. Он что-то сказал своему колесничему, и тот резко хлестнул коней. Остолбеневший Вирата лихорадочно соображал, что он успеет сделать за те считанные секунды, которые остались до столкновения. Потому что было ясно, что потерявший терпение Сушарман хочет попросту протаранить его колесницу своей или, что вернее, наехать на нее своими лошадьми. Колесница Сушармана забрала слегка вбок. Он явно собирался въехать Вирате в правый борт. — Гони, — заорал Вирата своему вознице, не собираясь дожидаться, пока этот псих протаранит его. Но было поздно. Они успели отъехать совсем недалеко, когда кони Сушармана уже касались копытами борта его колесницы. Оставалось только одно: прыгать. И Вирата выпрыгнул слева от своей колесницы, стараясь приземлиться как можно дальше от нее. В следующее мгновение раздался страшный треск; кони Сушармана остановились, возбужденно фыркая и стряхивая пену, кони Вираты наоборот испугались и рванулись вперед, волоча за собой останки колесницы вместе с телом погибшего колесничего.       Сушарман сошел со своей колесницы и отыскал среди тел оглушенного падением Вирату. — Поднимайся! — проорал он ему в ухо, грубо подняв за предплечье. — Я беру тебя в плен. Вирата уже не мог сопротивляться. Помутневшим взглядом, сквозь кровь, текущую из рассеченной брови, он обвел поле боя. Видел ли это кто-нибудь из друзей? Сейчас Сушарман затащит его на свою колесницу и заберет с собой, как похищенную корову. Какой позор! Он даже не пытался кричать: никто не услышал бы его в таком шуме. «О Махадев», — мысленно взмолился он, — «напомни моим друзьям обо мне, пусть кто-нибудь из них обернется, хоть на секунду!». — Идем, — Сушарман пнул его ногой, — что я, тащить тебя должен?       Вирата встал, и, в последний раз оглянувшись на поле боя, заметил, что сверкающие даже в темноте глаза советника обращены в его сторону. Или ему показалось, в таких-то густых сумерках? «Махадев, пожалуйста, сделай так, чтобы мне не показалось!» — взмолился он снова. Сушарман схватил его за шиворот, волоком дотащил до колесницы и, ругаясь как ракшас, втолкнул внутрь. — Лежи и не высовывайся, — приказал он. Очевидно, опасался преследования. Четверка коней Сушармана рванула вперед так, что Вирата чуть не вывалился. Хорошие у него кони, не мог не признать Вирата. С такими конями можно и таран себе позволить. Колесница все разгонялась. Попадавшие под колеса камни и кочки болью отдавались в помятых падением ребрах Вираты. Жаль, что колесница Сушармана не летает, подумалось Вирате, вдруг некстати вспомнившему видение про колесницу советника. А Сушарман все кричал своему возничему: — Погоняй! Быстрее!       «К чему такая спешка?» — подумал Вирата. — «А может…» Почти не надеясь, он с трудом приподнялся и выглянул за борт колесницы. И, к своему огромному счастью, услышал сзади топот других коней. Он приближался, несмотря на все усилия Сушармана. — Стой, сволочь! — раздался знакомый громоподобный голос. Даже не голос, а рев разъяренного быка. О Махадев, как же рад был Вирата его слышать!       Топот, конский храп и стук колес приблизились, потом обогнули несущуюся колесницу Сушармана по правому борту. Кони Сушармана вдруг остановились так резко, что Вирата с размаху треснулся головой о борт. Но это его ничуть не расстроило. Он услышал, как Сушарман с проклятиями спрыгнул с колесницы и поспешил навстречу противнику. Послышалось громкое кряхтенье, знакомый низкий утробный рев и металлический лязг. Противники, похоже, скрестили палицы. Вирата знал, что Сушарман долго не продержится, тем более что он был уже ранен. И действительно, не прошло и пяти минут, как в колесницу рухнуло израненное тело Сушармана. Кажется, у него были переломаны обе руки. Голос Баллавы прорычал: — Скажи спасибо моему брату: он велел сохранить тебе жизнь. Как по мне, так он слишком великодушен, я бы тебя раздавил, как клопа. Отдавай нашего царя, мерзавец! — Я здесь, — простонал Вирата. Мощные руки Баллавы нашарили его на дне колесницы, подхватили и вынесли наружу. — Теперь сматывай удочки. И чтобы я тебя никогда больше не видел. Второй раз никто уже не заставит меня пощадить тебя! — Трогай, — прохрипел Сушарман возничему, и его колесница растворилась в темноте.        Несмотря на боль во всем теле, Вирата был счастлив, как никогда в жизни. Спаситель легко, как ребенка, отнес его на руках в свою колесницу и положил на пол. — Спасибо, спасибо тебе! — плакал Вирата. — И тебе спасибо, Махадев, что услышал мои молитвы. Я пожертвую тебе целого быка за мое спасение. А тебе… — Да не надо мне ничего, царь, — прогудел Баллава. — Мы ж у тебя жили целый год? Жили. Значит, мы у тебя в долгу, а долг платежом красен. — Нет, нет, разве это можно сравнивать… Я обязательно отблагодарю тебя. Как ты узнал, что Сушарман взял меня в плен? — Мне сказал… Канка. Советник. Он это увидел и велел мне догнать Сушармана. — Значит, мне не показалось, слава Махадеву! А скажи, Баллава, как тебе удалось его догнать? У него ведь четверо коней в колеснице, а у тебя всего два? В нашем войске и нет таких больших колесниц, как у него! — Ну тут уж благодари Грантхику. — Возница, сидевший впереди, обернулся, и Вирата увидел красивое улыбающееся лицо мнимого конюха. — Я секретные слова знаю, чтобы кони летели, как ветер, — сказал Грантхика, и непонятно было, то ли он шутит, то ли всерьез. Но у Вираты уже созрел следующий вопрос: — Баллава, я слышал, ты говорил о своем брате, который велел пощадить Сушармана. Кто это? Он сейчас здесь? Баллава молчал, будто вопрос Вираты смутил его. Потом ответил: — Подожди самую малость. Пусть он сам решит, когда рассказать тебе. Я думал, ты в обмороке и не слышишь.       Вирата не стал спорить со своим спасителем. Приехав к месту сражения, они обнаружили, что оставшиеся в живых тригартхи бежали, захватив раненых и бросив добычу. Довольные матсьи, перекликиваясь, бегали с факелами по пастбищу, пытаясь собрать разбредшихся в темноте коров.       К Вирате, выбравшемуся из колесницы, подошел советник. Вирата упал ему на грудь, плача и бормоча что-то про спасение и награду. Тот горячо обнял его в ответ, но потом мягко отстранил: — Друг мой, я счастлив, что с тобой все в порядке. Но знаешь, если Баллава берется кого-то защищать, за этого человека можно не беспокоиться. Как видишь, мы победили. Это прекрасно, но есть одна проблема. — Какая? — удивился Вирата. — Войско Дурьодханы. Его здесь не было, ты не заметил? — Проклятие! Я и забыл о нем! — Я думал, они нападут следом за тригартхами. Но вот тригартхи разбиты, а они даже не пришли к ним на помощь. Где же они? — На что ты намекаешь? — в свете факелов стало заметно, как побледнел Вирата. — Я глупец. Прости меня, друг. Я ведь хорошо знаю своего… Дурьодхану и его окружение. В нем хватает ядовитых змей. Как я мог не разгадать их план? — В городе же никого не осталось! Там только старики, женщины и дети! — истерично воскликнул Вирата. — Вообще-то, не все так плохо. Есть один человек, который очень кстати находится среди женщин и детей. Насколько я его знаю, он не даст их в обиду. — Ты о Бриханнале? Но разве евнух может воевать? Мы ведь даже в этот поход его не взяли! Но даже если он на что-то способен, кроме танцев, что он сделает один против целого войска? — Здесь ты прав. Хотя он очень силен и искусен, мы не имеем права оставлять его одного. Надо срочно возвращаться. Вирата заморгал от изумления. Эти люди полны сюрпризов. Евнух? Силен и искусен? Значит, он и не евнух вовсе. А я-то свою дочь ему доверил, вспомнил Вирата. Но вслух на эту тему высказываться не стал, а вместо этого спросил: — А как же коровы? — Оставим несколько человек, пусть занимаются коровами. Все равно до утра всех не соберут. А нам надо ехать. Вирата хотел затрубить в раковину, но вспомнил, что она осталась в разбитой колеснице. Тогда он попросил Баллаву: — У тебя голос громкий, крикни, чтобы все собирались. Баллава заорал так, что всех у окружающих заложило уши: — Собираемся в обратный путь! Приказ царя!       Выдвинулись уже ближе к рассвету. Усталые лошади, да и люди не могли двигаться так же быстро, как накануне. Когда доползли до городских ворот, Сурья-дэв уже полностью проснулся и заливал все вокруг беспощадным сиянием. Армии было велено расположится на отдых неподалеку от города и не расходиться, а ждать дальнейших приказаний. Под городскими стенами вскоре задымились походные кухни и раскинулись легкие тенты. Вирата же с советником и его друзьями отправились во дворец за новостями. Город выглядел на редкость обыкновенно, на улицах бурлила обычная жизнь, разве что среди прохожих преобладали женщины и дети. Глядя на это мирное зрелище, Вирата немного успокоился.       Однако во дворце Вирату встретила жена. — Где Уттар? — с порога начала она? — В каком смысле, где Уттар? Он был с тобой! — Он отправился воевать, ты что, не знаешь? Что ты за отец! — царица была на грани истерики. К ней подошел Канка. — Царица, успокойтесь. Нас не было в городе, когда царевич Уттар ушел. И он не догнал нас по дороге. Значит, он пошел в другом направлении. Он пошел один? — Он пошел с этим учителем танцев… как его… Бриханналой. Сказал, он уже достаточно взрослый, чтобы воевать, и этот евнух его поддержал. Евнух-то что в этом понимает? — Поверьте, царица, он действительно кое-что в этом понимает. Бриханнала управляет его колесницей? — Да, он сказал, что раньше уже этим занимался… кто бы мог подумать. — Тогда можете быть спокойны. Я абсолютно уверен, что с вашим сыном ничего не случится. — Уверен он… да кто вы все такие и почему здесь командуете? Чужестранцы, они и есть чужестранцы, дикари, вы не можете понять чувства матери! — царица, похоже еще не успокоилась. Вирата раздраженно начал: — Судешна, эти люди сегодня спасли мне жизнь. Если бы не они, ты сейчас была бы вдовой, ты можешь это понять? — голос его сорвался на крик. — И не смей повышать голос на моих друзей! Если Канка что-то тебе говорит, то так оно и есть, и не вздумай спорить. И оставь мужчинам разбираться с делами, которые являются их заботой, а не твоей! Иди к себе, сделай… новую прическу! Но царицу не так просто было смутить: — Пусть мужчины тогда и занимаются тем, чем должны — защитой города, а не взваливают ее на плечи детей! Уттару еще пятнадцати нет!       Канка повернулся к Вирате. — Ну вот, похоже, мы немного опоздали. Но посмотри, друг, до города войско Дурьодханы так и не добралось. Это хороший знак. А твой сын действительно в безопасности, ты-то мне веришь? Вирата преданно посмотрел на него: — Я верю каждому твоему слову. Но есть один вопрос. Кто мог остановить их? Неужели мой сын-подросток? Канка улыбнулся со странной, как показалось Вирате, нежностью: — Ну конечно, не он один. Это Бриханнала.       Царица громко фыркнула, круто развернулась, демонстративно шурша юбками, всем видом показывая, что не желает больше слушать эту чепуху, и гордо удалилась в свои покои. — Ты только что сказал, что веришь каждому моему слову. Но мне кажется, ты все же сомневаешься. Давай пошлем гонца, чтобы убедиться, что все в порядке. И подкрепление надо выслать, вдруг Бриханнала уже устал сражаться в одиночку. Вирата вышел к своей армии, отобрал отряд крепких солдат, которые успели пообедать и немного отдохнуть, выдал им свежих лошадей и послал в направлении, указанном Канкой как наиболее вероятное для нападения Дурьодханы. Грантхика вызвался съездить на поле боя в качестве гонца, так как умел заставить лошадь скакать в два раза быстрее обычного. Когда все уехали, наступило томительное ожидание.       Вирата предложил Канке скрасить его игрой в кости в тронном зале. Тот охотно согласился. Но игра не доставляла Вирате обычного удовольствия. Каждый скрип, каждое хлопанье двери заставляло его подскакивать с места. Наконец явился запыленный Грантхика: — Радуйся, царь, — сказал он. — Враг бежал. Я не стал выяснять подробности, потому что очень спешил обрадовать тебя. Но главное — твой сын в полном порядке. Подкрепление пришло, когда войско Дурьодханы уже показало свои тылы, твои солдаты просто отгоняют их подальше от твоего города. А царевич Уттар с Бриханналой возвращаются. — Я же говорил, — обрадовано сказал Канка. — Бриханнала способен на невероятные вещи. Ты его еще мало знаешь, царь, вот узнаешь как следует — полюбишь так же, как и я. — Так ты любишь его? — недоуменно спросил Вирата. — Конечно. Ты увидишь, его нельзя не любить. Когда он снимет этот шутовской наряд…       К лицу Вираты прилила кровь. Сердце сжалось мучительным спазмом, в ушах застучало. Он больше не слышал, что говорит советник, он смотрел на выражение его лица. Оно было возмутительно счастливым и таким… любящим. Похоже, этот жалкий евнух — самый дорогой для него человек… А не он, не Вирата, который готов отдать ему все, что имеет. Вирата никогда не рассматривал свои чувства к советнику как предосудительные или, не дай Махадэв, собственнические. Он лелеял мысль о возвышенности их дружбы и мечтал лишь о том, чтобы она никогда не кончалась. Его практически не расстроила мысль, что таинственные незнакомцы — друзья Канки; почему бы ему и не иметь еще друзей. Но такая сильная любовь к такому недостойному существу была за пределами понимания Вираты. И сейчас он испытывал жгучую, мучительную, унизительную ревность. Не осознавая, что делает, желая лишь стереть эту полную нежности улыбку, адресованную не ему, он бросил игральные кости прямо в лицо своему лучшему другу.       Грантхика, все еще находившийся в зале, испуганно вскрикнул и бросился к советнику. Тот закрыл лицо руками и сидел неподвижно, будто собираясь с мыслями. Грантхика быстро оторвал край своей одежды и подал Канке. Советник медленно начал отнимать руки от лица, и Вирата с ужасом увидел, что оно все в крови. Тряпкой, которую подал ему Грантхика, советник начал вытирать кровь, но ее становилось все больше. Из-за крови выражения лица Канки не было видно, но Грантхика, казался сильно обеспокоенным, на грани паники. Он схватил накидку с кресла Вираты. Тот возражать не стал. Словно лишившись дара речи и способности передвигаться, Вирата наблюдал, как Грантхика сует его накидку советнику, потом хватает золотую вазу с декоративного столика и подставляет ему под нос, откуда, оказывается, и текла кровь.       Вытерев наконец большую часть крови с лица, советник поднял глаза на Вирату. В этих больших чистых глазах не было ни гнева, ни даже упрека. Только сочувствие и беспокойство, как и у Грантхики. Тут Вирату, наконец, отпустило, и он упал на колени возле кресла, где сидел Канка, обняв его ноги. — Прости меня, прости, — разрыдался он, — я подлец. Если ты сейчас уйдешь и больше никогда не захочешь видеть меня, я пойму. Я предал нашу дружбу, я неблагодарное чудовище… Если хочешь, прокляни меня, ты ведь брамин… или считаешься им. И все же… можешь ли ты мне простить то, чего я себе никогда не прощу?       Канка встал и поднял вслед за собой Вирату. Одной рукой он продолжал прижимать к носу окровавленную тряпку, другую положил на плечо дрожащему от рыданий Вирате. Голос его звучал слегка гнусаво, но царю он показался самым приятным звуком на земле. — Конечно, я тебя прощаю. На самом деле, это я виноват, поторопился с похвалами в адрес Бриханналы, а ведь ты многого еще не знаешь… Но скоро ты поймешь, что в моей любви к Бриханнале и ко всем остальным нет ничего предосудительного, и тебе совершенно не о чем беспокоиться. Ты — один из лучших людей, какие мне встречались в жизни, и за твою дружбу, за твою бескорыстную помощь я всегда буду тебе благодарен.        Вирата почувствовал прилив стыда, смешанного с восхищением и обожанием. Уже который раз советник доказывает, что его дружба — самое драгоценное, что когда-либо было в жизни царя Вираты. — Но мы с Грантхикой беспокоимся вот о чем, — продолжил советник. — Очень скоро здесь появится Бриханнала. И если он увидит, что у меня идет кровь… в общем, тебе может сильно не поздоровиться. Ну вот такая у него странность. Он не выносит вида моей крови, особенно если она прольется не во время битвы, а по какому-нибудь другому поводу. Тогда он сходит с ума, а разъяренный Бриханнала — это просто ураган, он, пожалуй, не уступит Баллаве, вот только остановить его сложнее.       Вирата представил себе эту картину: евнух с длинной косой, побрякивая украшениями, носится по дворцу, круша все, что попадется под руку. Нет, ну и странная же у советника компания. Но нельзя не признать, что в военном деле им нет равных. Если этот Бриханнала и вправду остановил целое войско… — Я прикажу подать тебе умыться, — озабоченно сказал он, справившись, наконец, с рыданиями и вытирая собственный нос подолом рубахи, — и тряпки эти нужно сунуть в кухонную печь… да, и вазу унести с глаз долой, — он вызвал слуг и отдал соответствующие распоряжения. Советнику тем временем принесли тазик для умывания. Вскоре ничто уже не указывало на ранение советника, даже нос его не выглядел очень уж распухшим, если не приглядываться. Впрочем, это можно было списать на недавние военные действия.       Заговорщики только-только закончили заметать следы преступления, как в зал уверенной, практически уже мужской походкой вошел юный царевич Уттар, а за ним — вся компания: сильно запылившийся и растрепанный Бриханнала, с растекшейся тушью и без украшений, огромный Баллава, которого, видимо, оторвали от трапезы (он что-то жевал), пастух Тантрипала, закончивший ветеринарный осмотр отбитых у Сушармана коров.       Вирата шагнул навстречу сыну и обнял его. Худенькое тело подростка в болтающихся на нем доспехах казалось, однако, даже на ощупь уже не таким хрупким, каким знал его Вирата совсем недавно. Юноша возмужал за один день. «Не успеешь оглянуться, а твой сын — уже воин», — подумал царь, чувствуя странную смесь отцовской гордости и грусти.       Смущенно отстранив отца, царевич с воодушевлением начал рассказывать: — Пап, слушай, тут такое было… Бриханнала… он, кстати, вообще не евнух… он знаешь кто??? Нет, пусть он сам тебе расскажет, он меня попросил не говорить. Так вот когда наши дозорные увидели, что отряд Хастинапура приближается с другой стороны, а вы тогда уже ушли, мама и все женщины начали реветь и кричать, что они погибли. Но я вышел вперед и сказал им, чтобы они успокоились. Я ведь остался с ними. А Уттара начала надо мной подшучивать, тоже мне, говорит, воин, от горшка два вершка… Ну я ей хотел врезать, но вспомнил, что воин женщин не бьет, так ведь ты меня учил? Ну и вот, и тут выходит Бриханнала и говорит, что верит в меня и что я отличный воин. Я думаю, хоть и евнух, но все равно приятно, спасибо ему говорю. А он говорит: «Поехали вместе защищать город? Я поведу твою колесницу». Я спрашиваю: «А ты что, умеешь?». А он говорит, что управлял колесницей самого Белоконного Арджуны. «Врешь!», — говорю, не может быть. Ну, а он — не веришь, говорит, и не надо, но мужчина должен защищать свою семью. Так что или со мной или без меня, но идешь. Но со мной у тебя шансов больше.       Бриханнала широко улыбнулся и кивнул в подтверждение его слов. Уттар продолжал: — Вот, и мы, значит, пошли, взяли колесницу твою парадную, ты извини, пап, но других ведь не осталось. Вирата понимающе кивнул, мол, извиняю, давай дальше. — И Бриханнала действительно классно ездит. Но это далеко не все, что он умеет. У него смотри что есть, — Уттар обернулся назад и показал пальцем на что-то громоздкое, прислоненное к дверному косяку. Вирата глянул и оторопел. Такого громадного лука он еще не видел. Выше человеческого роста, толстенный, с мощной тетивой — и весь разукрашен изящными узорами. Неужели это сокровище принадлежит евнуху? Или кто он там? — Мы поехали на старое кладбище, и он оказался там закопан, под деревом. Я обалдел, как его увидел. Мы его взяли и поехали туда, откуда шло войско. Мы быстро его встретили. Представляешь, я самого императора видел и его деда. Правда, издалека. — Какой он император, он самозванец. И разбойник вдобавок, — проворчал Вирата. — Это точно, — согласился Уттар. — И трус. Мы ему нос утерли. Но если честно, то, по-моему, его дед увел. Увидел, что мы не сдадимся и их не пропустим. Ну и сказал внуку поворачивать. А правда, что ему сто шестьдесят лет? — Кому, Дурьодхане? — засмеялся Вирата. — Да нет, деду Бхишме. Он воюет, как молодой! — Не знаю, сынок. Но я не помню того времени, когда его не было в Хастинапуре. И отец мой не помнил. Ну так Бхишма — сын священной Ганги. Он, может, нас с тобой еще переживет. — А-а, — протянул Уттар. Как любой подросток, он старался показать, что не верит в бабушкины сказки. Но в глубине души испытывал благоговение перед великим Бхишмой, как и каждый в империи. — Жаль все-таки, что у него такой внук. — Так ведь Юдхиштхира тоже его внук, — напомнил Вирата. — Странно, что его внуки такие разные. — Ага. Ну так вот, я как их увидел… ну, честно говоря, мне как-то не по себе стало, — тут Уттар покраснел, но Бриханнала поддержал его: — Ничего страшного, это же был твой первый бой. У меня в первый раз тоже коленки тряслись, — странно, но теперь евнух говорил вполне нормальным мужским голосом. — Ты уж извини, но не верю, — подмигнул ему Уттар. — И я думал даже уйти, но он мне не дал. Сказал, возьми лук и сражайся. А они как нас увидели, хохотать начали. На Бриханнале ведь было женское платье. И тут Бриханнала встает и достает свой лук. И у них челюсти отпадают, — тут Уттар вытаращил глаза и смешно отвесил нижнюю челюсть, показывая, как именно выглядели Дурьодхана и его воины. Вся компания покатилась от хохота, причем колокольное гудение Баллавы слышно было, наверное, и за городской стеной. — И что тут началось, это видеть надо было! — повысил голос Уттар, перекрикивая смех. Постепенно все успокоились, и он продолжил: — Мне показалось, тучи набежали и гроза собирается. Я еще удивился, как это так быстро. А это Бриханнала стрелял. У него стрелы бесконечные! Он вообще без промежутка стреляет! И когда стрелы все в небе, то они закрывают даже солнце. Дурьодхана тоже скомандовал своим стрелять, но Бриханнала все их стрелы сбивал на лету своими. А некоторые его стрелы долетали до них, и многих ранили. Или даже убили. Но до меня не одна их стрела не долетела.       Советник положил руку на плечо Вирате, и взгляд его, казалось, спрашивал: «Теперь ты понял, почему Уттар был с ним в безопасности?». Вирата понял бы, если бы поверил этой невероятной истории. Но он никак не мог взять в толк, зачем Уттар преувеличивает. Так ведь никто не умеет стрелять, кроме разве что… неужели??? Кусочки головоломки в голове Вираты зашевелились и начали, кажется, вставать на свои места. — И уже солнце почти село. Но тут от них вышел тоже один воин, и вызвал Бриханналу на поединок. Они начали друг в друга стрелять, но все их стрелы сталкивались, и ни одна не долетала до другого. Только искры сверкали — красиво. Тот воин тоже жутко крутой. И доспехи у него золотые, даже в темноте светятся. — Это был царь Анги Карна, — уточнил бывший евнух. — Да он в основном языком мелет круто, хотя какие-то обрывки познаний у него, конечно, есть. — В общем, у него стрелы потом кончились, а у Бриханналы — нет. И тогда Бхишма что-то им сказал, мы не слышали, но Дурьодхана стал спорить с ним и кричать, а дед тоже повысил голос. Ну и потом мы видим — они разворачиваются. Поняли, что им не пройти. Мы еще за ними немного проехали, чтобы убедиться. А тут уже утро, и смотрим — Грантхика скачет, а за ним — подкрепление. Мы им сказали проследить, чтобы войско Дурьодханы ушло с нашей земли, а то вдруг еще какую хитрость задумают. Ну, а сами поехали домой, а дальше ты знаешь! — Ты у меня герой! — Вирата еще раз с нежностью обнял сына, но голова его была занята другим. Он и надеялся, и в тоже время опасался, что его догадка окажется верна. Если невероятный стрелок — тот, о ком он подумал, то… О Махадев, что же это делается!       С отчаянно бьющимся сердцем Вирата подошел к бывшему евнуху. Он не знал, с чего начать. — Так ты… — неуверенно произнес он.       Бриханнала приложил палец к губам. — Сейчас, — сказал он таинственно. — Смотри.       Он подошел к советнику, взял его за руку и повел к трону Вираты. Канка спокойно взошел на трон, как будто делал это каждый день. Хотя после боя он снова переоделся в скромное браминское одеяние, казалось, этот трон создан специально для него. Его руки уверенно легли на позолоченные подлокотники, взгляд приобрел небесную ясность и в то же время серьезную сосредоточенность. Огонь, тлевший под слоем пепла, готов был разгореться вновь. — Вот твой повелитель, — указывая на Канку, сказал бывший евнух Вирате.       Во второй раз за этот день Вирата упал на колени перед своим другом. Его душили слезы радости и стыда. Он простерся ниц перед троном, чтобы никто не видел его слез, хотелось пережить потрясение без свидетелей. Так значит, весь этот год он наслаждался обществом Пандавов и самого императора! Эти люди были не просто благим предзнаменованием для Вираты, они были спасением империи, ее последней надеждой. И ему, Вирате, выпала огромная честь — сохранить эту надежду. Как жаль, что они предпочли скрыть свои настоящие имена! Получается, что первые лица империи, пусть и лишенные на время царского достоинства, добывали у него пропитание недостойными кшатриев занятиями? И — о ужас! — вспомнил Вирата, не далее как сегодня он ударил императора! И в его дворце посягали на честь императрицы! Ибо под видом прекрасной служанки, понял Вирата, скрывалась, конечно же, она — огнерожденная Ягьясени Драупади, царевна Панчалы. Кто еще смог бы одним взглядом остановить толпу рассвирепевших подонков? Вирата сжал зубы и застонал. Смогут ли Пандавы простить ему все это? Советник-то простил, но что скажет император?       Чьи-то руки прикоснулись к его плечам, заставляя встать. Вирата робко поднял глаза на своего друга и повелителя, императора Юдхиштхиру. Тот спустился с трона и теперь указывал Вирате на освободившееся место. — Друг мой Вирата, — сказал он, — позволь проводить тебя на место, которое принадлежит тебе по праву. Ведь в стране матсьев царствуешь ты. А мой трон сейчас не свободен.       Потрясенный Вирата позволил усадить себя на трон, в то время как Пандавы заняли расположенные вокруг места придворных. Юдхиштхира выбрал свое обычное кресло советника. Из женских покоев пришла императрица Драупади и тоже села неподалеку от Вираты. Рослый красавец в пропитанном потом и покрытом пылью женском платье сказал: — Как ты уже, конечно же, догадался, мы — Пандавы. Нашего старшего брата ты давно и хорошо знаешь. Этот мужчина солидной комплекции — он указал на того, кто некогда был поваром Вираты, — не кто иной, как знаменитый Врикодара Бхима. Поверь, он получил огромное удовольствие, проведя целый год на кухне. Может быть даже, это был самый счастливый год его жизни, так ведь? - он вопросительно посмотрел на гиганта. — А ты скажешь, не доволен был, не вылезая с женской половины? — парировал Бхима. — Что ты несешь, Бхима, я ведь занимался танцами с дочерью царя. Ты думаешь, я Кичака какой-нибудь, чтобы смотреть голодными глазами на дочь нашего хозяина? — Зато она на тебя посматривала, я заметил. — Да ну тебя, мы же с ней просто подруги, — последние слова он снова пропищал гротескным голосом евнуха. Остальные громко расхохотались. — Вот эти лучшие друзья животных, великие воины и просто потрясающие парни — наши любимые близнецы, Накула и Сахадева, — продолжал меж тем бывший евнух. — Они так умело переоделись, что царь, кажется, и не заметил, что они похожи. Но ведь царь не часто бывает в коровнике. Меня самого, как ты уже понял, зовут Арджуна. А этот красавец — он показал на огромный лук, прислоненный к косяку, — мой верный друг Гандива, прошу любить и жаловать. И наконец, самый лучший и прекрасный член нашей необычной семьи — он привстал и слегка поклонился в сторону женщины — наша единственная и неповторимая императрица Драупади. Она для нас как масло для ладду, правда, Бхима? — улыбнулся он брату. — В ладду входит толченый нут, орехи, кардамон и еще много чего. Но без масла все эти части так и останутся отдельными частями. А с маслом они — единое целое. То же произошло и с нами, когда мы женились на Панчали.       Вирата кивнул. Он не особенно любил ладду, это простонародное лакомство, но слышал историю замужества Драупади. Сравнение показалось ему очень удачным. — Ну вот, царь, теперь ты знаешь всех. Остались ли у тебя еще вопросы? Вопросов у Вираты осталось множество. Он задал главный из них: — Теперь, когда кончился срок вашего изгнания, что вы намерены делать? На этот вопрос ему ответил Юдхиштхира: — Мы обратимся к Дурьодхане с требованием вернуть Индрапрастху. Если он откажется, в чем я почти уверен, нужно будет искать другие мирные способы вернуть нам наши права. Возможно, снизить требования. Если он выделит нам хотя бы небольшую территорию, мы достаточно быстро сумеем ее обжить. Построим новую столицу… нам не привыкать, так ведь? Врикодара возразил: — Ага, построим, а он опять что-нибудь придумает, чтобы ее отобрать. Он не оставит тебя в покое, как ты не поймешь? — На этот раз будем осторожнее с предложениями, которые исходят из Хастинапура. Хотя если он опять будет пользоваться влиянием своего отца… — Его отец — такой же бесчестный человек, как и он сам, и ты об этом знаешь, — резко вмешалась в разговор Драупади.- Разве он не настаивал, что игру нужно продолжать, даже когда у тебя ничего не осталось? Разве он останавливал своих сыночков, когда они притащили меня в зал собраний и начали издеваться? Я больше не хочу слышать об уважении к тем, кто сам не проявляет уважения ни к кому. Они должны наконец расплатиться за свои грехи! — Я не прошу тебя уважать их и тем более прощать. Но то, что сделали с тобой — не только твоя боль, поверь. Несколько лет после игры я жил с мыслью, что недостоин не то что вашей любви и преданности, недостоин даже дышать одним воздухом с вами. Только ваша забота, вера и искреннее прощение вернули меня к нормальной жизни. Сейчас все позади, и теперь нам нужен новый старт. Возможно, лучше всего было бы просто забыть их. Ведь у них огромная армия, и если мы захотим войны, нам придется собрать такую же. Вероятно, нам даже это удастся. Но подумай вот о чем: армия — это люди, очень много людей. Имеем ли мы право жертвовать ради нашей мести чужими жизнями? — Не знаю, — упрямо нахмурилась прекрасная императрица. — Но имеем ли мы право оставлять зло безнаказанным?       Бхима поддержал ее: — Допустим, Дурьодхана покажет тебе большой кукиш. Ни Индрапрастхи, ни даже небольшой территории от него не дождешься, я практически уверен. Какой выход ты предложишь тогда?       Юдхиштхира вздохнул. Видимо, этот вопрос мучил его на протяжении всего периода изгнания. И если Бхима и Драупади легко нашли на него ответ, то для Дхармараджа это было неизмеримо труднее. «Основа дхармы — милосердие», — вспомнилась Вирате старая мудрость. Но обстоятельства, в которых оказался царь Дхармы, шли вразрез с его миссией мира и справедливости. Не время было для милосердия. Вирата вспомнил речь, которую император в облике советника произнес перед его бунтующими кшатриями. — Простите, император, не будет ли и мне позволено высказаться? — Говори, дорогой друг, и к чему эти формальности, мы ведь с тобой на «ты»? — Хорошо… ты позволишь мне сказать кое-что? Я помню, ты говорил, что война — это продолжение политики, и когда мирные средства политики исчерпаны, позволено переходить к войне. Я так понял, что это не против дхармы. — Да. И боюсь, сейчас мы как раз в такой ситуации. С одной стороны, мне отвратительна сама мысль о кровопролитии. С другой стороны, мы должны восстановить справедливость, не ради своих прав, конечно, а ради благополучия подданных империи. Я знаю, что люди верят в нас и до сих пор надеются на наше возвращение. И мы не можем позволить себе обмануть их ожидания. Поэтому вполне возможно, что без сражения не обойтись. Но сначала необходимо убедиться, что все мирные средства действительно исчерпаны. В то же время и приготовления к войне мы откладывать не будем. Иногда дхарма может быть восстановлена только военными действиями, — это говорил нам и наш друг Кришна, а я не знаю человека мудрее него. — Кришна Васудева, царь Двараки? — переспросил Вирата. — Я слышал о нем. Говорят, он знает абсолютно все. — Ну, практически не преувеличивают. Я и сам это подозреваю, — согласился Юдхиштхира. — И знаешь, он очень близкий друг нашего Арджуны. — Наконец-то ты согласился с Кришной, — обрадовано воскликнул Арджуна. — А можно было начать действовать и раньше. — Прости, Арджуна, но тебе когда-нибудь приходилось нарушать данное тобой слово? — Нет, но я не даю слово подлецам. — Это неважно, поверь. Подлецом станешь ты сам, если не выполнишь обещание, независимо от того, кому ты это обещание дал. Речь шла о тринадцати годах. И теперь мы полностью выполнили все, что обещали. Теперь посмотрим, сдержат ли свое слово Дхритараштра и Дурьодхана. Если нет, что вполне вероятно, то начнем готовиться к битве.       Император в изгнании выпрямился и стал даже, кажется, выше ростом, как будто бремя решения упало наконец с его плеч. И даже мягкий свет его глаз приобрел какой-то стальной оттенок. «А какова будет в этом моя роль?» — подумалось Вирате. Нежданно-негаданно он оказался затянутым в водоворот имперской политики. Был, правда, шанс остаться в стороне, сказать «моя хата с краю», пожелать Пандавам успеха и помахать платочком, отправляя в бой. Но Вирата уже знал, что этот путь не для него.       Теперь судьба его была неразрывно связана с судьбой Пандавов. С того дня, как его повелитель в одежде подданного вошел в его жизнь и перевернул ее вверх дном. Вспомнив этот момент, Вирата понял, что ни одна из испытанных им тогда эмоций, ни одна из пришедших в голову мыслей не была случайностью. Под пеплом он чувствовал жар огня, не потухшего, но затаившегося до лучших времен. И сделать все возможное, чтобы эти времена наступили, было долгом царя Вираты.       Он сошел с трона и снова, в третий раз уже за сегодняшний день, преклонил колени перед тем, ради кого готов был пожертвовать жизнью. Теперь он осознавал, что это не просто красивая фраза, обозначающая степень его обожания и преданности. Именно такая жертва, скорее всего, от него и потребуется. И к этой жертве Вирата был полностью готов. — Друг мой и господин, — произнес Вирата торжественно, дотронувшись до сандалий императора. — Моя жизнь и жизнь моих подданных в твоем распоряжении. Твое благословенное присутствие в моем скромном царстве сделало его местом, где процветает дхарма и справедливость, где нет голода и нужды, где сердцами правит любовь и милосердие. Но в это время остальные земли империи задыхаются под игом несправедливого правления Дурьодханы. И я знаю, что ваш долг — твой и твоих великих братьев — вернуть в эти земли закон и благополучие, отняв у Дурьодханы трон. Знаю, что это потребует больших усилий, и вам понадобится поддержка. И хотя моя земля не столь богата, а войско не столь велико, как у Панчалы и Двараки, которые, несомненно, будут вашими главными союзниками в предстоящем сражении, я прошу вас распоряжаться мной, моими ресурсами и моей армией как вам будет угодно, на благо империи. Что бы ни ожидало нас впереди, я смотрю в будущее без страха и сомнений. Я счастлив, что судьба подарила мне возможность принести пользу правому делу. И я клянусь тебе в моей вечной преданности.       И снова руки друга и повелителя подняли Вирату с колен. Крепко обняв своего нового союзника, Дхармарадж ответил: — Я всегда был уверен в тебе, Вирата. С той самой минуты, как вошел в твою дверь. Ты не из тех, кто откажет в помощи просящему, будь он нищий или царь. Ты заботишься о своих подданных и понимаешь, что такое дхарма и милосердие. Такие союзники для нас на вес золота. Я с благодарностью принимаю твое предложение и твою клятву. — И добавил просто и сердечно: — Спасибо тебе, друг!       Сердце Вираты пело от счастья, будто он не отдал все, что имел, а наоборот, получил бесценный подарок. Мысль о возможной гибели совершенно не беспокоила его. Он жалел только, что не обладает, подобно царю Двараки Васудеве Кришне, непобедимой армией и несметными богатствами, чтобы предложить их Пандавам. Но кое-что еще у него осталось. — Прости меня, великий Арджуна, — он сложил ладони и поклонился прославленному стрелку, — что принимал тебя за презренное создание и относился к тебе иногда без должного уважения. Тот лукаво улыбнулся: — Ну, а что еще ты мог подумать, видя меня в таком наряде? Это ты меня прости, что ввел тебя в заблуждение, мне просто показалось, это самая удачная маскировка. Но я ничем не обидел твою дочь и ни одну из придворных девушек царицы, разве что взял у кого-нибудь попользоваться краску для ресниц и не вернул. — Вот о моей дочери я и хотел поговорить. Если она тебе нравится, возьми ее в жены, я вижу, что вы с ней подружились, и когда она узнает, что ты не евнух, думаю, будет счастлива выйти за тебя, — предложил Вирата. — Подожди, царь, придержи коней. Во-первых, не надо говорить такое при императрице, ты не представляешь, что мне потом придется выслушать. Во-вторых, я твоей дочери в отцы гожусь, хотя, может быть, и выгляжу моложе. Это все танцы и свежий воздух. А вообще-то, у меня дети такого возраста.       Вирата был потрясен. Он не знал возраста Пандавов, но на вид никому из них не было и тридцати. Потом он вспомнил легенды, ходившие об этих необыкновенных людях. Хотя было известно, что их отец — Панду, покойный царь Хастинапура, ушедший некогда в добровольное изгнание, поговаривали, что они — сыновья богов-хранителей мира. Понятно, что они, как и их дед, сын великой Ганги, могли оказаться неподвластны законам, установленным в этом мире для обычных человеческих тел. — Но я думаю, мой старший сын, Абхиманью, годится тебе в зятья. Он ровесник твоей Уттаре. Я давно его не видел, он с матерью живет сейчас в Двараке; он племянник и ученик Кришны Васудевы, — продолжил Арджуна. — Ты так добр к нам! Я уверен, что моя дочь будет в восторге от такого блистательного юноши, как твой сын. Если он похож на тебя, то она не сможет не полюбить его всем сердцем. — Должен быть похож. И на меня, и на мою вторую жену Субхадру, и на Кришну, ее брата. Она потрясающая, да и друг Кришна — мужчина видный.       Так этот радостный день стал еще радостнее. В Двараку был послан гонец с приглашением для жениха, его матери и дяди. Заручившись предварительно согласием дочери, которая даже подпрыгнула от восторга при известии о сватовстве сына прославленного героя, Вирата отдал распоряжение о начале приготовлений к свадьбе.       Эти мирные и приятные предсвадебные хлопоты ознаменовали начало огромных перемен. Впереди были долгие месяцы переговоров, подготовки армии и выработки боевой стратегии. А потом — восемнадцать дней кровавого ада, когда очистительный огонь на поле Куру дотла выжег все побеги несправедливости и греха. Позже к Пандавам придет осознание цены, которую пришлось заплатить за победу, и невыносимая боль утраты. Но в тот день сердца наполняла надежда и вера в успех великих начинаний. Над империей занималась новая заря.