Музыка в ее голове

Раз-два-три-четыре-пять. Раз-два-три-четыре-пять. В голове Милли звучит музыка, пальцы раз за разом пробегают по полированой поверхности стола в надежде сыграть ее. Раз-два-три-четыре-пять… Вместо музыки получается только глухой стук, и тарелки дребезжат и звенят, разбиваясь, скинутые в порыве ярости предплечьем. Тарелки играют свою мелодию — мелодию расколотого стекла, что накладывается на музыку в голове и дополняет ее. Тонкие пальцы в заусенцах перебирают мелкое крошево, слушая, как трутся и скрипят тонкие края друг об друга. Края, что глубоко режут пальцы, и Милли проводит их кончиками по полупрозрачным осколкам, оставляя красные разводы. Теперь она не музыкант — она художник, и на стеклянном полотне расцветают пионы и маки. Краски много, куда больше, чем нужно, чтобы нарисовать выдуманный ею букет, и пол рядом покрывается мелкими красными каплями. Милли кажется, что это слезы Тех, Кто сверху, и даже пытается обозначить линию Их лиц, но немеющие пальцы плохо слушаются и смазывают черты. Она снова злится и бьет ладонями по полу, смешивая все в один большой комок. Милли считает, что красный на нежно-голубом кафеле похож на закат, и удовлетворенно кивает: картина готова. Босые ступни громко шлепают по холодному полу, когда она идет в ванную, чтобы смыть краску с рук. Вода журчит, щетка шуршит по коже, стирая красные потеки. В голове снова рождается музыка, и неровно подстриженные ногти выстукивают по белой эмали раковины в такт: раз-два-три-четыре-пять. Они поскальзываются на тонких ручейках, бегущих из не закрывшихся ран, и снова сбивают ее, вынуждая злиться, и злиться, и кричать. Когда вернувшаяся с работы мать находит Милли по отпечаткам стоп, та сидит на полу, зажав ладонями уши, и еле слышно молит об одном: чтобы кто-нибудь выключил эту оглушающую музыку в ее голове.