Баба Глаша

      — Ты все-таки вернулся.       Баба Глаша посмотрела на меня.       Поразительно, как может меняться человек за несколько секунд. Только что была типичная бабушка, чуть сгорбленная, в белом платочке, с рассеянным взглядом, в круглых очках на крупном носе. С мягкой и доброй улыбкой называющая всех, кто младше ее лет на тридцать, внучатами. Ждешь, что она сейчас достанет альбом с фотографиями и начнет рассказывать про свою колхозную молодость, как работала поварихой на полевом стане, как к ней бригадир сватался и про то, как дочка, при Хрущеве уже, выписала ее в город, чтобы получить отдельную квартиру. А вот сняла платочек, повязала его на шею, расстегнула верхнюю пуговицу на платье, по седым волосам гребнем провела… Плечи распрямила и смотрит, конечно, по-прежнему, с улыбкой, но уже весьма иронической, и если не знать, куда смотреть, то доброты в этой улыбке и не заметишь, и нос уже крупным не назовешь — аристократический, другого слова не находится. А взгляд — очки в стальной оправе сняла и смотрит с прищуром, не с близоруким, а как будто прицеливается в тебя. Как будто сейчас спросит: «Семен, я надеюсь, ты зачет по лабораторным получил? Прежде чем ко мне идти?» И бабулька то мелкая, чуть выше Рыжика, а смотрит, как будто на пол головы выше собеседника. Да, ей Владычицу и играть-то не пришлось. — А вы сомневались? — Ты набрал слишком много обязательств, чтобы просто так исчезнуть. Я так твоим и сказала, когда ты не вернулся с первым автобусом. А то соплей было, чуть мне лагерь не утопили.