Мол сказала

      Кобб впервые почувствовал влечение к Артуру в поезде между Берлином и Кельном, и это осознание потрясло его до глубины души.       Артур потянулся, забрасывая багаж на верхнюю полку, его рубашка натянулась, а мобильник, засунутый в задний карман брюк, обрисовался настолько рельефно, что Кобб отстраненно подумал — еще чуть-чуть, и штаны порвутся. Именно тогда он понял, что не в силах отвести взгляда от этого зрелища.       Мир Дома пошатнулся и ощутимо завалился набок.       — Все в порядке? — обеспокоенно позвал Артур.       Дом моргнул и сосредоточился, выныривая из глубин собственного падения. Артур успел пристроить весь багаж и вольготно расположился напротив, кинув телефон на выдвижной столик и откупоривая бутылку воды.       — Неважно выглядишь, — сообщил он.       Дом, криво улыбнувшись, мотнул головой.       — Все в порядке, — выдавил он и опустил взгляд.       Может, ему повезет, и Артур решит, что он заснул. И Коббу не придется смотреть ему в глаза.         Доминик не был геем, конечно же, не был. В юности он пробовал… разное, как многие любопытные подростки, но мужчины никогда не привлекали его так, как женщины. А потом была Мол, и после Мол его не привлекал вообще никто. Дом почти забыл, что значит страсть, что значат горячие мысли о чужом теле, жажда прикосновений, поцелуев и ласки. Забыл, как это бывает — хотеть кого-то.       Сначала он был в ужасе.       Он думал, и думал, и думал, и бесконечно винил себя, почти ненавидел… И вдруг ненависть прошла. В какой-то невероятный миг, когда поезд замедлял ход перед вокзалом в Кельне, Дом почувствовал, что ничего страшного не произошло.       Артур — его друг, его брат, подарок ему от Мол. Артур — его. У Дома целую вечность не было секса, неудивительно, что он заглядывается на Артура.       Неудивительно.       Одно долгое, вдумчивое свидание с рукой в душе — и странные мысли пройдут.         В следующий раз Дома накрыло в Стамбуле, где Артур нашел какую-то дешевую и рискованную работу — другие Коббу сейчас не предлагали, боялись связываться. Артур, конечно, мог бы найти себе совсем другое дело. С пятью нулями на чеке, без риска лишиться головы, в комфортных условиях и в компании профессионалов. Вместо этого он безропотно собирал информацию на мелких наркоторговцев и позволял подпольному химику накачивать себя столь же подпольными смесями.       Кобб смотрел на его обтянутые превосходно подогнанными брюками бедра, на загорелые пальцы, ловко сматывающие трубки ПЭСИВа, на сосредоточенное нахмуренное лицо и думал, что все это ради него, Доминика. Все это самопожертвование, вся готовность помочь и поддержать, то, что Артур рванул через полмира решать его проблемы, — все это не могло быть просто симпатией. Дружеской привязанностью. Дом был уверен в этом на сто процентов. Ну, почти на сто процентов. Артур всегда был рядом, всегда был самой прочной константой в жизни Дома. Он был почти как Мол, часть прежней, счастливой жизни, часть прочной реальности, якоря, за который Дом с радостью уцепился, чтобы не потеряться окончательно.       Мол во сне сказала, что Артур любит его. Давно любил.       Мол не ревновала.       Мол уверяла, что это не будет изменой.       Дом закрывал уши руками.         Они впервые переспали, прячась от агентов ФБР, разыскивающих Кобба за убийство. Дерьмовый отель на окраине Будапешта, будто так и не выросший из коммунистического детства, — едва ли подходящее место для романтических приключений. Это и не было приключением. И уж точно не романтическим.       На самом деле, романтики в Артуре было столько же, сколько сопереживания в копающем могилу гробовщике. Или робости в вырезающем язву хирурге. Он был на взводе. Он не хотел, чтобы его тоже разыскивали в США, не хотел шальную пулю и ночевать в этой крысиной дыре он совершенно точно не хотел, и впервые за долгое время ему изменило привычное спокойствие. Артур расхаживал — метался — по их крошечному номеру, протаптывая дорожку на пыльном линолеуме и бранясь себе под нос. Бранился он в основном в адрес Кобба, втащившего его в это заранее провальное и чреватое неприятностями предприятие.       Дом, опустошивший в одиночку полбутылки дрянного виски, не мог даже огрызаться. Вместо этого он молча следил за порывистыми движениями Артура, слушал его голос, думал о Мол и вожделел.       Вожделел Мол. Вожделел Артура. Прямо сейчас.       — Я хочу тебя, — внезапно для самого себя сказал он.       Артур остановился резко, будто налетел на невидимую преграду, и проглотил свою обличительную речь. Кобб поежился. Кажется, сейчас он точно получит по зубам. Или Артур просто хлопнет дверью и оставит его тут наедине с долгами, проблемами и агентами, готовыми в любой момент вцепиться ему в горло.       Вместо этого Артур прищурился, посмотрел на Дома каким-то новым, внимательным взглядом — и снял пиджак.       — Почему бы и нет, — сухо, будто на переговорах, сказал он. — Все равно до утра мы отсюда не выберемся.       Дом — потрясенный, застывший в своем неверии, — смотрел, медленно моргая, как Артур снимает одежду и аккуратно складывает вещи на единственном относительно чистом стуле. Голова Дома казалась легкой и звенящей, наполненной воздушными пузырьками и невесомыми, нежно поющими бубенчиками.       Все было как во сне.       Как во сне.         Утром Артур вел себя так, будто ничего не случилось. Он не был замкнутым, или смущенным, или расстроенным — даже удивленным не казался. Артур был… обычным. Доброжелательным и строгим, вспыльчивым и в то же время сосредоточенным.       Точно таким же, как всегда.       Кобб почувствовал себя одержимым. Его реальность — та реальность, в которой он пока был уверен, — снова оказалась под сомнением. Дом верил и не верил, что что-то было. Почему-то Дом не решался просто подойти к Артуру и спросить. В какие-то минуты, играя со своим тотемом — с тотемом Мол, — он думал, что ему все приснилось. Как обычно, ведь хорошие вещи давным-давно уже происходили с Домом только во сне.       Он никак не мог вспомнить, крутил ли волчок в ту ночь.       Мол сказала, что он дурачок. Что, конечно же, все произошедшее — самая настоящая реальность.       Мол сказала, Артур о нем позаботится.       Дом слушал ее и кивал.         Второй раз это случилось в Лионе. В Лион они попали из Берна, куда они попали из Инсбрука, и на этот раз их, ради разнообразия, никто не преследовал. Артур не нервничал, Артур заселил их в приличную гостиницу, Артур выглядел умиротворенным и отдохнувшим, когда утром принес Дому кофе. Себе он взял свежую местную газету, и Кобб, разглядывая с пристальным вниманием, как Артур, сморщив нос, оттирает след от свинцовых газетных чернил с подушечки указательного пальца, внезапно решился.       — Артур, — позвал он.       И смутился, когда Артур вскинул голову от газеты. Дом поджал губы, собирая по крохам свою изрядно пообтрепавшуюся самоуверенность. В конце концов, самое худшее, что может произойти, — отказ. Вряд ли Артур хлопнет дверью и бросит его на произвол судьбы за одно только предложение.       — Да? — поторопил Артур, которому, видимо, не терпелось вернуться к газете. — Ты что-то хотел?       Доминик решился.       — У тебя ведь никого нет? — неопределенно сказал он и облизнул внезапно пересохшие губы.       Артур задрал брови, точно не сразу понимая, к чему Дом клонит. И вдруг усмехнулся — совсем не зло и не насмешливо, — складывая газету и поднимаясь на ноги.       — В Лионе — нет, — сказал он.       Дом подумал, что это шутка.         Секс был лучше, чем Кобб мог даже вообразить. Лучше, чем он помнил за много, очень много лет — целую вечность. У него никого не было — конечно же, не было! — со смерти Мол, и до смерти она была слишком больна, и до этого в Лимбе они были слишком старыми… Прошлый раз с Артуром, первый раз, остался в затуманенной страхом, алкоголем и усталостью памяти какими-то отрывками, обломками и моментами.       Кобб не уверен даже, что первый раз был.       Но сейчас это реальность, самая настоящая реальность, понимал Дом, снова и снова раскручивая волчок на прикроватном столике. Волчок падал.       Артур давно оделся, забрал свою газету и ушел. Он не поцеловал Дома на прощанье, не затеял сложный разговор, не намекнул на продолжение. Он улыбнулся и напомнил, что поезд будет ровно в полдень.       Все это было так странно и непривычно, так ненадежно и в то же время многообещающе, что Кобб не выдержал. ПЭСИВ лежал у него под кроватью со вчерашнего вечера, и Дом обещал себе не трогать его хотя бы неделю, но как он мог терпеть, когда его вены буквально зудели без сомнацина? Без Мол?       Мол во сне поцеловала его в губы, улыбаясь мягкой, любящей улыбкой.       Мол сказала, Артур всегда будет с ними.       Не может не быть.         После Парижа Дом начал искать знаки. Свидетельства взаимности, намеки на влечение, что-то особенное, отличное от дружбы и преданности, что-то большее. Искать и находить.       Артур тоже искал — работу.         Работу Артур нашел.       Накануне отъезда в Тулон он зашел в номер к Коббу — уже упаковавшему свой небольшой багаж, — сел в дурацкое плетеное кресло и сложил руки на коленях.       — Нам нужно поговорить, — сообщил он.       Сердце в груди Дома подпрыгнуло, как безумное, как не прыгало уже давно, и он на ватных ногах подошел и упал в соседнее кресло. Он знал, что Артур начнет этот разговор первым. Тягучее чувство предвкушения и радости разливалось где-то внутри, как теплая патока.       — О чем? — пробормотал он некстати севшим голосом.       — Дом, — осторожно спросил Артур, — я не понимаю, что происходит. Ты меня в чем-то подозреваешь?       Дом нахмурился, еще не понимая.       — Что? О чем ты?       — Ты следишь за мной, — мягко сказал Артур. Мягко, но настойчиво. — Проверяешь мою работу. Что-то ищешь в моих вещах. Дом, что случилось? Разве я давал повод?       Доминик почувствовал, как к лицу приливает жар, и отшатнулся. Он не краснел столько лет, что забыл, какое это неприятное ощущение. Зато разочарование, увы, было ему гораздо привычнее.       Дом не помнил, что бормотал в свое оправдание. Зато он помнил, как поцеловал Артура, коснувшись пальцами его щеки, пытаясь убедить, что все в порядке.       С Мол это всегда срабатывало. Мол всегда говорила, что за его глаза простит ему любую глупость.       Артур нахмурился и покачал головой.       — Не сегодня, — сказал он, отодвигаясь и потирая щеку. — Я не в настроении, и у меня еще много работы. Рад, что все в порядке. Ты начал меня беспокоить.       И он, улыбнувшись напоследок, ушел, оставив Дома одного.         Все рухнуло в Штутгарте. Рухнуло, как непрочные небоскребы Лимба, как замок из мокрого песка. Как жизнь Доминика.       В Штутгарте была их новая работа — получше, чем полдюжины предыдущих, не такая грязная. Работа нравилась Артуру. Он улыбался — Дому, хорошей погоде, их химику — очаровательной и шумной ирландке средних лет, ароматному кофе из кофейни на углу. Голубям на подоконнике. Дому.       Дому больше всех. Так думал сам Дом.       Химика звали Мэгги, она обожала заунывные ирландские песни, ванильное мороженое и мужчин. Она флиртовала со всеми: с прохожими, Домом, разносчиком пиццы, парнем, у которого Артур купил оружие, парнем, который доставил реактивы, еще с десятком парней одновременно, с Артуром.       Дом знал, что каждый вечер она водила к себе новую жертву своего обаяния.       Это было не его дело. Это его совершенно не касалось. Мэгги знала свою работу, и она нравилась Артуру. Артуру редко нравились химики.       Редко.         Как выяснилось, иногда химики были Артуру очень даже по нраву. Дом пошел к нему в номер за документами. Артур сказал зайти в восемь, и Дом зашел ровно в восемь — не потому, что спешил, не потому, что с Парижа его снедало нетерпение, зуд где-то в переносице и в сердце. Не потому, что Мэгги улыбалась Артуру слишком часто, и Артур улыбался в ответ.       За документами.       Артур сам дал ему ключ.         Именно поэтому Дом стоял в дверях и смотрел на то, что он совсем не хотел — не мог — видеть. Он закрыл глаза, зажмурился, едва подавив желание спрятать лицо в ладонях, лишь бы не видеть. Не видеть такого.       Прекрасный, верный, любящий Артур. Артур, готовый заменить Мол в его жизни, постели и сердце — Артур из его фантазий и снов. Этот Артур никогда не привел бы женщину в свой номер, в номер, отделенный от номера Дома всего одной тонкой стенкой, не стал бы трахать ее, зная, что Дом зайдет за документами.       Этот Артур не существовал за границами сна.         Настоящему Артуру было все равно. Все равно.         Утром Артур улыбался шире обычного. Он принес всем кофе, и кофе Дома был идеальным — как всегда, и Артур не был смущен, не был виноват. Он был доволен.       — Сходим куда-нибудь вечером? — кокетливо спросила Мэгги.       — Конечно, — Артур отпил из своего стаканчика и открыл ноутбук, — хочешь с нами, Дом?       Дом не хотел. Дом хотел пристрелить Мэгги.       — У нас работа, — каким-то чужим голосом сказал он.       Мэгги и Артур синхронно хмыкнули.       — Как хочешь, — Артур снова отпил кофе и принялся быстро печатать. — Хотя тебе не повредило бы развеяться.         Развеяться.       Дом слепо смотрел на свой стол, на разложенные по нему бумаги, покрытые схемами и набросками. В нем будто что-то умерло и разлагалось, отравляя его изнутри, придавая окружающей реальности гнилостный привкус и отвратительный серый оттенок.       Кажется, Дом в очередной раз ошибся.         Мол во сне сказала, никто не должен делать Дому больно.       Мол сказала, они отомстят.