***
Найти место оказалось непросто. Территория должна была быть закрытой и достаточно большой, чтобы установить объемный каркас. Кроме того, для подготовительных работ требовались технические помещения: склад, холодильные камеры с портативным источником электроэнергии, и отдельная изолированная комната. А звуки строительства и запахи не должны привлечь лишних чужаков и зверье, что усложняло ситуацию. Обзавестись помещением в центре Бостона было бы идеально, но ни о каких продолжительных работах там речи и не шло – слишком оживленные районы. Как говорят: когда не знаешь, куда идти - иди в места из воспоминаний. Форт Стронг находился на самом побережье, под носом у Братства Стали, что только сыграло на руку: бравые паладины расчистили территорию близлежащего полигона, имитировавшего мирное поселение еще до Войны, и ушли насаждать порядок в другой части города, оставив развалины пустовать. Пришлось наблюдать за выбранной точкой много дней, чтобы убедиться, что бойцы не собираются возвращаться в ближайшие сроки: времени должно было хватить на установку, прежде чем сталеголовые отвлекутся от стрельбы в городе и вернутся сюда. Когда-то эти улицы были новенькими, с целыми дорогами, еще живым персоналом и только-только завезенными образцами брони T51-B. С тех пор, как вода сквозь пальцы, ушло многое: городок на полигоне раздолбали сначала на учениях, потом добили последствиями ядерных взрывов по всей стране, от персонала остались в лучшем случае скелеты, в худшем – изуродованные гули, а броню увезли еще в последние месяцы перед бомбардировкой.***
- О, любитель котят! В «Третьем Рельсе» вечером было достаточно людей, чтобы затеряться среди них: наемники, бродяги и простые жители. Кто-то приходил сюда послушать музыку, кто-то – поболтать ни о чем с хорошими знакомыми, но большая часть гостей заведения ставила пред собой одну цель – напиться до потери памяти, что при Чарли, заправляющем местными порядками, было целым приключением – он, как и все роботы-помощники, был настоящим занудой. - Наемник-эрудит, - мужчина, проходящий мимо одного из столиков, оправил лацканы пиджака, притормаживая возле недавнего знакомца. – Хорошо проводишь вечер? Риторический вопрос, можно не отвечать. Он явно искал кого-то, оглядывая зал поверх голов, что не преминул заметить собеседник: - Я вел себя как засранец сегодня. Плохой день, все валится из рук. Еще нужна веревка? Могу поделиться. Внезапное предложение заставило «щеголя» отвлечься от изучения зала и перевести взгляд на мужчину: - Минуло четыре часа, я нашел замену. - Зачем тебе сдалось чистящее средство? – не унимался наемник. - Чистить, - отозвался мужчина и даже позволил себе вежливо улыбнуться, поддаваясь игре. – А тебе веревка? - Подвешивать, - хмыкнул, кивая на стул напротив. – Я Итен. Садись, - нетерпеливо нахмурился. – Кого-то ищешь? Срочно? Я найду для тебя кого угодно в этом проклятом баре и приволоку сюда, а потом мы поговорим, идет? - Ты пьян, - констатация факта, лишенная эмоциональной окраски. Он раздумывал еще несколько секунд, прежде чем сесть на предложенное место, упираясь взглядом в того, кто представился Итеном. – Можешь звать меня Ричард. - Ричард, - повторил смуглокожий. – Рич, Рикки? Сокращение «Дик» не предлагаю, - он поднял ладони, всем своим видом извиняясь за болтливость. – Забудем разногласия, любитель котят. - Отчего же любитель? – Ричард откинулся на спинку стула, с интересом глядя на собеседника. Осунувшееся лицо, ссадины на щеках, желтоватые пятна сходящих синяков на скулах, грязные, всклокоченные волосы неопределенного цвета и запавшие, почти черные глаза, однако взгляд, несмотря на ополовиненную бутылку виски под рукой, все-таки ясный. – Я не любитель живописи такого порядка, но отдаю себе отчет в том, для кого и для чего она предназначена. - И для кого же? – Итен тряхнул головой, глядя с интересом, но будто ожидая разочарования. - Не очевидно? – мимолетная улыбка Ричарда никак не отразилась во взгляде. – В сложное время большей части людей хочется довольно простых вещей, - он обвел взглядом посетителей бара, чуть дольше остановив взгляд на певице, затянутой в красное платье. – Выпить, поесть, поспать… и дожить до завтрашнего дня, конечно. Желание смотреть на котят, пасторальные пейзажи и красивых женщин вполне оправдано. Нравится мне это? Нет. Но я понимаю это, иначе не смог бы выйти за пределы утилитарности. Жидкие аплодисменты прервали монолог. Итен кисло улыбнулся, плеснув себе в кружку еще виски – у Чарли закончилась нормальная посуда.***
Еще одной проблемой стало отсутствие нужных материалов. Хоть внутри Форта и оказалось достаточно вещей на разбор, запчасти приходилось стаскивать со всего побережья, а за некоторыми и вовсе выбираться к большим дорогам и городам в надежде встретить караванщиков и простых торговцев. Не хватало элементарных вещей: гвоздей, веревки и много, много чистящего средства. Хоть раз сталкивавшийся с супермутантами знает, после них всегда остается феерический хаос, начинающий гнить уже через несколько дней. Здание изнутри напоминало большой могильник, выглядело и пахло соответственно: будто кто-то бросил гранату в мясную лавку, потом врубил печки на полную катушку и свалил по делам, оставив пиршество для мух и жуков. Среди прочего служба в армии выработала привычку к систематизации и порядку, что хорошо отражалось на разборах завалов. А время, проведенное среди снабженцев, дало навык доставать самые невероятные штуки в условиях нехватки ресурсов. К такой работе не найдешь помощников: в лучшем случае люди покрутят пальцем у виска, в худшем – пристрелят от греха подальше. Чем дольше времени проходило, тем больше крепло убеждение: единомышленников в новом мире нет, и лучшее, что можно ожидать, - встречу с людьми, которые не станут мешать. Это хорошо описывало весь две тысячи двести восемьдесят седьмой год, начавшийся недавно, но уж очень ярко во всех смыслах. Приходилось снимать подвешенные тюки с мясом, собирать кости, часть из найденного откладывать в сторону и упаковывать в мешки, чтобы использовать потом, что-то отправлять на утилизацию. То, что могло пригодиться, выворачивалось в емкость с щелочным раствором в специально обустроенной под хранилище комнате. Поздними вечерами, сливая в стоки окрашенную гнилой кровью воду, он садился на скамейку возле старых пушек, курил и смотрел на разрушенный Бостон, то и дело расцвечивающийся вспышками далеких взрывов. Это были одни из самых спокойных дней в его жизни.***
- Выйти за пределы утилитарности? – вновь заигравшая мелодия заглушала разговоры, пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным. – Куда же ты «вышел»? Кто ты такой, человек, покупающий три пачки чистящего средства, гвозди, веревку и, мать ее, картину с котиком и говорящий о таких вещах? - Давно не встречал кого-то, настолько заинтересованного моей личностью, - Ричард глянул в сторону стойки и, решив для себя что-то, поднялся. – Жди здесь. Его скрыли шатающиеся по бару посетители, только мелькал у стойки темный затылок – Ричард был выше почти всех в этом зале и, пожалуй, единственным, чья рубашка была настолько чистой, что чуть не светилась сама по себе. Он вернулся к столику спустя минут десять, поставил у ножки стула перетянутую бечевкой в несколько слоев коробку и опустил на столешницу бокал с прозрачной жидкостью. - Водка, что ли? – Итен фыркнул, вновь тряхнув головой, чтобы отросшие волосы не лезли в глаза. – Ты выглядишь как помешанный на чистоте извращенец, но я в жизни не поверю, что веревка тебе нужна для того, чтобы развешивать постиранное белье. Хотя… плевать. На это – плевать. Говоришь, не нравятся котики? Хорошо. Что нравится? Ричард ответил не сразу, разглядывая собеседника с отстраненной вежливой полуулыбкой: - Поиск. Размышление, - заметив недоверие во взгляде напротив, пожал плечами: - Ошибочно считать, что в мире ему больше нет места. - Размышлению? – наемник стукнул пальцами по столу. – Фигня, после войны это стало лишним. Ты шутишь? Поесть, поспать, выпить, трахнуть хорошенькую девчонку и не подцепить от нее что-нибудь, - он развел руками. - Вот и все поводы для размышлений. - Иллюзия, - мягко. – Довольно самонадеянная, надо сказать. Люди пытаются работать старыми методами с теми материями, что видоизменились. Старые способы не действуют. Ты пинаешь собаку, и она уходит, но тот же подход лишен смысла с супермутантом - его кожа слишком крепка, чтобы он это почувствовал. Каждый из людей своего рода мутант – душевный. Состояние «между», вот что я вижу. Как у крепко спящего – он определенно жив, мозг обрабатывает информацию, но человек не делает это осознанно. А сон разума… - …рождает чудовищ*. - Что мы и видим в реальности. И чтобы достучаться до него, надо приложить больше усилий иного порядка: согласись, со спящим никто не станет говорить как с бодрствующим. - Со спящим стоит говорить на языке спящего, - Итен согласно кивнул, отпивая виски. - Что в приложении к настоящему подсказывает нам актуальную форму диалога создателя и зрителя внутри картины, - Ричард удовлетворенно кивнул и, выдержав паузу, выдохнул: - Удивительно. - Удивительно – эхом повторил Итен, невольно придвигаясь ближе вместе со стулом. Скрип ножек по полу не остался незамеченным – кто-то из посетителей шикнул, на что наемник резковато отмахнулся: - Нахер иди. Так что там про актуальную форму?***
Время не играло на руку. Пришлось ускориться, чтобы укладываться в сроки: расчистка строительный площадки, ремонт проводки и холодильных камер, проектировка конструкции каркаса. Он хотел делать все на глаз, но понял, что без проработки деталей не справится, и тогда началось: разработка чертежей, продумывание креплений и расчет максимально возможной весовой нагрузки. Площадкой был выбран холл Форта, место, должное производить максимальное впечатление на нечаянного гостя, а такие со временем обязательно появятся в крупном, хорошо укрепленном довоенном здании. На гостей и был расчет – бессмысленно приниматься за работы подобного рода, не имея зрителя. Высокие потолки и стеклянный купол – одни из основных причин выбора этого места: свет ложился идеально практически в любое время суток. Ночью помещение не было погружено в полную тьму: голубоватый свет выгодно подчеркивал колонны и бортики второго этажа, лестницы, ведущие в соседние блоки здания и даже полуистлевшие полотнища американских флагов, развешенные под потолком. На закате холл наполнялся густым золотым свечением, настолько ярким, что все казалось ненастоящим, сотканным из огня. А резкие дневные тени делали картинку настолько графичной, что даже пустое помещение выглядело рисунком с агитационного плаката. Конструкция каркаса собиралась частично из дерева, частично из металлолома. Лестница, похожая на усеченную пирамиду, одной стороной прилегала к стене напротив главного входа. Опоры выросли на полу и боковых подъемах, не баррикадируя их – по плану сооружение не должно мешать передвижениям и рассматриванию со всех сторон. Когда каркас был настолько прочным, что выдерживал передвижения по конструкциям, не колеблясь из стороны в сторону, он перешел к следующему этапу работы.***
- Ты много путешествовал? – Ричард сложил руки на бокале: крупные пальцы, сбитые костяшки, чистые, аккуратно подстриженные короткие ногти. – Мне приходилось бывать во многих местах, и я с уверенностью берусь сказать: выразительнее всего в наше время сила крови. Тебе, как человеку, близко знакомому с оружием, это должно быть хорошо известно. – Итен кивнул, продолжая слушать. – Вот он, язык спящих. - Кровь? - очередная песня Магнолии обволакивала притихший зал. Итен смотрел на собеседника с задумчивым интересом. – Мы все еще говорим об искусстве? О способе донести информацию? - Действующем, в отличие от многих других, - Ричард редко моргал, сидел прямо, будто проглотил кол, и выглядел чужеродным элементом в этом раздолбанном баре… или единственно настоящим, в отличие от застывших за столиками фигур. - Смотря какая цель, - Итен подобрался, опираясь локтями о столешницу, нахмурился. – Но я согласен, сейчас довольно кровавые времена, а искусство всегда отражало эпоху. Или наоборот. Слишком тесная связь. От первобытного мира до модерна, времена менялись, а кровь всегда играла большую роль. Но каждый раз человечество смотрело на это под иным углом, придумывало новую… - он замялся, пытаясь подобрать слово, и на выручку пришел Ричард: - … новую истину. Если смотреть в историю, в каждой эпохе был свой локальный конец света, к которому приходилось приспосабливаться. Но в каждом темном времени были и свои Прометеи. Люди много раз засыпали и просыпались. - Тогда было иначе, - Итен невесело усмехнулся. – Не падали ядерные заряды, уничтожившие все живое. - Но мы с тобой сидим друг напротив друга в баре, - Ричард вернул усмешку уголками губ. – Значит, конец света не состоялся, или он слишком относителен. Все это не противоречит моим словам. С наступлением очередной эпохи стиль рождался как результат постижения новой истины. Истина живое существо, она рождается и стареет, со временем изнашивается, и когда она становится неинтересной, люди ищут новую. Эпохи сменяют друг друга, человечество движется дальше несмотря ни на что. Бомбы для нас были началом ядерного сна, и большинство спит до сих пор. Всего лишь очередные темные времена, очередной виток истории. - Значит, по-твоему, сейчас кровь – способ разбудить их? - Один из самых действенных способов разбудить спящее сознание – показать ему кошмар. - Вокруг и без того много кошмаров, - наемник недовольно качнул головой. – Твой способ не действует.***
Собранного после супермутантов материала было не так уж и много. Пришлось обойти все здание, чтобы найти достаточно элементов: скелеты, истлевшие трупы, относительно свежие тела мутантов, подстреленных кротокрысов и даже парочки болотников, чудом залезших в здание. В основу шло все, что сгнило и то, что позже побывало в щелочи. Несколько дней он работал, окруженный отвратительными запахами, то и дело прерываясь, чтобы выйти продышаться свежим воздухом – старые системы вентиляции не справлялись, а найденные противогазы не могли защитить от зловония. Кроме найденного в начале, коллекция пополнялась новыми материалами. В Форт и правда забредали редкие гости, в основном небольшие группы рейдеров, надеющиеся отхватить лакомый кусочек, пока Братство Стали не занялось территорией вплотную. Каждую из этих групп временный хозяин встречал радушно: провожал на подземные уровни, с комфортом располагал на каталках и своими руками, со всей аккуратностью, на какую был способен, извлекал органы из остывающих тел, прежде чем оставить опустошенные туши в ваннах с раствором. Потроха хранились в отдельных емкостях, ожидая своего часа. Иногда удавалось заманить новых гостей, сделать так, чтобы выжившие приводили друзей, и все они неизменно становились частью большого творческого замысла. Люди – слишком ценный ресурс, нельзя разбрасываться, если собираешься делать что-то по-настоящему большое, и в дело пойдет любой из них. Приходилось припоминать уроки химии: если ты работаешь с мертвой плотью и планируешь сохранить ее как можно дольше, тщательный расчет очень важен. Оставь без внимания один элемент, и вся композиция пойдет прахом: сначала загниет, потом заведутся личинки и черви… Обдумав все хорошенько, он успокоил себя – если случится что-то подобное, это хорошо ляжет в общую идею и может даже стать новым экспериментом. Как быстро гниение изнутри, начинающееся с ничтожно малой части, уничтожит целое даже при наличии прочного каркаса? И можно ли вообще просчитать все настолько точно, чтобы тлен не разрушил идею? Он смеялся достаточно долго, поняв, что место и процесс сами подсказывают ответы – нельзя полностью защититься от разложения. Сколько усилий не прикладывай, смерть заберет свое тем или иным способом.***
- В том-то и дело, - Ричард улыбнулся более открыто, кажется, разговор забавлял его. – Вокруг настолько много кошмара, что он приелся. Меняющиеся обстоятельства, я говорил о них совсем недавно. Если раньше повседневность Пустошей наверняка бы напугала простого человека до смерти, сегодня это всего лишь привычная реальность. Для того, чтобы разум проснулся, кошмар должен быть иным. Изобретательным, настоящим. Настолько невероятным, чтобы пронимал любого, даже много повидавшего на своем пути. Понимаешь, о чем я говорю? - Смысл? Перебор. - Ничуть. Когда ужаса становится слишком много, спящий ищет способы проснуться. - Или умирает. - Неизбежные жертвы лягут под ноги тому, кто сможет вырваться из сна. - Ты путаешь меня, - Итен широко улыбнулся, вновь откидываясь на спинку стула. – Жестокость как способ сбросить оковы сна с разума, так? Хорошо, ты добился своего, и что потом? Очнувшийся увидит вокруг только кошмар и не захочет жить среди него. Ричард, отстраненный в начале разговора, теперь выглядел куда более заинтересованным. - Тот, кто не захочет жить, не проснулся до конца, - он отпил из бокала, совсем немного. – Должен быть человек, заглянувший в бездну, в настоящий ад, и вернувшийся оттуда, пресытившийся ужасом сполна, но в твердом рассудке. Когда-нибудь он разбудит других. - Тем же способом? – наемник усмехнулся. – Жестокостью? - О нет, - Ричард говорил даже дружелюбно. – Не стоит сводить к идентичности, в конце концов, все зависит от концепции, остальное – инструменты.***
Идеи идеями, но реальность вносила коррективы. Он был готов к тому, что насекомые все равно наводнят помещения, но знал, что близко подлетать на станут, а если смогут подобраться с какой-то стороны, это покажет уязвимость и только позволит укрепить защиту от надоедливых жужжащих тварей. Если первым слоем послужили переработанные отходы, то вторым – более сохранившиеся тела. Он понял с самого начала – укладывать материал плотно не получится – слишком мало. Пришлось поступить более изобретательно, прикрепляя к каркасу дополнительную арматуру, и насаживать тела уже на нее. С первого раза не получалось, и каждый провал подогревал внутреннюю злость: приходилось оставлять работу и уходить, чтобы успокоиться. Такие вещи нужно делать исключительно в трезвом рассудке. Он возвращался, когда чувствовал уверенность и опустошение, и корректировал действия с учетом прежних ошибок, со временем понимая, под каким углом и за какие части тела лучше не цеплять, что лучше примотать, а что насадить. Пришло и желание добавить немного иронии: пусть на сшивание разных кусков тел требовало больше времени, результат того стоил – забавно, в новом мире не разберешь, что мутировало и выросло само, а что сшили из кусков уже после смерти – уровень фантасмагоричности сопоставим. Каркас обрастал трупами, становясь похожим на расцветающее дерево. До войны во дворе родительского дома прекрасными цветами распускались яблони, осыпаясь на землю нежными белыми лепестками. Пирамида из трупов чем-то напоминала такие деревья, иногда роняя части тел, как спелые плоды, и зрелище настолько завораживало, что про себя он стал звать работу древом жизни, хотя хотел рассказать в ней о совсем других вещах.***
- Инструменты… Ты спрашивал меня о путешествиях: пусть я не был много «где», но был много «когда». Возьмем Содружество: кто сейчас сравнится с супермутантами в насаждении ужаса? – Итен замолк, косо поглядывая на отирающегося рядом бродяжку, и продолжил более приглушенно: - Мешки с костями и человеческим мясом, сам процесс создания таких объектов – тайна. Отличный ход! Об этих зеленых ублюдках известно настолько мало, что можно додумать что угодно. Или взять рейдеров – украшательства своей территории трупами? Это было нормальным в те времена, которые в цивилизованном обществе считались «темными», но что сейчас? Этот «сон разума», как ты говоришь, вытянул на поверхность всю мерзость. Как переплюнуть это? И надо ли? - Но как иначе донести мысль до человека, оперирующего категориями насилия? – в глуби потемневших глаз горел интерес. – Супермутанты, рейдеры… наемники вроде тебя, - Ричард стряхнул невидимые соринки с манжет. – Искусство, рассчитанное на них, должно шокировать именно их, с их порогом ужаса. Скажи, что ты чувствовал, когда впервые увидел стоянку рейдеров? - Отвращение, - Итен вздернул губу. – Помню, как сейчас: запах, зрелище – мерзость. - А что чувствуешь теперь? - Хах, - наемник замялся, задумавшись над вопросом, и вдруг от всей души рассмеялся. Смех потонул в общем гомоне бара. – Ты прав, человек привыкает к жестокости. - К предсказуемой жестокости, - поправил Ричард. – Привыкает со временем, но, впервые увидев, неизменно шокирован, втянут в процесс сначала переживания, потом попытки осмыслить, понять зачем, почему кто-то может делать подобные вещи. Обыватель знает, что такое война. Он готов к ней, готов к смерти от перестрелки или нападения дикого животного – это та реальность, с которой тяжело, но можно мириться, как с чем-то неизбежным. Memento mori, в конце концов. Чем обывателя пугают рейдеры и супермутанты? Среднестатистическому мирному жителю не придет в голову выставлять смерть напоказ специально. Как ты и говорил, кошмара много повсюду, но и супермутанты, и рейдеры превращают смерть в зрелище. К мутантам вопросов меньше, как к утерявшим человеческую природу, но рейдеры – такие же люди, как и все. Мало кого хватает на театральную жестокость. Показательную. Людей больше всего пугает изобретательная смерть, мучения, которые длятся даже после смерти. Этим, кстати говоря, в свое время пользовался и Легион Цезаря на Западе. Бывал там? Замечательное место. - Не бывал. О Легионе наслышан, - скребнул короткими ногтями по столешнице. – В изобретательности им не откажешь. Взять хотя бы казнь на кресте. - Не пугает казнь, - Ричард улыбался. – Пугает страшная казнь. - Хорошо. – после некоторого молчания согласился Итен. – Страшная казнь… Как это относится к искусству? Легион с его крестами, рейдеры с их подвешенными трупами? Ты называешь это искусством? - О, дорогой мой друг, - Ричард вдруг. – В искусстве должен быть смысл, идея. То, что висит по улицам Бостона – слепо. - Но ты заговорил об этом, - Итен почти разозлено стукнул пальцами по столешнице. - Они бродят вокруг дерева, глядя под ноги и не зная, что плоды наверху. Смотри, - голос Ричарда странным образом пробивался через музыку и гул голосов, хотя мужчина не повышал тона. – То, что творят рейдеры – не искусство, это констатация факта: «мир жесток». То, что делал Легион – уже ближе к искусству. Он переосмыслял, ставил на голову некоторые категории: «мир жесток со всеми, кто идет против правил», и подтверждение тому вся философия Цезаря. Но искусство – в моем понимании, – будет звучать как – «все равны перед жестокостью». И язык крови здесь может выразиться в деконструкции. Итен хмурился, слушая собеседника, плеснул еще виски и выпил залпом, тряхнув головой: - Ты сложно говоришь. - Тогда, может быть, поговорим о котятах? – впервые за вечер в голосе Ричарда мелькнуло раздражение. - Нет, спасибо, - Итен закашлялся, отводя взгляд. – Расскажи.***
Чем дальше, тем тяжелее становилось. Пришлось выбить чудом сохранившиеся стекла в окнах, открыть настежь двери, чтобы хоть как-то проветривать помещение. К раздражающим запахам добавилось настойчивое жужжание. Насекомые не подлетали к обработанному мясу, сторонясь оставшегося щелочного запаха и, видимо, злились на свой насекомый манер, роясь на расстоянии, выискивая какие-то закутки, откуда было невозможно вычистить оставшиеся от супермутантов отходы, и мешали работать. В какой-то момент пришлось придумать шляпу с сеткой, полностью закрывающей голову. Тело реагировало на близость смерти совершенно определенно: выросшая на каркасе то ли пирамида, то ли лестница из трупов и кусков тел высасывала все силы. Иногда, уже под вечер, когда все вокруг горело закатным огнем, он больше всего на свете хотел стянуть защитные перчатки, лечь среди мертвых рейдеров, ссохшихся супермутантов и еще довоенных скелетов и застыть так, остаться одним из тех, кто не дошел до вершины, уснул и погиб на пути. Он смеялся – какая ирония, если в такой объемной работе источником гнили станет сам создатель, если именно из-за него вся конструкция развалится к чертям собачьим. Именно это не давало уснуть, заставляя продолжать работу, именно это не давало наглотаться баффаута или закинуться винтом – только чистый разум, только осознанность, только преодоление собственной слабости, хотя бы из уважения к тем мертвецам, что скалили рты в безмолвном хохоте из загробного царства.***
- Чтобы тебе было понятнее, пойдем издалека, - Ричард говорил терпеливо, не торопясь. – Я родился значительно позднее Войны, как и все мы, но за свою жизнь прочел множество книг и людей, побывал во многих местах. Условно говоря, когда-то мир был ярок и полон надежд – эпоха модерна: освоение небесной сферы, гуманистические порывы… На смену этой полуутопической эпохе пришла следующая, наложившаяся на предвоенный период. Люди не стали придумывать ей хитрые названия – «постмодерн», решили они. И, в отличие от движения модерна вверх, ввысь, эпоха постмодерна представляла собой скорее прямую, а то и нисходящую линию. Война стала большим ударом, но, как я и говорил, не поставила точку. Время переосмысления содеянного. Что сейчас происходит в мире? Неизвестно. Живущие внутри эпохи могут дать ей название только постфактум, прочувствовав и пережив ее. История повторяет себя, но скажу одно – модерна я не вижу. Широкая белоснежная улыбка мелькнула на лице Ричарда, прежде чем он продолжил: - Есть деструкция – разрушение. Этим заняты рейдеры. А есть деконструкция – перемена мест слагаемых со сменой смысла. Допустим, яд, который, если поменять процесс приготовления, но сохранить те же ингредиенты, становится лекарством. И этим может воспользоваться искусство. Представь, что было бы, окажись рейдеры на месте своих жертв? Только хуже, кровавей в сотни раз. - Представляю, - Итен рассмеялся. - Но все еще не думаю, что это к чему-то приведет. - Искусство не должно приводить, это не путеводитель. Оно должно наводить на мысли, и уж на пару наведет точно – есть ли край у жестокости, можно ли быть кем-то, к кому она неприменима? – Ричард провел пальцами по столешнице. - Думаешь, почему уходят в рейдеры? - Многие бы ответили: от нежелания работать честно или от безысходности. Но отвечу иначе: безнаказанность? - Да, в том числе безнаказанность. Люди считают, что оказываются над той моралью, что выросла на развалинах мира. Считают, что способны на все. Но это не так. И это одна из актуальных тем на сегодня. Есть множество иных, конечно, - Ричард откинулся на спинку стула. – Что думаешь? - Думаю, что ты псих, - Итен криво усмехнулся, не сводя взгляда с лица напротив. – И я чертовски рад, что встретился с тобой. Скажу так: я согласен про этот твой язык крови – мало что может привлечь внимание так же явно, и мало что может заинтересовать людей вроде меня до такой степени, чтобы думать над этим. Привлечение внимания с помощью ужаса, с добавлением концепции – мне нравится это. Тогда все приобретает смысл. Для меня трупы ублюдков – расходный материал, я привык видеть их на больших дорогах и в городах, и если кто-нибудь сможет навести меня на хорошую идею, живописно расчленив пару десятков этих наркоманов – так тому и быть. - А что ты сам? Никогда не хотел попробовать поговорить языком метафор? - Ричард выглядел довольным. - Язык метафор в моем исполнении недостаточно образный, - Итен подхватил автомат и опустил его на столешницу, с нежностью провел пальцами по прикладу. - Значит, я только что обсудил концепцию искусства современности с простым наемником? - Простым… - хмыкнул, закатывая глаза. - Мой отец был военным, строгим и сухим, про таких говорят «взрослый с самого детства». Зато мать обожала историю искусств и не боялась нести эту любовь в семью. Отец искренне ненавидел только две вещи в жизни: абстракционизм и китайцев. И я даже не могу с уверенностью сказать, что чувства к последним были испытаны только из-за боевого опыта. Мать, видишь ли, увлекалась китайской гравюрой, - Итен замолк, улыбаясь чему-то своему. - Из твоих слов можно сделать множество выводов, но не стану копаться в смыслах из уважения. - Это хорошо, даже замечательно… - наемник кивнул, допивая оставшийся виски, и на какое-то время оба погрузились в льющуюся из динамика музыкального автомата мелодию.***
Когда слоев мертвой плоти было достаточно для того, чтобы беспрепятственно дойти до вершины, настало время для финального этапа. Он думал об этом с самого начала, открыв глаза после самого долгого сна в истории человечества. Стоит ли вершина пройденного пути? Хорошо скрепленные тела пружинили под ногами. Он, пресытившийся разглядыванием в первые дни, теперь не смотрел вниз и даже не думал, наступает ли кому-то на спину, на руку, или идет по головам, сдирая грубыми подошвами военных ботинок сохранившуюся на лицах кожу. Поначалу планировалось собрать финальный элемент уже наверху, но потом стало ясно – слишком просто. Некоторые вещи создателем должны быть пройдены без послаблений, от начала до конца, чтобы прочувствовать все в мельчайших деталях. Тысячи лет назад один безумец шел в гору, таща на спине грехи всего человечества, чтобы быть распятым. Люди любят истории о самопожертвовании и спасении, неудивительно, что она дошла даже до этих темных времен. Кто-то несет кресты, кто-то троны. Он сомневался только в одном, оглядывая гору трупов – сможет ли? Не просто дойти, быть вершиной пирамиды, не занять чужое место, а прочно установить свое. Без символического завершения это творческий акт не имел смысла. Трон походил скорее на каркас кресла, усыпанный шипами и гвоздями, с длинной спинкой из арматуры, обмотанной колючей проволокой. Нести его на руках было невероятно тяжело даже тренированному бойцу, а уж тому, кто недоедал и поддался дурману запахов смерти, было тяжело вдвойне. Кресло пришлось обвязать веревкой – обхватить его иначе не представлялось возможности, торчащие элементы цепляли одежду и кожу, но, когда конструируешь подобные вещи, точно знаешь, чем это обернется, потому ни раздражения, ни сожаления по этому поводу не было. Он тащил его наверх с упорством брамина: кресло цеплялись за трупы, торчащие металлические элементы срывали с них клочья кожи, остающиеся висеть подобно страшным игрушкам. Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы высвободить завязшие в плоти ножки: одна угодила в чей-то открытый рот, раздробив челюсть, и несколько зубов остались в деревянной части. Позже потребовался даже небольшой перерыв. Посреди склона, пристроив измазанный в мерзости трон и привалившись спиной к наиболее безопасной его части, мужчина курил, жмурясь от яркого солнца и заполнившего голову отвратительного запаха. И все равно было удивительно тихо и спокойно, даже мухи в кои-то веки заткнулись, едкий дым жег легкие, и слезились глаза – то ли от запаха, то ли от усталости. Он сидел, задумчиво постукивая подошвой по чьему-то затылку, и думал о яблонях до войны, скаутских вылазках из далекого детства и пустующих дорогах родного городка, сейчас наверняка лежащего в руинах.***
- Что же, это был хороший вечер, - Ричард встал, поднимая на столешницу ту самую коробку, перемотанную бечевкой, что принес раньше. - Хороший. Надеюсь, мы еще встретимся, - Итен нехотя поднялся следом, перевешивая автомат на плечо. - Нечасто можно поговорить с кем-то о таких вещах. - И правда. Уже и не помню, когда выпадал подобный случай в последний раз. До встречи, друг мой, – он оправил пиджак и уже сделал несколько шагов прочь, когда Итен окликнул: - Как тебя найти? - Думаю, мой дом ты узнаешь сразу, как попадешь в него, - кивнул на коробку, оставшуюся стоять на столе. – Забери, подарок тебе. Открой позже. Пусть эта вещь напоминает о нашем разговоре.***
На то, чтобы установить трон, тоже ушло достаточно времени: ножки вошли в мертвую плоть под весом трона, но пришлось дополнительно примотать его к торчащим кускам каркаса, а затем замаскировать стыки отложенными заранее кусками тел и костями. Это будто выпило последние силы. Он спустился, окидывая взглядом свое творение. Последние лучи заходящего солнца, пробирающиеся в холл через разбитые окна и распахнутые двери, падали ровно так, как было просчитано: полоса света ложилась ровно по середине склона с самого низа до вершины, выхватывая из темноты черный трон, вырастающий из огромной мясной кучи с десятками лиц. И все казалось, что в неверных закатных тенях движутся призраки прошлого – те самые, что побывали в аду и вернулись рассказать об этом живым, да только не могут докричаться до спящего человечества. Оставалась последняя деталь. Пластиковая коробка среднего размера – чуть больше десяти дюймов по сторонам, перемотанная бечевкой. Только разматывая веревку, он заметил свернутую записку, заткнутую за один из сгибов, повертел в руках и отложил в карман, решив для начала посмотреть содержимое – подарок от странного человека, встреченного сначала на дороге, ведущей к Бостону, а потом и в одном из баров Добрососедства. Первым, что он увидел, были волосы – жесткие, грязные. Чтобы извлечь подарок на свет, пришлось опустить ладони в коробку: пальцы ощупали расплывшуюся линию подбородка, легли на впалые щеки. Кожа была холодной и твердой наощупь, будто обработанной чем-то, в пользу чего говорило и отсутствие запаха. Поднимаясь наверх, он достал из коробки отрезанную голову. Уставился в распахнутые остекленевшие глаза, чувствуя, как улыбка расплывается сама собой. О, он знал этого человека. Знал. Лучшего подарка не придумать. Солнце уходило за горизонт, когда он насадил голову на один из кольев, торчащих у изножья трона, и развернул записку. Алое сердечко на кипельно-белом листе.