Ты мне нравишься

Даже чертовы кусты были против него. Ну, не так чтобы в прямом смысле, а потому что были слишком редкими. Слабое подобие кустов. Словом, ни спрятаться, ни скрыться в них. А надо было. Причем прямо сейчас. Потому что сзади стоял Кот. Который Котовский, который гроза и звезда в одном лице всея институт. Правда, в отличие от знаменитого однофамильца, лысым он не был от слова совсем. Наоборот, волосатость была повышенная. На голове уж точно. Остального Матвей в глаза не видел и сомневался, что когда-нибудь увидит. Слишком разного поля ягоды они были. Или не ягоды, а планеты, которые слишком далеки друг от друга. Или параллельные прямые, или… – Стоять, бояться, – раздался за спиной голос Котовского, прерывая тем самым размышления Матвея Белявского о различиях и расстояниях между некоторыми индивидами. – Стою же, – скорее самому себе ответил Матвей, потому что услышать ответ Кот явно не мог – слишком далеко был. – Ты что-то сказал, Белявский? – голос раздался совсем близко, из чего Мотя сделал логический вывод, что таки – был, а теперь подошел на опасное расстояние. Чем именно оно опасно для него, Мотя придумать не успел, потому что внезапно случилось то, чего не мог представить не только Матвей, но и ни один ныне здравствующий или уже покойный фантаст на земле – Кот подул ему в ухо. Не то чтобы дунул, что было мочи, а так… ласково и нежно подул. – Задаю вопрос второй, то есть, последний раз – ты что-то сказал, Белявский? – голос Котовского был тихим, и это не предвещало Матвею ничего хорошего. Вернее, он так решил сам, потому что это было логичным. А логику Белявский уважал сильно. Молчать дальше значило бы подписать себе смертный приговор. Это тоже было логичным, по мнению Матвея, поэтому он все же решил не рисковать. – Я сказал, что и так стою, – выпалил Матвей и смело повернулся лицом к Котовскому. – Молодца, Мотя, уважаю, – заулыбался Максим, – а как обстоят дела с «бояться»? – А надо? – Матвей сам не понимал, что на него нашло, но страшно почему-то не было. Может, потому что он видел глаза Макса, а в них не было угрозы. Глаза улыбались. Впрочем, улыбался и рот. То есть весь Котовский улыбался. Мотя даже сам готов был улыбнуться улыбающемуся Коту, но пока что сдерживал этот порыв, во избежание. Кто его знает этого Котовского, может, он убивает с улыбкой на лице. Встретить смерть улыбаясь было бы круто, конечно, но вся беда в том, что умирать Матвей не собирался ближайшие лет семьдесят точно. – Сделал бы вид, я был бы счастлив. Или не прокатит? Ладно, выдохни, солдат ребенка не обидит, – Котовский сделал еще один шаг вперед и последний бастион личного пространства Матвея Белявского, горестно вздохнув, пал к ногам завоевателя. Матвей никогда не был идиотом. Он прекрасно понимал, что таким, как он, в жизни придется бороться за место под солнцем, что чудес не бывает, а если они все же вдруг происходят, то это определенно какая-нибудь подстава. Ну не может Максим Котовский заинтересоваться Мотей просто потому, что не может - и точка. Но почему же он стоит так близко и дует в ухо? Тут железная логика Матвея давала сбой в системе, и это слегка напрягало. Или не слегка. Или не напрягало, а бесило. Одним словом, надо было что-то срочно предпринять. Для начала Матвей покрутил головой в разные стороны на предмет той самой подставы в лице Максовых друзей. Однако рядом явно никого не наблюдалось. Собственно, и прятаться им было негде, потому как единственные кусты были оккупированы им самим. Затем возникло совершенно глупое желание ощупать Котовского – вдруг у него где-то диктофон заныкан. Но сделать это было невозможно по вполне понятным причинам. Где Матвей и где Котовский, чтобы можно было вот так запросто облапить чужое тело. Но Белявский вдруг очень четко понял, что потрогал бы с удовольствием и без причин. Просто потому, что это был Кот. Идеальный во всех смыслах Котовский, к ногам которого падали все и всегда и по собственному желанию. За то, что это желание появилось и у него самого, Матвей себя почти возненавидел. Он уже открыл рот, чтобы на общедоступном и понятном родном русском высказать Максу все, что он о нем думал, но чудеса продолжали сыпаться на Мотю, словно где-то порвался мешок с ними, а Матвей оказался именно в том месте и в то время и теперь уже не знал, как от них уклониться. – Я тебя слышу, Белявский, – заулыбался Макс, – каждую твою мысль, так что давай опустим все это и просто пойдем уже. Подброшу тебя до дома. Похоже, сейчас ливанет не слабо. Ну, чего стоишь как неродной, пошли, говорю. Он первым развернулся и не спеша двинул в сторону своей машины. Разум сопротивлялся, а тело двигалось вслед за Максом. И это тоже бесило. Вообще вся ситуация казалась абсурдной. Безусловно, учась в одном институте, правда, на разных курсах, Матвей не раз видел Макса и слышал о нем разное. Котовский был лучшим, Котовский был умницей. Котовский был: самым красивым, сильным, крутым, высоким, добрым, веселым и еще дофига каким. Все это произносилось с придыханием и прикладыванием рук к груди. Обычно женской. Жить это Матвею не мешало, сладко спать по ночам – тем более. У него было полно своих забот и мнение собственное об этом красавце тоже. Кстати, далеко не лестное, а все потому, что слишком часто Котовский задевал его в коридорах, будто мало ему места и надо было обязательно переть танком, снося всех на своем пути. Или не всех, а только Матвея. Несколько раз Макс даже не извинился, куда уж ему, по статусу ведь не полагалось. Но было и так, что очередной раз довольно чувствительно задев плечо Моти, Котовский на ходу оборачивался, поднимал руки вверх, мол, прошу пардону, я не специально, смотрел прямо в глаза и продолжал двигаться спиной вперед, пока расстояние между ними не увеличивалось слишком сильно. И вот теперь происходило что-то из ряда вон выходящее и самое ужасное, что любимая логика Матвея решила, что она че, она ниче, сидит примус починяет и никого не трогает, предоставив своему хозяину выпутываться из этой истории самому. – Котовский, что, мать твою, происходит, можешь мне объяснить? – подойдя к машине, Матвей упрямо остановился, решив по совету Вакарчука не сдаваться без боя, но в этот момент первая капля упала прямо на середину носа Матвея, убив на корню всю серьезность момента. Мотя вздрогнул, а Макс, стоявший у водительской двери и наблюдавший за душевными терзаниями Матвея, расхохотался. – Белявский, промокнем нахрен, садись уже, наконец, – Кот пикнул пультом и сел за руль. Матвей торопливо открыл дверь, инстинктивно собираясь избежать-таки промокания под ближайшей доступной крышей, но тут вспомнил, что на вопрос Макс так и не ответил, и опять замер столбом. – Обещаю говорить правду и только правду, – донеслось из машины голосом Котовского, и его же, что удивительно, рука похлопала по сидению. – Ноги вытирать? – злость на самого себя, да и на Макса, не проходила. Дождь милостиво дал Матвею еще пару секунд на то, чтобы сесть в машину, захлопнуть дверь, и обрушился теплой летней стеной на высохшую за день до трещин землю. – Не умничай, Белявский, – Кот продолжал улыбаться во весь рот. – Папаня-то не отвесит потом? – Причем здесь он? – улыбка пропала с лица Макса. – Он же тебе тачку подогнал, – не унимался Мотя. – Отца смутно помню. Малой я был, а он редко осчастливливал вниманием, трезвым и того реже. А потом вообще свалил с концами. Тачка не новая. Купил сам. Еще вопросы будут или успокоишься теперь? – Извини, – пробурчал Матвей, отворачиваясь к окну. – Я просто не въезжаю, с чего вдруг такая щедрость. – Ты мне нравишься, – буднично и спокойно произнес Макс, выезжая с парковки у института, и даже голову не повернул в сторону застывшего Матвея. Рот категорически не желал закрываться, глаза забыли, как надо моргать, нос за компанию с остальными органами решил забыть вдохнуть, а заодно и выдохнуть. «Кто его знает, может, он убивает с улыбкой на лице», – всплыли в памяти Матвея собственные мысли и это его отрезвило. Рот закрылся – хорошо хоть зубы не клацнули – глаза моргнули, нос заработал в ускоренном режиме. Вдох-выдох, вдох-выдох. Срочно надо было успокоиться и что-то сказать. Но не успокаивалось и не говорилось, зато мысли, по примеру Газмановских, скакали галопом. «Ладно, улыбки не было, но почти убил», – мысленно рассуждал Мотя, пытаясь сосредоточиться. – «Ты. Мне. Нравишься. Твою-мать-твою-мать-твою-мать. Врет гад. Ну врет же. Это невозможно и нереально и… невозможно. Не хочу опять, это слишком больно и обидно. Ты мне нравишься. Сука. Идеальная сука, породистая. И друзья у него… а я? Ладно, я не дурак, тело нормальное, пусть без кубиков, но и не рохля. Рост – так себе и… нос. Огромный уродливый нос». Сам того не замечая, Матвей постоянно прикасался к носу. Чесал, теребил, закрывал ладонью. – Эй, – раздалось вдруг совсем рядом, а потом очень естественно, словно делал это всю жизнь, Макс отвел руку Матвея своей и, не спеша отпускать, сказал: – И нос твой мне тоже нравится, Белявский. Прекрати уже так громко думать, я все слышу, помнишь? Они стояли на перекрестке, на красном. За окном небо продолжало безжалостно умывать землю, в машине тихо играла музыка. Было тепло и сухо. И почему-то вдруг стало очень спокойно. Не радостно, а именно спокойно. Мотя решил, что это шутка, розыгрыш, проигранный Максом спор или бес знает что, но его, Матвея Белявского, никто больше не обидит. Надо просто еще раз глубоко вдохнуть, выдохнуть, повернуться к Котовскому, серьезно на него посмотреть, чтобы не выдумал себе, что Мотя тут уже расплылся в лужу от такого признания, и сказать: – Я тебе не верю. – Почему? – рассмеялся Максим. – Да потому, Макс, что надоверялся уже, – совсем тихо сказал Мотя, отворачиваясь к окну. – Хм, интересно, – Котовский будто ненамеренно еще убавил звук. – Да ниче интересного, обычная история, – отмахнулся Матвей. – Обычная и секретная. Не логично как-то. – Да почему секретная? Ты ж не знаешь этих людей, да и… Матвей сам толком не понял, то ли какое-то ощущение оторванности от всего мира в этой машине, за окнами которой намечался всемирный потоп, то ли исходящее от Макса тепло и надежность, но вдруг рассказал ему свою «обычную историю». О том, что общался в сети с разными людьми. Общие интересы, компания, в определенном смысле. Все друг друга знают, все друг друга лю-ю-юбят, ценят и поддерживают. И так получилось, что Мотя довольно близко общался с двумя парнями, которые и между собой тоже дружили. И все вроде было хорошо, но в один ни разу не прекрасный день дружба закончилась с обоими одновременно. – Чего не поделили? – спросил Макс. – Понимаешь, они оказались… не они, – выдал Матвей. – Ээ, не понимаю, – усмехнулся Котовский. – Это оказался один и тот же человек, – сказал Мотя. – Ничего себе, обычная история, – изумился Макс. – Да, уж, – Белявский рассмеялся, правда невесело, и продолжил: – Они говорили, комментировали друг друга, рассказывали мне об «их» общении в личке между собой. Не, мне в принципе все равно, будь ты в сети хоть индейцем, хоть няшей синеглазой с котиком – дело твое. Но наше общение… там была определенная степень дружбы, так скажем, и… в общем, играли со мной. Жестоко, цинично. – О как, – поразился Котовский. – И ты не догадывался? – Неа, и другие тоже до сих пор не подозревают даже. Да и я, если б не знал на миллион процентов, не поверил бы никогда. «Они» очень разные были. У «одного», по его словам, была одна жизнь, у «другого» – другая. Разные... ориентации. Даже фотки были, прикинь. Фейковые, конечно. Гугл знает в лицо, – усмехнулся Мотя, а потом добавил серьезно: – Ну, а я верил… Потом, конечно, ниточка потянулась очень быстро. Много всего еще нарыл… – Жесть… Слушай, на такие игры сколько ж надо нервов и эмоционалки? В постоянном напряге всегда, чтобы не проколоться нигде. А времени-то где столько взять? – Да, согласен, тоже в голове не укладывалось. – Блин, Мотька, даже не знаю, что сказать. Представить сложно, как ты… ну, что ты чувствовал. – Херово было, что уж скрывать. Не понимал почему, за что так со мной, и спрашивал даже, но… впустую. Зато потом начались игры на публику в печальки. Игры. Чувствами, эмоциями… осознанно. Подло это. – Матвей вздохнул. – Ладно, прорвемся, все проходит. Белявский опять грустно улыбнулся и добавил: – Знаешь, Макс, подумал вот… как же сильно надо ненавидеть свое отражение в зеркале, чтобы прятать его за таким количеством масок. – Мда… – вздохнул Котовский, а потом спросил с улыбкой, смешно растягивая слова: – А-а зна-аешь что-о? – Что? – Мне нравится, что ты стал называть меня по имени. Вот давай так и всегда теперь. А то Котовский, Котовский. Матвей вдруг смутился под внимательным взглядом Макса и снова отвернулся к окну. Несколько минут они молчали, но это было хорошее молчание, нужное. Он был благодарен Котовскому за то, что тот не лез больше с расспросами. Мотя прислонился лбом к стеклу и мысленно вернулся в те дни, когда все это происходило, вспоминая шок от правды. Где-то рядом просигналила машина, вернув Матвея в реальность. Небо расталкивало тучи и сияющей синевой извинялось за предоставленные временные неудобства. Мотя открыл окно, впуская свежий воздух, закрыл глаза, вдохнул глубоко, с удовольствием, посмотрел по сторонам и обернулся к Максу. – Ты меня куда привез-то? – Живу я тут как бы, – Котовский сидел, опираясь о дверь, и с улыбкой смотрел на явно снова занервничавшего Матвея. – Макс, я рад за тебя, хорошее место, все такое, но я-то тут не живу. – Это легко исправить, – выдал Кот, но увидев охреневшее лицо Матвея, засмеялся и поднял руки в примирительном жесте, – шучу, Мотя, шучу, расслабься. Пошли борщом тебя накормлю и доставлю домой в целости и сохранности. – С како… – Мотя, вот сейчас просто выходи из машины и иди за мной. Попробуешь борщ. Мать на неделю уехала и наварила, чтобы великовозрастное дитя не оголодало. Потом повозмущаешься, если силы останутся, – усмехнулся Котовский. – Удар ниже пояса, Макс, – Матвей определенно не хотел поддаваться так быстро, но борщ… И как же легко и просто «прилип» к языку «Макс» вместо «Котовского». – Ты любишь борщ, знаю. Всегда его в столовке берешь, я видел. А там не борщ, херня какая-то, по сравнению с моим. – Ты играешь не по правилам, – пробубнил Мотя. – Во-первых, расскажи это своему животу, который урчит всю дорогу, – Макс снова засмеялся и добавил серьезно: – Во-вторых, я не играю, Моть. Котовский вышел из машины. Матвею ничего не оставалось, как последовать за Котом. Ну не сидеть же в чужой машине немым укором. После рассказа стало как-то легче, наверное. Котовский не обстебал его наивность и доверчивость, не стал на правах старшего, пусть и всего на год, учить жизни или давать советы. Просто внимательно выслушал. «Еще один плюс тебе, Кот. Идеальный ты наш», – улыбнулся своим мыслям Матвей и рванул догонять Макса. Котовский уже стоял у подъезда и с улыбкой наблюдал за скачущим между лужами Матвеем. Они были огромные и явно хотели заполучить десерт в виде Матвеевых кроссовок, поэтому надо было смотреть под ноги, а не на Макса. Но хотелось же. Потому что… потому что так на Мотю не смотрел никто и никогда. – Башмачок не потеряй, Золушка, – засмеялся Котовский, – намочишь ноги, придется оставаться у меня, пока не высохнешь. – Бля, Макс, вот как я жил без тебя двадцать лет-то, а? – изображать недовольство было сложно, слишком уж хотелось улыбаться самому. – Ты не жил, Мотя, ты существовал! – Котовский быстро нажал кодовую комбинацию и после тихого сигнала, открыв входную дверь, пропустил своего гостя первым. – Добро пожаловать в замок Синей бороды. – Ты явно перечитал сказок в детстве, если я Золушка, то Синяя борода не в тему. – Так кто нам мешает написать собственную сказку, а, Моть? – усмехнулся Макс, и добавил уже без улыбки: – Я тут распинаюсь, только чтобы ты успокоился. Вижу же, что опять колбасит тебя. Матвей действительно не мог окончательно понять – бояться ему Котовского или расслабиться и отпустить ситуацию? Пока тот вроде вел себя вполне адекватно. Но все же это был знаменитый Кот, и кто знает, что ему взбредет в голову потом, когда они окажутся только вдвоем. С другой стороны, не за девственность же было переживать. Не девушка он, поди, да и не девственник далеко. Ладно, не так уж и далеко, но таки было уже. Макс, видимо, в очередной раз все понял, поэтому шел молча и только хитро улыбался, поглядывая на Белявского. Качнуться в сторону того или иного решения Матвей просто не успел. Макс наконец остановился у одной из квартир, достал ключи, повернул их в замке и раздавшийся щелчок, словно последний довод, упал на чащу весов в пользу того, что назад пути нет. – А вот теперь можешь снять обувь, Белявский, – стебанул Макс, быстро разулся и, открыв дверь слева, добавил: – Проходи пока ко мне в комнату. Вечная дилемма – стянуть с пяток или все же развязать шнурки, как все цивилизованные люди? – Типа, чувствуй себя, как дома, то-сё, – раздалось из ванной, куда Макс ушел мыть руки. Матвей уже стал приседать, чтобы сделать все по-людски. Успел даже порадоваться мысли, что надел сегодня целые носки, но увидел в открытой двери комнату Макса. Точнее, видна была не вся комната, а кровать. Да не простая, а самая крутая кровать из всех кроватей на планете, по мнению Моти. И крутость ее заключалась вовсе не в том, что она была высокая, большая и явно удобная, а в том, что в ее каркасе была… книжная полка. Книг было не просто много, а очень много. Они не стояли, сверкая новенькими корешками, аккуратно в ряд, а были беспорядочно составлены и вид имели не только что купленных или поставленных для красоты. О шнурках тут же забылось. Матвей, не глядя, стянул с пяток кроссовки и рванул прямой наводкой к кровати. – Со сметаной или майонезом? – донеслось из кухни, где Котовский уже гремел посудой. – Все равно, – отозвался Белявский, даже голову не повернув. Трепетно и почти благоговейно прошелся пальцами по нескольким томам, стоявшим внутри полки, и взял в руки одну из книг, лежавших на полу открытой. «Несбытного - чистейшей, тонкой вязью Стремлений, чувств и истины - узор Давно сплетен, но только до сих пор Недостижим не меньше, чем прекрасен. Нелегок, обречен, до боли ясен И неизбежен горький приговор: Все так, как есть. И пусть в душе раздор - Мир этот не изменишь в одночасье. Смириться легче, проще сдаться им - Привычным равнодушием больным Законам мира. Выбор безопасен. А можно, даже перейдя черту, Избрать Любовь, Добро и Чистоту... Жаль, под ногами столько страшной грязи...» Матвей пробежал глазами еще несколько стихотворений и перевернул книгу, чтобы посмотреть название и имя автора. Нужно было запомнить. Такие стихи надо было читать не бегом, а вдумчиво. Пропуская через себя каждую строчку. – Ты не перестаешь меня удивлять, Котовский, – прошептал Мотя, аккуратно положил на место томик и взял другой, тоже лежавший открытым. «Есть то, что не купишь никогда. Этот взгляд, это сердце, эту душу. Сломать – легко. Потерять, разрушить, разочаровать. Ломать – не строить. А строить… по кирпичикам любви, соединяя заботой, скрепляя доверием. Созидать, хранить уютный рай ответственностью, теплый очаг надеждой и верой в то, что он будет греть нас всегда…» – Ну, и кровать у нас уже есть. Нормальная, – внезапно раздался почему-то хриплый голос Макса. – Белявский, ты всегда вслух книги читаешь, да еще и в такой позе? Матвей чуть не выронил книгу от неожиданности. Повернул голову в сторону двери, потом зачем-то посмотрел вниз и наконец понял, о чем говорил Макс. Увидев такое богатство, Мотя просто-напросто забыл обо всем на свете, а уж о том, в какой позе находился, и подавно. Как еще можно было рассмотреть то, что находилось, практически, на уровне пола, как не стоя на четвереньках, оттопырив задницу. «Поздняк метаться», – подумал Матвей, не спеша выпрямился и смело посмотрел на Котовского. – Нельзя? – бросил он резко – марку надо было держать до конца. – Можно, просвещайся, конечно. Я с удовольствием понаблюдаю за таким порывом… души. – Улыбка вернулась на лицо Кота, хотя глаза все еще подозрительно блестели. – Ладно, пошли уже обедать, готово все. И руки не забудь помыть. Руки помылись, ну или почти помылись, в ускоренном режиме. Матвей просто быстро сунул их под воду – слишком уж вкусно пахло из кухни – и, едва вытерев, помчался на запах. Макс оказался совершенно прав, это был-таки Борщ, а не то подобие, которое он считал верхом кулинарного искусства в институтской столовой. Хотя там вечно голодающим студентам все казалось изысканной пищей. Но этот суп явно имел больше прав именоваться супом – насыщенного бордового цвета, густой от количества овощей, а главное – огромных кусков мяса. Сметаны Макс тоже не пожалел. И как-то совершенно случайно получилось, что вот тарелка была полной, а потом вдруг стала пустой, и это было, по мнению Матвея, сильно несправедливо. Видимо, Котовский тоже так решил, потому что встал, забрал пустую тарелку и заменил ее снова полной. Молча. – Макс, может, не надо было? Неудобно как-то, – Мотя не был уверен, что достоверно изображал раскаяние, но попытаться стоило. – Я не Шурик, Белявский, но ты ведь догадываешься, что я тебе отвечу? Ешь, давай, второго все равно нет. Вернее, мать налепила котлет, только они в морозилке морозятся. Мы… я их завтра пожарю, – глаза Макса опять смеялись. А потом стало так хорошо, что Мотя сам себе стал напоминать… ну, какого-нибудь сытого зверя точно. На кота он мало был похож, на собаку тоже, а на льва не тянул и вовсе. Сравнивать себя с утконосом Мотька тем более не стал. Проще было просто улыбнуться, съехать чуть вниз, вытянуть ноги, закинуть руки за голову и забыть на пару минут, что он дома у знаменитого Котовского и ни черта не знает, что будет дальше. Но знать почему-то и не хотелось, потому что было просто хо-ро-шо. Хотя стоп. Чего это он тут расслабился, разлегся почти? Да и Макс подозрительно серьезным стал, смотрел так, словно съел бы его сейчас вместо замороженных котлет. Матвей резко выпрямился. – Что? – ничего более умного Моте в голову не пришло. – Чай, говорю, будешь? – Макс тоже будто очнулся и опять заулыбался. – Не говорил ты ничего, не ври, а чай буду, но давай хоть помогу, что ли? – Да сиди уж, помогатель. Поди, смогу и сам опустить пакетик в воду, как думаешь? Максим встал из-за стола и включил огонь на плите под чайником, предварительно заглянув, хватит ли там воды. – Кстати, Мотя, ты, случайно, не юный натуралист? – Че-е-е-го? Совсем охренел, Котовский? – возмутился Матвей. – А какого ты в кустах торчал? Разглядывал их внимательно, – продолжал издеваться Макс. – Ниче я не разглядывал! Задолбали некоторые товарищи, которые прут, не глядя. Понял? У меня плечо уже болит от твоих – «случайно задел», – Матвей резко поднялся, – не надо никакого чая, обойдусь, и так заси… Договорить Мотя не смог. Макс заткнул его банальным, но очень действенным способом – поцеловал. Сначала Матвей замер столбом и даже инстинктивно приоткрыл рот в ответ, но разум и логика не сдавались, продолжая слушаться Вакарчука. «Невозможно, нереально, неправильно», – голос, чтоб его, внутренний. – Ты что творишь, Котовский? – зло зашипел Матвей, оттолкнув Макса. – Крошка у тебя была вот тут, – Макс нежно прикоснулся пальцем к уголку рта Моти, – а я не наелся. Прокатит? Котовский смеялся уже в голос, видя возмущение Матвея. Но тот радости Макса не разделял, стоял, насупившись, и внимательно смотрел в глаза. – А с какой стати ты решил, что я… – Не-ет, не разочаровывай меня, Белявский, – перебил Макс, – вот только не надо говорить, что ты ни разу не гей. – Не скажу, – отбил Матвей, – но это не дает тебе права… и вообще, с какого перепугу ты ко мне… меня?.. Максим снова перебил Мотю. – Повторяю во второй… и еще не раз повторю, – усмехнулся он, – ты мне нравишься. – И я повторяю, что не верю тебе. – Помню. А еще я говорил, что это легко поправимо, – Макс сделал упор на слово «это». – В смысле «это»?– конечно, спросил Матвей. – Твое недоверие, твои сомнения понятны, но все это решаемо. Вопрос лишь времени. А вот если бы ты сказал, что я тебе не нравлюсь, – Котовский опять смеялся, – то не конец света, конечно, но было бы посложнее. Макс опять придвинулся вплотную к Моте и добавил серьезно: – Но ты же этого не говоришь. Он удивлял, изумлял и… бесил, прижимая простой логикой к стенке, вернее, к кухонному столу. – Гад ты, Котовский, – выдал Белявский, – и, кстати, о времени. Что дальше? – А дальше будем жить, Мотька, – улыбнулся Макс и, снова обнимая Матвея, добавил: – И заниматься более приятными вещами, чем выяснение отношений. – А народ в институте, а друзья твои, что скажут на то, что я с тобой?.. – не сдавался Белявский. – Не понял, – удивился Максим. – Нуу… – осекся Мотя. Как барышня, блин, еще нигде-ничего-никуда, а он уже вопрос своего статуса поднимает. Но Макс, видимо, опять читал его мысли. Улыбнулся, обнял крепче: – Не морочься, Мотька. С друзьями, кто в теме, познакомлю, когда будет день и пища, так сказать. А другие нам чего? Меньше знают – крепче спят. – Боишься? – не унимался Белявский. – Боюсь, – посерьезнев, ответил Максим, – и тебе советую. Матвей смутился. Он сам, конечно же, не планировал каминг-аутов. Но Котовский не дал ему времени на глубокие размышления, снова прикоснулся к его губам: – У тебя охуительный рот, Мотя. Вот только не брыкайся и не шипи сейчас, ладно? И, похоже, Матвей с ним, наконец, согласился. Потому что отвечал на поцелуй жадно, пока их не прервал засвистевший чайник. Макс выключил его, с трудом оторвавшись от Моти. Но за эти пару мгновений сомнения и недоверие успели вернуться и затребовать у Моти то самое время – чтобы чемоданы тщательно собрать и не возвращаться за чем-то забытым. И когда Котовский снова обнял Матвея, тот прохрипел: – Мне… я домой. Максим прижался лбом к его лбу. – Хорошо, Моть. – И не надо меня подвозить, я провет... пройдусь. – Ладно, – согласился Макс, но все еще не выпускал Матвея из объятий. – А я тогда котлет пожарю нам на завтра, ага? – Пожарь, – улыбнулся Мотя. На следующий день Матвей опять стоял возле уже знакомых кустов. Только на этот раз он не прятался от Макса, а ждал его. – Нравишься ты мне, ага, как же. Сам слился, не прошло и дня, – вздохнул Мотя. – Ты что-то сказал, Белявский? – раздалось за спиной. А потом Матвей почувствовал легкое дуновение в ухо и тепло, исходящее от тела Макса. – Я спросил, где тебя носит, – Мотя повернулся и широко улыбнулся улыбающемуся Котовскому. – Я с тобой, Моть. С тобой.