Как начиналась дружба

Ноябрь 1665. Он закинул седло на спину лошади и застегнул его. Руки дрожали так, что этого не могли скрыть даже плотные перчатки. На очереди были седельные сумки и одеяла; в тишине, нарушаемой только фырканьем отцовских лошадей, шум, с которым они шлёпались друг о друга, казался оглушительным. Его дыхание застывало облачками пара в морозном воздухе, но он знал, что не может вернуться. С минуты на минуту они обнаружат кровь. Конечно, шпагу они не найдут. Он забрал её: в конце концов, она принадлежала ему по праву. — Куда это вы в такую рань? Он вздрогнул и тут же расслабился: это был всего-навсего конюх. — Далеко. Не забудь закрыть стойла. Будет буря. Конюх выглядел слегка обиженным тем, что сын его господина мог хотя бы предположить, что он может забыть подобное, но все равно низко поклонился. — Разумеется, сударь. Доброго пути. Он легко вспрыгнул в седло, похлопал лошадь по шее и пустил её шагом. Двери конюшни распахнулись перед ним, покрытый грязью пол сменился покрытой грязью дорогой, устремившейся через отцовские поля вперёд, к свободе. Поднимался ветер. Он плотнее запахнул плащ на плечах и опустил шляпу до самых глаз. В доме кто-то закричал. Подхваченный множеством голосов, крик рассыпался на отдельные слова. — Барон Дятлов убит! Он пришпорил лошадь и пустил её в галоп. Дорога мелькала по копытами, ветер струился сквозь гриву и свистел в ушах, почти заглушая крики за спиной. Он не прислушивался к ним; это место больше не было его домом. Поднявшаяся метель скрыла его следы.

***

Тремя днями позже он достиг края лагеря Гетеродинов — впрочем, называть это лагерем было некоторым преуменьшением. Больше похожая на город, раскинувшаяся докуда хватало глаз пёстрая мешанина палаток, лошадей и людей, которые не имели абсолютно ничего общего (у них не было даже формы! Его отец пришел бы в ужас), кроме отчётливо неприятного блеска в глазах, намекавшего, что они были бы более чем счастливы освободить его от ценных вещей или от жизни. Игнорируя разноязыкое бормотание, он направил лошадь в обход в поисках палатки вербовщика. Найти ее оказалось легко. Возле нее толпились люди, выглядящие так, будто они купили (или украли) оружие только накануне. И, что более важно, человек, исподлобья оглядывавший их через раскладной стол, орал на хорошем правильном русском языке. — Четыре здоровых конечности, по крайней мере один работающий глаз — ты можешь написать свое имя? Тогда просто поставь крестик здесь... Отлично. Пиво в палатке слева. Следующий! Ну, кто хочет драться на стороне победителей? Всадник имеет неоспоримое преимущество перед пешими. Он проложил себе путь сквозь толпу, распихивая людей, когда это требовалось, чтобы наконец спешиться перед вербовщиком (получилось не так грациозно, как ему бы хотелось. Он едва не упал). — Я хочу присоединиться к ягерам. Вербовщик оглядел его с ног до головы, оценив малиновый шелковый жилет, запылённую льняную рубашку и обилие кружев у горла, и остановил взгляд на шпаге у бедра. — По крайней мере, ты взял с собой лошадь. Ладно, распишись здесь или поставь отметку, как хочешь, а там посмотрим, умеешь ли ты пользоваться своей шпагой. Ему сунули в руку перо; не задумываясь, он вписал своё имя привычным росчерком. И практически сразу обругал себя за это: что, если его разыскивают? Но дело уже было сделано. Вербовщик ухмыльнулся, показав несколько отсутствующих зубов. — Добро пожаловать на службу к Гетеродинам, пиво в палатке слева, если проснешься без своей нарядной одежды — это твоя вина. Следующий! Он направил лошадь прочь и сразу понял, что указание было совершенно лишним. Кислый запах эля и жареной колбасы был так силён, что его источник можно было бы отыскать с завязанными глазами. Звучала в основном румынская речь, тут и там слышались обрывки немецкого, и он пожалел, что не уделял должного внимания гувернёру (в его оправдание, учительница музыки его сестры была невероятно мила; ничего удивительного, что он уделял ей больше внимания, чем унылому герру Блютбаху). Ему встретилось несколько русских, и он вздрогнул, втянув голову в плечи, разобрав в шепоте «мальчишки барона Дятлова». Он устроился в теплой задымленной палатке, потягивая неожиданно хорошее пиво, когда перед ним плюхнулся ягер, улыбка которого демонстрировала слишком много клыков. — Эй! — ягер говорил что-то еще, но все было по-румынски. Он замер. Он видел ягеров в лагере — издалека — но не ожидал, что они окажутся такими... зубастыми. Сказать по правде, этот не выглядел таким уж чудовищем, однако на голове у него с одной стороны торчал витой рог. Выстроив в уме предложение, он рискнул ответить по-немецки: — Простите, что? Я не говорю на румынском. Ягер моргнул, откинул голову как любопытный (и очень, очень большой) щенок. Его лицо озарило понимание. — Ха, так ты местный парньиша! Ты нофенький? Фыглядишь нофеньким. Он слегка рассердился. — Да, я только что записался. — Ути, деточка. Ты уферен, что дастатачна фзрослый для драки, малыш? У него задергалось левое веко. Он потянулся за шпагой. Ягер выглядел не намного старше его! — Мне двадцать! Не скажешь ли, сколько лет тебе? Ягер ухмыльнулся. — Мне пьатьдисьят пять. Малыш. Мошет, тебе лучше фернутьсья папосше, када падрастьёшь? Это была дурацкая идея. Он с самого начала знал, что это дурацкая идея. Но все же некоторое чувство собственного достоинства требовало как минимум попытаться ответить действием на хамство. К тому же, у него всегда был отличный хук справа. Хотя, наверное, называть мать ягера шлюхой в десяти вариациях было несколько чересчур. Ягер поднялся, потирая щеку, и расхохотался. — А ты мне нрафишсья! Что эта ты гафарил? Он моргнул, чувствуя, как пропадает злость. — Ты пробыл в России чёрт-те сколько, и никто не научил тебя языку? — Нимнога. Ф аснафном, снаишь, «о нет, йагермонстры идут» и «пашалуйста, не убифай нас». Ничего талкофава. Он задумался. — Я научу тебя толковому, если ты научишь меня говорить по-румынски. — Дагафарились! — ягер протянул когтистую мозолистую лапу. — Миня сафут Огнен. Он пожал её. — Максим.