В паутине

      Она снова кусала этот чертов карандаш!       Губы слегка приоткрыты и древко с грифелем внутри то сминало нижнюю губу, то невинно приподнимало верхнюю. Бездна! И ведь он знает, что она совершенно не пытается его соблазнить, просто задумалась. Как это обычно с ней бывает.       — Если ты сейчас же не прекратишь это делать, то я поимею тебя прямо на этом столе, — голос немного осип, но он все равно постарался вложить в него как можно больше угрозы.       Женщина вздрогнула, моргнула и непонимающе уставилась на говорившего. Мгновение и ее взгляд уже был лукавым, а улыбка плутоватой.       — Что-что мне нужно сделать, чтобы сие свершилось? — ласковыми переливами почти пропела она, немного поддавшись вперед.       Мужчина ничего не ответил. Молча поднялся со своего кресла и, ухватившись за руку собеседницы, резко притянул ее к себе, зажав между собой и столешницей. Женщина тихонько пискнула, хоть и ожидала подобных действий. Дыхание чуть сбилось, а рот открылся, чтобы что-то сказать, но ей не позволили — заткнули поцелуем.       Он был страстным, даже яростным. Дыхание сбилось уже у обоих, но прерывать то, что топленой сталью разливалось где-то внизу живота, не собиралась ни одна сторона.       Мужчина хотел подчинить. Заставить стонать, извиваться и выгибаться под ним. Заставить принять себя всего. Без остатка. Со всеми его чувствами, со всеми желаниями. Наказать. За все слова, что она ему когда-либо сказала; за неверие в его искренность; за то, что не позволяет к ней прикасаться просто так, безо всякого подтекста или намека; за то, что выводит его из себя специально или случайно — не важно. И это ее «Магистр…» полустоном-полушепотом оборвавшееся с губ, когда он на секунду остановился. Бесит!       Она никогда не называла его по имени. Сколько бы он не просил, к каким только методам не прибегал, все без толку. Только это вежливо-издевательское «Магистр» или «лорд Директор», что еще хуже. И ладно бы, если только на людях или когда они в полуофициальной обстановке, но не в постели же! Кто бы знал, как его это раздражало. С какой яростью он ее в эти моменты ненавидел.       Вот и сейчас не сдержался, с силой прикусил ее нижнюю губу почти до крови. Она ничего не сказала, не оттолкнула, даже не вскрикнула, позволяя и дальше себя целовать. Будто бы понимая, почему он это сделал. Молчаливо и покорно.       Губы спустились ниже, к шее, ложбинке между ключиц, плечам, скромно выглядывавшим из выреза темного платья.       Он никогда не понимал, на кой черт она прячет себя за этими глухими, траурными нарядами. Они ведь даже волю воображению не дают, оставляя лишь силуэт женщины. Хоть и очень соблазнительный силуэт: упругая большая грудь, не нуждающаяся в поддержке корсетов, достаточно стройная талия и пышные бедра, очертания которых нет-нет да проглядываются за длинными юбками. Ножки же удавалось рассмотреть только, когда она облачалась в штаны. И то, если не будет этой ее вездесущей мантии, которую она не снимала почти никогда. Даже при нем (впрочем, наверное, особенно при нем) она вылезала из нее с крайним неудовольствием.       Руки, тисками сжимавшие женскую талию, поднялись выше и ладони легли на грудь, то поглаживая, то сминая ее. Несмотря на плотную ткань, было видно, как затвердели соски от прикосновений. Не удержавшись, он наклонился и прикусил один, вызвав тихий стон.       — Ты принципиально не носишь нижнее белье? — вопрос вырвался сам собой и в ответе не нуждался, потому что он и так знал, каков тот будет.       — На мне есть низ, этого достаточно, — прошептала женщина и прикусила губу, когда его рука прошлась снизу вверх по бедру, собирая в складки подол платья.       Мужчина на реплику лишь усмехнулся и, развернув несопротивляющуюся женщину к себе спиной, легко провел ладонью вдоль позвоночника, снова прижимая бедрами к столешнице. Прикусил оголенную кожу у основания шеи, чтобы затем быстро поцеловать и заняться, наконец, этими чертовыми пуговицами, что не дают прикоснуться к гладкому атласу женской кожи.       Дорожка из коротких, почти мимолетных поцелуев спустилась до поясницы. Ткань под умелыми мужскими руками раскрылась, словно устрица, и спустилась с плеч. Руки сразу же скользнули под нее к бокам, а после и к мягким и теплым полукружиям груди, снова сжимая и поглаживая.       Женщина, слегка прогнувшись в спине, облокотилась об стол, упираясь в него прямыми руками. Пальцы сжимались почти в такт движениям любовника, а губу приходилось то и дело прикусывать, чтобы не застонать в голос. Был бы секретарь Магистра обычным человеком, можно было бы не усердствовать, но у дриад тонкий слух.       Подол окончательно задрался и проворные длинные пальцы с грубоватой кожей, едва касаясь, прошлись по внутренней стороне бедра. Тонкая ткань белья с вставками из легких кружев без проволочек опустилась почти до колен и все те же пальцы томно, дразняще, прижались к бархатной коже нижних губ. Легко раздвигая складки, добрались до самого чувствительного места женского организма и несильно надавили, а затем погладили клитор.       — Такая горячая, — усмешка у самого уха, — и мокрая. — Он коснулся мочки языком и, тут же прикусив ее, выпустил, спускаясь поцелуями вниз по шее. Потянул зубами кожу на плече, обжег дыханием лопатки.       — Все для Вас, Магистр, — прошептала она и тихо ахнув, легла всем телом на стол, когда он резко вошел в нее.       Мужчина не остановился, сразу начал двигаться, постепенно наращивая темп. Он знал, что ей это нравится и сам получал удовольствие.       Пожалуй, еще ни одна женщина не заводила его так быстро. Только она, только Его женщина. Да, он признал ее своей и с каждым новым днем только сильнее укреплялся в этой мысли. И сколько бы она не возражала, сколько бы сильно она его ненавидела, сколько бы долго ему не пришлось ее приручать он знал, что она его. Всецело и безраздельно. Он точно знал, что никуда ее от себя не отпустит и уж точно никому не отдаст. Она Его женщина и только Его.       Пальцы с силой сжимали женские бедра, впиваясь в кожу, точно оставляя синяки. С ее губ все чаще срывались тихие стоны, заставляя двигаться все быстрее и быстрее. Дыхание окончательно сбилось у обоих, но судорожные вдохи делали почему-то в унисон.       Ему хотелось послать в самую бездонную бездну все условности и приличия. Хотелось выпустить вторую ипостась и, зарычав, раскрошить когтями каменную столешницу, на которой лежала она. И сдерживать свою истинную сущность рядом с ней каждый раз было все труднее.       Напряжение все нарастало. И не только в их телах, но и в кабинете. По какому-то негласному обыкновению, воздух вокруг искрился, и создавалось впечатление, будто вспыхивают и угасают маленькие разряды молний. А может, так оно и было, ведь он снова любил эту ведьму. Именно любил. Не просто удовлетворял потребность плоти, не предавался страсти, которая, несомненно, была. Он занимался любовью, потому что с этой женщиной он по-другому не мог.       Руки сами скользнули по обнаженному изгибу спины и нырнули вниз под платье, сжимая грудь. Он притянул ее к себе. Ведьма выгнула спину и запрокинула голову ему на плечо. Угол проникновения немного изменился, приближая скорую разрядку, движения стали резче и глубже.       Он видел, как она закусила губу, чувствовал, как судорожно сжались пальцы на его запястьях. Как сильно она сжимала его внизу. И, снова не удержавшись, он тихо зарычал, впиваясь грубым поцелуем в шею. Она выгнулась еще сильнее, глубоко дыша, стискивая его и мелко подрагивая. А потом обмякла в его руках. Он догнал ее в несколько толчков и вышел, аккуратно опустив на столешницу. Затянул ослабленный ремень на штанах, вернул нижнее белье ведьмы на место и, одернув подол платья, устроился в кресле, притянув ее к себе.       Ему хотелось ее обнять. Уткнуться носом в шею и вдыхать аромат ее кожи. Хотелось сжать в объятьях и никогда не выпускать из них, как бы она не просила. Он знал, что сейчас она придет в себя и уйдет, как обычно. Может даже поцелует на прощание… в лоб. Как насмешка над тем, что только что между ними было.       Поэтому он нагло пользовался моментом, прижимая податливое тело, беспорядочно целуя ее лицо, шею, плечи. Гладил все еще обнаженную спину и тихо радовался происходящему. Он мог бы просидеть так с ней целую вечность, и ему бы показалось этого мало. Но его личную идиллию разрушила та, которая эту идиллию и составляла.       — Мне нужно идти. Застегнете мне платье, Магистр? — немного отодвинувшись от него и повернувшись спиной, поинтересовалась ведьма.       — А что мне за это будет? — в свою очередь поинтересовался он.       Женщина повернулась обратно, удивленно выгнув темную бровь. Потом прищурилась, прикидывая что-то в уме и все же спросила:       — И что же Вы хотите?       Мужчина не спешил отвечать, гладя обнаженную спину и, из-под полуопущенных ресниц, следил за реакцией на свои прикосновения. Та не заставила себя ждать. Соски ведьмы, не прикрытые платьем, мгновенно затвердели, и Магистр позволил себе победно ухмыльнуться. Та в свою очередь с невозмутимым видом прикрылась и выжидающе посмотрела на мужчину.       — Поцелуй.       — Хорошо, — чисто для вида немного подумав, она согласилась.       — За каждую пуговицу, в губы и по-взрослому, — победная ухмылка так и не покинула его лица.       — Губы не отвалятся после десяти-то поцелуев, Магистр?       — Десяти? — деланно изумился он и полез пересчитывать пуговицы, которые еще недавно ненавидел всеми фибрами души, а сейчас воспылал к ним пламенной любовью. — Мне казалось, там больше.       — Я знаю точное количество застежек на каждом своем платье, Магистр. Один поцелуй за половину.       — Нет, — снова победная ухмылка, — одна пуговка — один поцелуй.       Он со знанием дела расставлял свои сети. Совсем как ее любимый арахнид, которого она спасла и приручила. Она любит пауков, она сама как паук. И он попал в ее паутину, что теперь не выбраться. А раз так, то он тоже станет пауком и сплетет паутину, расставив свои сети везде. И, как любой хороший паук, свою жертву не отпустит.