Скелет мечты

— Дети, а сегодня вас ждет особенный урок! — Ха, и чем же этот особенный урок отличается от всех остальных «осо-о-обенных уроков»? — ехидно интересуется Хельга, сложив руки на груди. Арнольд оборачивается к ней и мягко улыбается: — Брось, Хельга, уроки мистера Симмонса довольно интересны! — И мне нравятся эти уроки, — гнусавит Стинки. — Да, мы вас любим! Мы вас любим! — И я вас люблю, очень-очень люблю, дорогие мои ученики, а теперь!.. Ложь. Мистер Симмонс с трудом разлепляет веки, чувствуя, как улыбка медленно стекает. Терпения не хватает. Сил не хватает. Голые стены старого кабинета школы 118 психологически давят. Но что давит еще сильнее, так это детские лица напротив, искаженные злобой. Они иронично растягивают уголки слюнявых губ вверх. Корчат гримасы, образуя складки между размашистых бровей и на лбу. Мистер Симмонс взглядом перескакивает с одной рожи на другую. Каждый из них ему противен так, что руки идут ходуном. Время течет, сменяясь календарными листами, а дрожь все не унимается, плавно переходя в постоянные конвульсии. Стены давят. Чавкание ребенка давит, пока мужчина ищет мел — его в очередной раз заменили на туалетное мыло, а оно совсем не пишет по доске, арифметические цифры едва виднеются на зеленом фоне и вызывают презрительный смех. Мужчина не выдерживает. С треском захлопывает тумбочку, где было все, начиная от тетрадей и заканчивая забытыми кем-то школьными принадлежностями. Все, кроме мела. Он оборачивается и бормочет: — Дети, давайте немного помол!.. — Де-е-ети, дава-а-айте немного помолчи-и-и-им! — передразнивает мальчик в зеленой кепке. Противно растягивает слова и надувает пузырь жвачки, прилипающий к его подбородку. Пряди волос покрыты сальным жиром. Мистер Симмонс почти уверен, что если он подойдет ближе, то умрет от вони изо рта. Тошнит. Пальцы сжимаются в кулаки. Оставляют отпечатки аккуратно подстриженных ногтей на внутренней стороне. До боли. Воздух заканчивается в легких, кажется, эти смеющиеся чудовища впитывают его в себя порами, и взгляд испуганно мечется к окну, где тихонько накрапывает дождь. — Пожалуйста, — просит учитель себе под нос. Старается соорудить некое подобие улыбки. Она получается кривой, неестественной, как сведенной судорогой. — Давайте дружить? — Мы с вами дружить не будем, мистер-как-вас-там! Класс разрывается хохотом. В области лба образуется жидкость. Тягучая, вязкая, она нагревается. Распространяется по всей черепной коробке и застилает черной смолью глаза. Хохот-хохот-хохот. Стены с тенями от электрического света увеличиваются в размерах. Нападают и готовы его сожрать со всеми потрохами. Мистер Симмонс закрывает лицо руками, съеживается изо всех сил и сквозь пальцы видит неровные ряды скалящихся зубов. Толстый мальчик вскидывает ладонь над собой. Мужчина медленно убирает кисти. Смотрит на него долго, в упор, стараясь просверлить тысячи дыр в этом мягком розовощеком теле. Из ноздрей ребенка стекают прозрачные сопли. Он, недолго думая, их слизывает кончиком длинного языка. Говорит: — Я хочу в туалет! Отпустите меня в туале-е-е-ет! Что-то взрывается, и жидкость становится обжигающей. Лоб пылает в остром огне. Мистер Симмонс словно через пленку слышит этот чертов хохот, повторяющийся изо дня в день в одно и тоже время. Что-то непонятное берет верх. Разрушает изнутри, заставляет всего покрываться ледяным потом. Вырвать бы им всем язычки, затолкать в собственные глотки, выколоть белки глаз карандашом, задушить своими руками, чтобы слышать крики и… — Сидеть! — рявкает учитель не своим голосом. Он садится и крепко сжимает пальцами край преподавательского стола. Дети на минуту замолкают. Испуганно замолкают. — Отпустите его, если не хотите, чтобы этот придурок сделал свои дела прямо здесь, — ехидно произносит девочка с одной мохнатой бровью. Тяжелый взгляд из-под густой белесой челки. Раздражает. — Отпустить? Мистер Симмонс чувствует, как лицо трещит от непривычного оскала. Еще немного и кожа осыпется пеплом на кафель. — Конечно. Встань, жирдяй. Его глаз нервно дергается. Мальчишка поднимается на ноги. Его щеки бледнеют от страха, покрываются желваками. Стрелки часов совершают оборот и будто пронзают насквозь. — А теперь стой и терпи, аха-ха-ха-ха! Жестокий смех учителя ударяется о стены, звучит повторяющимся эхом в собственной голове. Раздражает. Раздражает. Раздражает. Как же его раздражают эти дети с их сопливыми проблемами, привязать бы их веревками к партам, засунуть бы в ротовые полости свернутые носки. Как же его все раздражает. Как же его раздражает сам он. Хохот ломается на куски, подобно сломанной вазе, когда он ощущает удар в грудь и смотрит на вязаный жилет: с него стекают ошметки бутерброда, брошенного кем-то из маленьких монстров. В голове проносятся строки молниеносными субтитрами. Они трясутся и сеткой встают у расширенных зрачков. Застревают в гортани, окольцовывают запястья цепями. Господи, как же страшно. «Учитель Учитель Учитель Учитель» Шум не прекращается, слова увеличиваются в размерах, и вот уже нечем дышать. Он судорожно кашляет и пытается выплюнуть себя, буквы или сегодняшний завтрак — один черт, однако ничего не выходит, кроме режущего слух хохота. Перепонки готовы лопнуть от напряжения. Дети говорят громко, чуть ли не нараспев. Их черты сливаются в единое месиво. Кривые зубы, огромные поры, просянки под злобно сощуренными глазами. — Какой я вам учитель, пошли вы все на хрен, уроды чертовы! — мистер Симмонс падает лицом на поверхность стола и смеется-смеется-смеется. — Как же я вас всех ненавижу... Ударяется лбом о холодное дерево. Один раз. Второй, третий, пока из носа не вытекает кровь. Прав был Джолли-Оли, когда говорил, что всем детям следует подсыпать яду в эскимо. Только он — глупый мистер Симмонс — спорил с ним, рассказывая об азах педагогики и морали. Кнопки на стуле, спрятанные подгнившие фрукты за батареей. Рисунки на доске. И хохот, этот отвратительный хохот. Мистер Симмонс продолжает смеяться, вдруг со стылым ужасом осознавая, что его смех так сильно схож с их гоготанием. И он едва слышно всхлипывает. Воет песню о скелете, который ему не удалось оживить. Он ненавидит. Ненавидит их всех, каждого, кто топтал грязными ботинками наивные мечты и однажды оставленный свитер на обеденном перерыве в кабинете. Ненавидит. Ненависть пожирает, смешивается с отчаянием. Его, будто ложками, добавляют с горкой, и получается отвратительный коктейль. Тянет блевать. Что-то бормочут из динамика. Истерика продолжается, не собираясь оставлять пленника в покое. Давит. Давит. Давит. «Учитель Учитель Учитель Учитель» Кто-то судорожно хватает липкими пальцами мужчину за запястье. Кричит, но он не может разобрать суть. Наводнение, все выходы перекрыты. Хельга Патаки упала. Кто такая Хельга? В стекла по ту сторону с силой тарабанит ливень. Мистер Симмонс нехотя поднимается и бредет, запинаясь, за мальчишкой со странной формой головы. Под ногами уже проплывают ручейки воды, просочившейся со двора, и ботинки смешно хлюпают. Извилистые коридоры школы пусты. Откуда-то доносится песня директора Вортца. Господи, за что ты дал ему голос? Чтобы мучить выживших после наводнения, если они вообще останутся — эти выжившие? Мысли вяло перемещаются, напоминают тягучих рыбок. Раздражает. В одном из кабинетов на самом верхнем этаже знакомые спины ребят столпились у распахнутого настежь окна. Учитель выглядывает: улицы затоплены доверху, задевают покачивающиеся светофоры и уносят машины с парковочных мест. Совсем рядом со зданием в воде бултыхается та самая девочка. Ехидство в глазах из-под белесой челки сменилось испугом. Она крепко сжимает в ладонях флаг, другой конец палки которого держат остальные. Ткань рвется, и девочка периодически захлебывается водой. По пухлым щекам стекают слезы. Мистер Симмонс чувствует, как к нему обращены несколько десятков расширенных глаз. Они лепятся, как скотч на кожу. Оставляют отвратительное ощущение брезгливости и боли. Как если бы его облизал кто-то из этих сорванцов. Апатия. Раздражение. Кажется, из всех щелей слышится лихорадочное биение маленьких сердец. — Учитель? «Учитель Учитель Учитель Учитель» Девочка кричит и отчаянно выбрасывает изо рта чье-то имя. Губы посинели от холода и дрожи. Но она устремляет молящий взгляд не на мистера Симмонса, а на мальчика со странной формой головы. Девочка кричит. Дети кричат. Перед глазами мелькает яркая картинка счастливо улыбающегося класса. Они смеются и перебрасываются пустяковыми фразами. — Брось, Хельга, уроки мистера Симмонса довольно интересны! — И мне нравятся эти уроки! — Да, мы вас любим! Мы вас любим! «Любим Любим Любим» «Учитель?.. Учитель!.. Учитель!!!» Ткань порвалась.