cold arms

Арсений не имеет никакого чёртового понятия, когда это чувство возникло внутри него, разрастаясь, словно чёртова опухоль, ноющая и заставляющая дышать с большим усилием, но однажды вдруг начал осознавать, что чувствует к Антону что-то большее, чем простую дружескую симпатию и привязанность. И это пугает. Если быть честным, это пиздецки пугает, потому что между ними разница в восемь лет, у него на руке обручальное кольцо, господи-чёрт-возьми, двое детей, и они, блять, парни. У него сбивается дыхание. Это давит неожиданно, заставляет панику накинуться стервятником, пронзая всё тело, заставляя трястись похлеще, чем на шокерах, и дышать тяжелее, чем после километрового марафона. — Арс, всё в порядке? — взволнованно оборачивается к нему Антон, хмурясь и пряча телефон в карман, и осторожно касается плеча, на что Попов только заходится кашлем. — Всё в порядке, — наконец выдавливает он вместе с кривой неестественной улыбкой, а внутри всё так и скандирует пиздец-пиздец-пиздец, и, блять, Арс совершенно точно не знает, что с этим делать, потому что Антон хмурится ещё сильнее. Потому что, да, Антон знает настоящую улыбку Арса, с морщинками возле глаз, широкую и сияющую, он знает, потому что видел её сотни тысяч раз во время репетиций, шоу и встреч, вкупе с задорным, пронзающим самое сердце смехом, и эта улыбка совершенно не похожа на настоящую улыбку парня. — Ты уверен? — приподнимает бровь парень, оттягивая футболку вниз, и, господи, Арс искренне рад, что Антон надевает на выступления рубашки и пиджаки, иначе бы он сходил с ума каждый раз, когда сквозь широкую горловину будут показываться ключицы. Арсений клянётся, что если Антон наденет когда-нибудь футболку с большим вырезом, он просто, блять, потеряет (как потерял только что) дар речи. — Да, — выдыхает он наконец-таки вполне-себе-честно и потирает виски, закрывая глаза. — Просто немного устал, вот и всё. Антон пожимает плечами, мол, мы все тут уставшие, а Арсений загоняет мысли обо всём этом подальше, понимая, что сейчас точно не стоит об этом думать. Он бредёт дальше. * Он отвечает на вопросы в официальном инстаграме Импровизации, поедая яблоки в карамели, и это вроде как забавно, но когда видит комментарий, что «между тобой и Шастуном просто искры летят», то замирает. Он понимает, что это ничего не значит, правда понимает. Он видел эти чёртовы группы, «где их уже поженили», видел, как фанаты реагируют на каждую мелочь, но всё равно не может отделаться от ощущения, что они всё знают. Он выходит в подъезд покурить, прямо в спортивках, еле находя в себе силы натянуть что-нибудь наверх, и он безжалостно игнорирует звонки жены, да и, впрочем, всех остальных — тоже. У него сегодня (почти что) выходной, и никто не может этому помешать; ему хватает себя и своих ебанутых мыслей, честное слово. На лестнице сидит рыжий кот, пушистый и довольный, он смотрит своими зелёными глазами, кажется, в самую чёртову душу, будто говоря ты знаешь ответы на все свои вопросы, и Арс не хочет этого признавать, просто нет. Он не курит; вместо этого выносит коту на блюдечке молока. * Дима однажды говорит, что при виде Антона, Арс превращается то в грёбанную сверхновую, то в побитую собаку или бабочку с оторванными крыльями. Арс задыхается; он делает вид, что не понимает смысла этих слов, пожимает плечами, но в голове тревожными звоночками шумит так, что его трясёт. Зрители — это одно, потому что они могут додумать картинку, могут понять не так. Но Дима стоит рядом, и Дима знает его. — Эй, всё в порядке, парень, ты чего, — дёргается Позов, отрезвляюще хватая его. Арс понимает, что не мог дышать всю последнюю минуту, но возвращается в реальный мир, вновь пожимая плечами. Я просто заебался, слышишь. — Просто перестань, блять, тупить, Попов, — качает головой Дима, отряхиваясь. — И хватит везде искать подтекст, окей? Арсений всё ещё не понимает, что это значит. * Он понимает, что наступила весна, когда из-под грязного московского снега начинают пробиваться первые травинки, и отчего-то на душе становится немного легче, особенно когда Антон зовёт на какую-то дерьмовую вписку со своими друзьями. Арс соглашается почти сразу, закусывая губу, и Антон улыбается почти ярче солнца, так сильно, что внутри начинают цвести розы, своими шипами разрывая внутренности. И он уверен, даже если бы за каждую такую улыбку у него отрезали по пальцу, он бы не променял её ни на что. * Они, блять, теряются среди улиц. Москва огромная, но холодная, и темнеет в марте до безумного быстро, и, ох, они, кажется, вышли не на той станции метро; в общем, полный хаос. Фонари светят бледно, но достаточно, чтобы различать силуэты, и Шаст, наконец, тормозит, проводя рукой по ёршику волос. — Блять, прости, я… — закончить не успевает, оборачивается назад, обнаруживая Арсения в шаге, если не ближе, потому что он слышит дыхание парня и сам отчего-то не может дышать. Они смотрят друг другу в глаза около минуты, наверное, и Антон бы решился поцеловать его, блять, правда решился бы, но Арсений вдруг неловко кашляет, поднося руки ко рту и выдыхая на них. — В Москве в марте просто адски холодно, — улыбается он, рискнув вновь поднять взгляд, и они ощущают эту неловкость, потому что она натянута чуть ли не нитями. — Да, ты прав, — кашляет Антон, протягивая к рукам Арса свои и растирая их; это кажется чертовски интимным, и потому они не нуждаются в словах — хоть одно не то слово, и вся атмосфера, и без того хрупкая, канет в тартарары. — В Москве и правда чертовски холодно. Арсений вновь неловко кашляет, смотря прямо в глаза и как-то слишком нежно улыбаясь. Антону правда кажется, что ещё хоть грёбанная секунда этой тишины — и он его поцелует.