Project A.A.A./ Alpha And Anorexic

Айзек никогда не остаётся на ночь, а если засыпает, вымотанный и уставший, то потом пропадает на несколько дней. Айзек с регулярной периодичностью отказывает ему, так что Джексон уже и не бесится почти. "Прости, Джексон" – он всегда начинает с этой фразы. Когда хочет отказать, когда хочет сделать ему больно. "Прости, Джексон" – он так часто это говорит, что ему должно было надоесть испытывать боль от этих слов, но у него всегда ломается голос на этой фразе, а глаза остаются прикованные к полу. У Айзека синдром виноватого. Айзек умеет веселиться, просто он об этом не знает, и знать не хочет. Он находит особую прелесть в своей роли агнца Божьего. Хотя, почему роль? Едва ли ради роли кто-то будет терпеть такое отношение отца к себе. Но Айзек терпит, потому что верит, что сможет достучаться до отца, и тот одумается. Потому что, как бы сильно не заставлял себя ненавидеть отца, он не мог. Каждый раз прощал, потому что он не каждый день такая сволочь. У них, вообще-то, бывают и светлые дни, когда они игнорируют друг друга. Примерно пять раз за год они могут даже поговорить по душам. Но в остальное время дом семьи Лейхи – это жуткое место, в котором никто не рад находиться. Он не знает, зачем отец так с ним поступает и какие цели преследует, но спустя столько лет ему все равно. Когда он приходит домой, на часах давно за полночь, а порш Джексона все ещё стоит под окнами его дома, хотя должен был уехать. – Тебя привёз этот недомерок? – спрашивает отец. Айзек набирает в лёгкие побольше воздуха и намеревается добраться до своей комнаты. – Ты, чёртова мерзость! – плевок больше не раздражает слух, Айзек даже не морщится от мерзкого звука, лишь дёргает глазом. Кряхтения и скрип старого кресла не предвещают ничего хорошего, поэтому младший ускоряет шаг. Он слышит, как отец встаёт и начинает быстро двигаться к лестнице. Айзеку не нужны слова или знаки, он бегом поднимается, буквально подлетая к своей комнате и забегая в неё, закрывает дверь и прислоняется к ней спиной, когда замок щёлкает, оповещая, что дверь закрыта. Боб ломится в комнату сына, тарабаня в неё ногами и руками, но Айзек уже хаотично носится по комнате, не зная куда деться. У него нет Нарнии в шкафу, нет второй двери в ванную или запасного выхода. У него есть открытое окно и огромный шкаф, кровать и стол. Он подпирает стулом ручку двери, хотя не представляет, как он поможет ему удержать пьяного отца. Он точно знает, что Боб не остановится. За дверью становиться тихо и Айзек вздыхает с облегчением, но не до конца уверенный, что его ад на сегодня закончен. Он вытаскивает из шкафа дорожную сумку и начинает запихивать в неё свою одежду и тетради. Он всегда готов бежать из дома переждать такие концерты. У него немного вещей, и все он может упаковать за тридцать секунд. Он настороженно подходит к двери, прислоняется к ней ухом и слышит затвор. Айзек успевает упасть за секунду до того, как пуля или патрон, или шрапнель, Бог знает что, попадает в его дверной замок и ломает его. Боб радостно верещит и выносит дверь, смотря, как сын отползает к стене на заднице. – Для охоты на животных, а ты и есть животное! Мерзкая тварь! – говорит отец и направляет ружьё на сына. Айзеку повторять не надо, к счастью, он сбросил сумку минутой ранее, поэтому он хватает с пола джинсы, радуясь, что бросил их тут, и кидает в отца. Пока Боб разбирается со штанинами, что закрыли ему обзор, Айзек выскакивает в окно. Кажется, он ломает ногу или это вывих, но ему сейчас её хоть отруби, он не заметит и побежит быстрее любого на этом свете. Он подхватывает сумку и с низкого старта бежит к машине Джексона. – Быстрей! Заводи! – вопит Айзек, задыхаясь, неожиданно обнаруживая, что он ещё и плачет от шока. Он машет руками Джексону, и тот давится сигаретным дымом. Он не успевает и рта открыть, как у него "взрывается" задняя фара. Он смотрит в сторону Айзека, потом выше, в его окно и в ужасе застывает. Его сумасшедший папаша с ружьем наперевес, стоит в окне, и целится в сына. Уитмор реагирует моментально: открывает машину, заводя её, не дожидаясь когда Айзек захлопнет дверь, даёт по газам. Он сносит почтовый ящик и ограду, но выехав на дорогу, он вжимает педаль в пол и старается не убить их на поворотах. – Помнишь, ты предлагал мне остаться на ночь? Я согласен! – в ужасе кричит Айзек и оглядывается, а потом бьёт Джексона по плечу. Потому что его сумасшедший папаша и его фургон у них на хвосте. Старый драндулет отца едва ли когда-нибудь догонит их, но у него все ещё ружьё в руках. – Я тебе предлагал у меня жить! – орет в ответ Джексон и резво поворачивает порш налево. – Да хоть на всю жизнь, правда, это будет недолго, если ты не сделаешь что-нибудь! – верещит Айзек и начинает икать от страха, перегнувшись через переднее сидение, он внимательно следит за дорогой за машиной, на предмет своего отца и его ружья. – Я стараюсь! – рычит Уиттмор и петляет меж многоэтажек, надеясь так оторваться, чтобы Боб потерял их след. Джексону приходится сбросить скорость, чтобы ненароком не угробить их на этих лихих поворотах. – Он здесь! Здесь! – кричит Лейхи и тарабанит по плечу своего парня. Джексон натурально рычит, так что у него глаза загораются, а когти норовят порвать обивку руля, но он вовремя сдерживает себя. – Если выживем, женюсь на тебе! – оскалившись, говорит Джексон и резко разворачивает порш. Он набирает скорость и мчится прямо на Боба и его сраное ружьё. Если Джексон и любит что-то в этой жизни, то это доказывать всем и вся, что у него стальные яйца и огромный член. Боб псих, но не настолько. – Ты что делаешь, придурок?! – Айзек падает обратно в кресло, мертвой хваткой цепляясь за ручку двери и край сиденья. Джексон начинает гоготать, а Лейхи молиться. Он резко становится религиозным фанатиком и молится, обещая все, что бы Бог не пожелал, только бы спастись. Лейхи старший, откровенно говоря, охуев от подобного, принимает вызов и тоже начинает набирать скорость, несясь на всех порах на чужую машину. Все, у кого была в молодости машина, и не было мозгов и чувства самосохранения, играли в эту игру. Кто первый зассыт, тот и свернёт в сторону, уходя от удара. Порш – машинка маленькая, но удаленькая, и когда до столкновения остаются считанные метры, Боб не выдерживает. Он уводит фургон в сторону и почти натурально слышит надменный смех и визг этого мальчишки. Джексон действительно визжит. Это даже не слово или звук, это эмоция вырывается из его нутра. Чего греха таить, на секунду он подумал, что первым он свернёт, но в тот момент, когда он готов был крутануть руль, он увидел как Боб и его развалюха ушли в бок. Уиттмор отпустил руки с руля, тормозя и крича подобно викингам или скандинавским богам после/перед сражением. Джексон почувствовал себя богом. Айзек на соседнем сиденье загнано дышит, в шаге от истерики или смерти. Он пока не определился, что ему ближе. – Жениться, да? – вдруг спрашивает он, переводя дыхание. – Ух, люблю тебя! – отвечает Джексон и хватает парня, сгребая его в объятья и целуя. Они уезжают раньше, чем Боб понимает, что почти пять минут, что каждый провел приходя в себя после гонки, он мог их сбить или пристрелить, но он был слишком занят приходом в себя и благодарностью за то, что остался жив. – Мы могли умереть, – между поцелуями говорит Айзек, стягивая с Джексона рубашку, не расстёгивая всех пуговиц до конца. – Но мы живы, – отвечает ему Джексон, сжимая одной рукой его правую ягодицу, а второй держа парня за щеку, не позволяя отрываться от его губ. – Но могли! – не успевает закончить парень, когда с него снимают штаны с бельём и толкают на диван. Слишком далеко, чтобы идти в спальню. Джексон садится на него, затыкая рот поцелуем, а руками шарит по его телу. Айзеку кажется, что те дорожки, что проводит парень своими пальцами, завтра останутся на его коже в качестве ожогов. Он не может понять, пылает так сильно кожа Уиттмора или его собственная. Он растворяется в этом ощущении, чувствуя себя на границе между "здесь" и "сейчас". Ему все это кажется каким-то приходом, диким трипом, в котором он не осознает, что бормочет и куда пропадают его руки. Джексон просто повсюду. Он целует его в губы, а ещё в живот и шею, он гладит его везде, и вскоре Айзек вообще не понимает, гладит ли его Джексон, или он давно ему дрочит. В его голове просто тысячи и тысячи фейерверков. У него так сильно стучит сердце, что пробивается сквозь рёбра. Он буквально чувствует, как циркулирует кровь в его жилах, а сердце крошит в мелкую крошку его рёбра. – Боже, – стонет Лейхи, когда меж его ног становится так горячо, что он поддаётся вверх бёдрами, желая найти прохладу или холодок, но натыкается только на ещё больший жар. Он чувствует, как по его члену скользит горячий язык, устроивший светопляску на его головке. Джексон кусает его, а следом зализывает свой укус и помогает себе руками, до того жадный, что готов бы так вечно пролежать, вбирая в себя чужой член и доводя его хозяина до изнеможения. – Сделай это, да, – просит Айзек, не открывая глаза, или возможно не закрывая. Потому что в комнате так темно, что он не может понять, закрыты его глаза или открыты. Он сжимает волосы Джексона или диван? Он не понимает и не контролирует себя. Всё, чего он хочет, это постоянный жар меж своих ног. – Подожди, – просит Джексон и так резко исчезает, что Айзек не успевает и рта открыть. Он сглатывает, хотя во рту сухо, и начинает глубоко и часто дышать, пытаясь вернуть своё сознание. Он не пьян, но такое чувство, что пил он так долго, что уже не знает что из его частей тела рука, а что нога. Джексон возвращается быстро, хлопает Айзека по свободному участку его попки, намекая, чтобы тот поместился или встал. Он тянет его за руку, и садится на диван. Он дёргает Лейхи слишком неожиданно и тот чуть не падает, но быстро соображает, и садится как надо: ему на колени. Джексон вновь начинает эту пытку с его шеей, кусая её и посасывая, измываясь над его кожей. А вы ещё спрашиваете, зачем Айзеку шарф в 19 градусов. За то недолгое время Айзек успеет замерзнуть, но Джексон раз за разом разжигает в нем огонь. Айзек стонет, потому что больше не может все это терпеть. Джексон бьет его по ягодицам так хлёстко, что у них начинает гореть кожа. У него на ягодицах, у другого на ладонях. Кто-то, кажется, готов кончить от одного такого шлепка. Приподнявшись и уперевшись головой в изгиб шеи лбом, Айзек целует доступные ему участки кожи, чувствуя себя амебой, которая не может двигаться. Он тихо стонет, пока Джексон его растягивает, щедро смазывая холодной смазкой. Лубрикант сочится по пальцам и хлюпает, но никто этого не замечает, полностью расслабленные и где-то далеко от этого места. Когда первый же толчок попадает в простату, Лейхи оживает в который раз. Он так сильно выгибается в спине и выдыхает, что ему становится больно, а лёгкие начинают гореть огнём. – Дааа, – довольно мычит парнишка, упираясь в чужие плечи руками и медленно приподнимая задницу вверх. Он опускается вниз, вновь затрагивая слабое место, и им срывает башню. Джексон сжимает чужие (свои, свои по праву, пусть попробуют оспорить) ягодицы и начинает с остервенением вбиваться в податливую плоть. Они двигаются так быстро и хаотично, что в какой-то момент Айзек слетает с члена, который он готов боготворить. Он быстро заводит руку за спину, водя рукой вверх-вниз по члену, растирая по нему смазку и щедро поглаживая головку большим пальцем. Джексон похотливо стонет и бьет его по ягодицам до красноты, после чего с наслаждением выдыхает, когда парнишка сам насаживается на член, сжимая его внутри себя. – Скажи это, скажи! – умоляет Айзек, задыхаясь и расцарапывая чужие плечи в кровь. – Ты мой, – рычит Джексон, впиваясь в плечо клыками. Айзек кричит от удовольствия, не замечая ни боли, ни крови, активно сочащейся по его руке. Он хрипит от стонов и сухости во рту. – Я твой, – словно в бреду выдыхает Айзек, активнее двигая бёдрами, и бьет парня по груди. Джексон моментально встаёт, перекидывая Айзека поперёк дивана и ухватившись за его бёдра, сжимая кожу до синяков и гематом, он быстро входит и активно набирает темп. Яростно вбиваясь в податливое тело, которое сжимает его член до боли, он невольно шарит руками по груди и животу Айзека, иногда доходя до члена и сжимая его до звёзд в глазах хозяина. У Джексона сводит ногу от неудобного положения, но он этого не замечает, поэтому, когда он чувствует приближающийся конец, он вгрызается в лопатку парня и стонет, кончая. Обмякнув и выдохнув от оргазма, который сводит колени судорогой, он опускает руки на ещё стоящий член и начинает медленно водить по нему рукой. Айзек мычит, поскуливал от удовольствия, а когда ритм нарастает, доходя до такого, что у Джексона рука слетает, он выгибается дугой и кончает на диван, крича имя Уиттмора. Они падают на пол. Джексон только сейчас замечает, что у него все ещё судорога. Он неловко катается по полу и стонет, мычит и корчится от боли в ноге. Айзек старается не умереть от оргазма. Когда оба приходят в сознание, Лейхи начинает звонко смеяться, потому что оргазм вскружил ему голову, а Джексон, с его возней и муками "адской боли", доводят его до слез в уголках глаз. Они буквально заставляют себя искупаться (вместе, потому что по одному чревато тем, что второй отключится, пока будет ждать), медленно и лениво водя мочалками друг по другу и чмокая друг друга в губы, они заканчивают с ванной и плетутся в спальню, оставляя бардак на завтра. Утреннее солнце встречает двоих голых парней в постели, прижимающихся во сне друг к другу, откинувших одеяло на пол. Их поднимает будильник. Не самое лучшее пробуждение, учитывая, что уснули они пару часов назад. Джексон встаёт первый и, под сокрушительным взглядом бойфренда, отправляется за вещами и звонит в компанию по уборке дома, прося прислать кого-нибудь и разобраться с его диваном (и возможно полом, он плохо помнит, что именно они запачкали). Они завтракают бутербродами и чаем, как нормальные люди, и отправляются на учебу. Джексон, вопреки всеобщему мнению, умеет быть любящим. Он заботится о Айзеке и не хочет его отпускать к Бобу. Для этого он соглашается пойти на юриста и получает, в качестве вознаграждения, квартиру от своих родителей. Он наивно полагает, что когда Айзек узнает об этом, он переедет к нему, но этого не случается. У Айзека не то принципы, не то дебилизм. Айзек любит веселиться, просто он об этом не знает. Джексон знает, что его пугают люди, особенно если их больше одного и с ними нужно общаться, но он уверен, что они справятся. Что они вытащат его из этой скорлупы. Что он больше не будет видеть в каждом прохожем врага. Джексон знает, что Айзек любит чай с запахом сливы и одной ложкой сахара. Айзек не любит мёд и мягкие фрукты, типа банана и хурмы, но может съесть киви, но не слишком много, потому что у него начинает щипать язык и нёбо. И венским вафлям с ягодами предпочитал панкейки и клиновый сироп. Он не любил кабачки, но китайская гречневая лапша с курицей и баклажаном была его любимой едой из доставки, и он любил корочки от пиццы, хотя Джексон их терпеть не мог. Айзек был ангелом, специально посланными Джексону для какой-то божественной цели. Уиттмор не знал для какой, но надеялся провести с ним всю оставшуюся жизнь. Поэтому, смотря на него, у Джексона все дрожало. У него внутри в области желудка была революция, да такая, как будто он ехал с огромной высоты на американских горках. У него дрожали колени, когда он целовал его или касался, а когда Айзек вдруг посреди секса начал говорить "Я твой!", у бедного Уиттмора чуть сердце не остановилось от счастья. Так что он действительно, вопреки всеобщему мнению, лапочка и умница, и хороший человек. Человек для Айзека, а Айзек для него. Друг для друга. Навечно. Навсегда. – Ох, Стилински, у моего отца ротвейлер очень любит кости, может зайдёшь к мои родителям на обед как-нибудь? – спрашивает Джексон с самодовольной улыбкой, сжимая, стискивая Айзека одной рукой. Лейхи улыбается друзьям, помахивая им рукой и украдкой поправляя шарф. Ради таких бешеных ночей, ради такого он готов был всю жизнь проходить в шарфах в любую погоду. Укрытый ото всех тайной, которая согревала. Навечно. Навсегда. – Да пошёл ты, Джексон! Сам к своим родителям иди!