Project A.A.A./ Alpha And Anorexic

Я укрою тебя одеялом, Спрячу от бед. Я сожму тебя в объятьях, Подниму над землёй. О, доверься мне, Я унесу тебя в рай. Прошу, поверь мне! Возможно, ему было суждено прожить такую жизнь. Возможно, реинкарнация есть, но на нем она работает как-то неправильно. Очень тяжело реинкарнировать того, кто никогда не умрет. – Прошу, не покидай меня, – пальцы отчаянно вжимаются в тонкий сатин, глаза наполнены слезами, и он задыхается от беспомощности. Он пытается молиться, но молиться некому, так что он молится ему. – Спрячься! Беги! – отчаянно кричит он, отталкивая его от себя, но уже слишком поздно. Сердце, недавно обнаруженное в груди, заходится в истерике, если бы он мог умереть, он бы умер. В тот момент, когда человек решительно сжимает его ладонь, собираясь разделить с ним его участь, у него останавливается сердце, и он больше никогда не сделает вдох. Он навечно застывает в этом чувстве отчаянного вдоха. Кислород более никогда не поступает ему в лёгкие. Судьба ли это или его госпожа, но кто-то из них злобная сука и, в отместку за его грехи, она наказывает его. Он – это все. Это все его вдохи и выдохи, шаткие удары сердца, это его сердечная боль, душевная рана и опухоль в мозгу. У него в голове набатом звучит его имя. Его имя меняется, меняются эпохи, меняется так много всего, но его образ навсегда заключён в лёд перед его глазами. Нетленный. Вечный. Всегда. Он забывает, вспоминает и страдает. Он помнит, что до начала времён, до того как возникли языки и пирамиды, до того как он забыл свой облик, его глаза манили только одного человека. Обнаженный, уязвимый, с спутаны и волосами и затравленным взглядом, он медленно шёл к нему. Он нерешительно касался его лица, что-то мычал и крутил головой, пытаясь выдавить что-то из себя. Он ничего не говорил, но он все понимал. Все его звуки были чистой квинтэссенцией эмоций. Он все понимал. Он платил. Своё имя он забыл сразу же, как только он смог выговорить его. Буквы тяжело ложились на его язык, он морщился и кривился, ему не нравился звук, выходящий из его рта. Стоило ему произнести его имя, как он бесследно исчез. Он нашёл его забитого камнями. Это была его первая любовь, чьё имя он не мог знать. Сколько их было? Азартных, веселых, с искрами в глазах? Сколько раз они погибали? Сколько раз умирал он сам? Мог ли он являться прямым потомком самого первого? Являлся ли он самим собой? Была ли реинкарнация настолько строга и жестока к нему? Был ли он один такой среди своих? В одиночку ли он нёс этот груз утрат? Могло ли быть так, что их проклятье было общим? У оборотней – боль превращений и кровавая ломка. У вампиров – вечный голод? Сходили ли с ума Ругару? Как много русалок захлебнулось водой? Возможно ли, что все они были наказаны? Возможно ли, что им всем приходилось платить за свои жизни? Платил ли только он жизнью своей любви? Было ли это проклятьем? Благословением? Случайностью? Закономерностью? Вселенная расширялась ежесекундно, и ответы уплывали от него в бескрайние дали мертвых звёзд. Он отчаянно ловил их руками, прижимал к груди, но они просачивались через пальцы подобно песку. Ему оставалось ловить песчинки и бережно хранить их внутри себя. Забираясь в новое тело, находя его среди миллиардов людей, он каждый раз просил у него прощение. "Прости за то, что тебе придётся умереть. Прости, что я так сильно люблю тебя, что не могу дышать. Прости, пожалуйста, что я уничтожаю тебя раз за разом. Прости, что я одержим. Прости, что я схожу с ума. Прости меня и прими в следующий раз. Прости меня за то, что я буду искать тебя вновь и вновь. Прости за то, что тебе от меня не сбежать." Прости. Прости. Прости. Они были разными. Они ненавидели его, люблю, дружили, прощали, старались изгнать. Они убегали, но он их догонял. Они плакали, кричали, молились, но ничто не могло их спасти. Занимая их тело, оставаясь рядом с ними, он заранее знал, что ему придётся покинуть его и встретить вновь. Их цепочка боли была неразрывна, она была вечной. Если бы красные нити судьбы существовали, они были бы сплошь покрыты красной паутиной любви. Ответная любовь – безответная любовь. За столько веков его почти не волновало как они относятся к нему. Ему отчаянно хотелось прекратить это. Он устал страдать. Он устал причинять ему боль. Он надеялся, что однажды его убьют. И он больше не переродится. Он навсегда останется один, наедине со своей болью и воспоминаниями. Он умрет от тоски. В противовес своим словам, он всегда старался их спасти. Обойти их стороной он просто не мог. Это было выше, сильнее его. Вселенная распоряжалась их жизнями, и никто не был в силах ей противостоять. Длинными, одинокими ночами, пока он сладко спал в своём подсознании, он занимал его место. Глаза сверкали в темноте, хвосты медленно двигались в ночной прохладе, и он искал способ его уберечь. Забирая Эрику, он ничего к ней не испытывал. Она была рождена для того, чтобы его защитить. Укрывая её в свою куртку, поглощая её боль, он бесстрашно нёс её домой, через сон внушая ей, что это он спас её. Волков легко подчинить, слабых людей легко обмануть. В её маленьком мирке, наполненным неуверенностью и страхом, он казался ей богом. Обращая Эмета, Хлою, Джерарда и Шейна, он наблюдал за тем, как ломал их судьбы. В жизни Стайлза так много людей, которые незаметно любят его. Они хранят в сердце нежное чувство любви, привязанности, детской веры в чудо. Некоторые из них больны, и им нужна помощь, они отчаянно желают его любви, они готовы на все ради него. Он знает, что Шейн и Хлоя первыми бросятся под охотничьи пули, лишь бы уберечь его. Эмет и Джаред попробуют его уберечь, и Эрика навсегда останется с ним, ведомая чувством благоговения перед ним. Смотря на него изнутри, он ловит его эмоции ртом, глотает его горечь и боль, упивается страхом и мягко тащит на себя. Он выталкивает Стайлза, заботливо укрывает одеялом и сжимает в своих объятьях в подсознании. Он являет Дереку свой образ. Стайлз вовсе не слабый, но даже у него есть предел, и его пределом является умирающий друг, сплошь покрытый грязью и кровью, вот уже несколько минут не приходящий в себя. – Ты должен его обратить, волк, – в голосе сквозит сталь и холод. Хейл нервно вздрагивает от удивления и оборачивается на него. – Я не имею права, он может не принять укус и умереть, – рассудительно отвечает Хейл, который уже обдумывал этот вариант. – Если ты не обратишь его, он умрет намного раньше, – отвечает лис и возвращает Стайлзу его тело. Стилински смотрит на возлюбленного с мольбой в глазах, тянет руки, сжимая рукава его кофты так же, как пару веков назад сжимал Ногицунэ сатин на одеждах Мануэля. И они в один голос говорят "Прошу!" Он сдерживает слезы, смотря на то, как пузыриться чёрная рвота изо рта Дэнни, и он не открывает глаза. Ногицуне тянет его боль, давится её избытками, но продолжает тащить, на пару с Хейлом стараясь уберечь его от остановки сердца.

*****

– Ты со мной? – улыбается он. – А? – парень открывает задумчивый взгляд от книги и поднимает глаза к человеку, который пытается достучаться до него и вывести из пучины депрессии и самокопания. – Все хорошо? – Итан улыбается ему, сжимая правую ладонь в своей горячей руке, и Дэнни старается не плакать, потому что даже во сне он помнит, что всего час назад держал его окоченевший труп. Он помнит и пустые глаза, с мертвым блеском от тусклой лампочки. И запах крови, что застрял у него в носу и эти бледные, холодные, мертвые руки. – Нет, – правдиво отвечает Дэнни, потому что он имеет право не врать самому себе в собственном сне. Мягкое, яркое, иллюзорное прошлое преследует его, и все эти обманчиво-заботливые улыбки и слова, поцелуи и смех – лишь попытка забыть о жестоком настоящем, что давит на него, пока он лежит без чувств. Все так просто. Его мозг отказывается верить, что он мертвый. Все так сложно, потому что он правда мертв. – Что случилось? – Итан продолжает улыбаться и дарить тепло, он нежно водит рукой по щеке, касается кончиками пальцев висков и тащит всю ту боль, что давит на Дэнни в последнии часы. Махилани буквально чувствует, как тяжелеет камень в его груди, как он множится и растёт, занимая все место, убирая со своего пути органы и рёбра. Ему сложно дышать, потому что этот булыжник давно за пределами его грудной клетки и, если приглядеться, то можно заметить наслоения камня на его руках. Как скоро он превратиться в статую? Перестанет ли он чувствовать эту ужасную боль, что грозится сожрать его всего без остатка. Прекратиться ли это? Если да, то господи, пожалуйста, быстрей. Дэнни готов развести цемент и обмазаться им с ног до головы, лишь бы пропало это жуткое чувство утраты. Он превращается в камень, а вместе с тем ему кажется, что из него выдрали все самое важное. Все эмоции, все чувства, оставив лишь кровавый ошмёток, который отдалённо напоминает человека. У него в глотке, в области гланд чёрный гной, который пузыриться и идёт верх, попадая почему-то в нос и изливаясь вязкой жижей на губы. Он ловит её пальцами, растирает и плачет, потому что Итан все такой же мягко-заботливый, максимально прекрасный, едва ли не светится и не раскрывает крылья за спиной. Дэнни ловит чёрную мазуту из носа, смотрит на Итана, чей образ поставлен на повтор. Он улыбается ему, а он глотает слезы, бессмысленно стараясь сражаться с чёрной дрянью, которая теперь у него во рту. – Итан, прости меня, прости, – Дэнни все ещё старается убрать грязь с лица, но она теперь повсюду, и его руки перепачканы в ней, он бессмысленно трёт её, пытается проглотить и начинает задыхаться. – Я так виноват, так виноват, – мямлит он, не смея касаться святого, не позволяя запачкать его, такого яркого и светлого, этой чёрной мерзостью, которая наполняет его желудок. Его мутит, но он старается держаться, как бы сильно его не мучили приступы тошноты. – Что случилось? – вновь спрашивает Итан, не меняя выражения лица. Видно мозг Дэнни так скуп, что что-то другое он просто отказывается показывать. Махилани отворачивается в противоположную сторону и широко открывает рот, сдаваясь и выпуская чёрную жижу из себя. Она неконтролируемым потоком выходит из его рта, течёт через нос. Когда он чувствует, что ничего не осталось, а его желудок завязан тугим узлом, он поворачивается к оборотню. – Все хорошо? – спрашивает он, повторяя своё действие. Дэнни начинает рыдать, потому что ему этого так мало, что сводит с ума. Он сам себя убивает. Итан не меняется, его улыбка все так же широка, несмотря на жалкий вид Дэнни, и он так же озабочен его состоянием как и тогда, когда он слишком сильно задумался. Не нужно было тогда терять драгоценное время. Не нужно было тратить жизнь на пустые слова. Они должны были уехать. – Нет, – отвечает Дэнни, потому что ему больше нечего сказать. Безропотно следовать сценарию намного проще, чем пойти в бой. И нет никакой гарантии, что, ответь он по другому, сейчас бы все не оборвалось. Сбой системы. Баг в программе. Среди вариантов ответа такого варианта не было, – Нет, не все хорошо! – истерит Дэнни, взмахивая руками и проглатывая горькие слезы, – Все плохо! Ты умер! Умер! Я теперь совсем один! Как я буду жить без тебя? Кто будет говорить мне "С добрым утром" и кому я буду присылать фото блинов? Кто мне заменит тебя? Кто?! – истерика превращается в целый концерт, и он безнадёжно бьет кулаками ему в грудью, будто копии, снятой с копии, снятой с копии, вообще можно что-то объяснить. – Ты со мной? – Итан бережно держит его за запястья, смотря прямо в глаза. У Дэнни когнитивный диссонанс. У него разрыв шаблона. У него тут ЧП. Что он может ответить ему? Конечно он с ним. Прямо сейчас, мыслями и телом. Он рядом, он с ним. Были ли они когда нибудь так близко, как сейчас? – А? – недоуменно спрашивает Дэнни, широко раскрыв глаза, остановив истерику и страх, которые руководят им. Замерев на месте, окончательно превратившись в камень, в его глазах застыли немые вопросы. В таких же застывших глазах напротив таятся ответы. Они так и останутся сидеть друг напротив друга, смотреть в глаза и изображать какую-то культовую картину, которую потомки возведут на Олимп скульптур.