nicotine

У кирпичной стены встали мальчики, на скамейки сели преподаватели, на землю-девочки, приодетые, радостные, торжественные. Кончили десятый класс, кончили школу, расстаются с ней навсегда. Только Эда не было. Не явится в такой день! Питер задыхался от возмущения, нервно сжимал пальцы в кулак, с остервенеем всматривался в лица окружающих людей. Не проститься с классом, с друзьями, с которыми провел целых десять лет жизни, не оставить на память даже фотографии. Несколько дней назад в учительской к нему подошел математик, хвалил Эда- «даровитый мосье». Слово «мосье» больно и неприятно кольнуло. В брате появилось что-то взрослое, клином перекрывающее детство. Он стал совсем молчалив, иногда мать пугалась за него, думала, что потерял дар речи, а он всего лишь усмехался, уходил в свою комнату, запирался на ключ и не выходил до следующего утра. Взгляд стал каким-то усталым и недоверчивым, как у затрепанного сорокалетнего мужлана. Руки начали дрожать, хотя он делал вид, что это была случайность, когда вилка скребла по тарелке, не в силах точно наколоть горошину. Люси вздыхала, брала руку брата и все делала за него, а тот лишь глупо улыбался ей, поджав губы. Слово «мосье» Питер считал социально чуждым, а потому оскорбительным, приготовился к тому, что разговор с математиком получится не из приятных, но он смотрел доброжелательно, физик и химичка тоже говорили о Эде хорошо, и он согласно им кивал. Пит отделался общими фразами: Эдмунд и рисует хорошо, пишет, и чертит прекрасно, а когда у человека много способностей, ему трудно найти себя… Не признаваться же в том, что брат с ним не считается, живет, как хочет, и ведет, как хочет. Курит. На вопрос, откуда дорогие папиросы, узкая пачка, спокойно ответил: «Купил». И на вопрос, почему так поздно приходит домой, где задерживается, так же коротко отвечал: «У знакомых». Где доставал деньги на сигареты, у каких знакомых сидит до утра-не говорил. Когда Питер спросил, кто дал ему заграничные пластинки, нагло прищурился и криво усмехнулся. «Ведь я работаю на советскую разведку. Разве ты не знаешь?» Ответил нагло и непринужденно. Нарывался на скандал. Питер сдержал раздражение, улыбнулся, как шутке. -Думаю, и в разведке нужны люди с высшим образованием. Каждый имеет возможность развить свои способности, разве не это главное? Зачем тебе упускать годы, ведь все учатся… -Мне неинтересно, понятно тебе? -А что тебе интересно? -закричал Пит. -В подворотне торчать? Черт, сорвалось же это слово, подворотня, как подвернулось слово на язык он сам не знал, понимал, что не в дворовой компании теперь дело, ругал себя, что ляпнул. Эдмунд в ответ ничего не сказал, лишь нахмурился, злобно зыркнул на брата, ровными шагами уходя в комнату. Питер устало закатил глаза, падая в кресло, прикрывая глаза рукой. Что хочет Эд? Стать чертежником? Писателем? Уехать в Германию? Все может выкинуть, все что угодно. Тогда вечером за ужином, когда Эдмунд снова молча ушел в свою комнату, Питера жутко задело поведение брата, и он, поблагодарив Сьюзен за чудесное приготовленное рагу с черносливом, пошел было в комнату младшего, но резкий сигаретный запах привел на балкон. Эд стоял, облокотившись о перила, задрав голову вверх, неспешно втягивал едкий дым, тяжело вздыхая. У Питера не было сил орать на него. Он был измотан-вчера пришли военные и дали два дня на сборы. Все семейство изначально подумало, что его забирают невесть куда-приехали некоторые на черной машине в мундирах, при погонах и винтовках, мало ли. Сестры в слезы, а брат усмехается, говорит, что где-то накосячил, может, в институтской стенгазете неправильно слово написал? Нет, его не забирали в Сибирь, просто он должен отслужить своей родине, как все, тем более ходят слухи, что Германия объявила войну. Надо было срочно забирать документы из института, бегать в больницы, наводить справки, заниматься бумажной каллиграфией. Беготня по городу, бесспорно, отняла у него энергию, не хотелось двигаться, не то что разъяснять отношения с братом. -Курить вредно, -Эдмунд вздрогнул, поворачивая голову, прикрывая глаза. Он знал этот взгляд. «Не маленький, без тебя разберусь». Пит подошел к брату, проходя рукой по темным волосам, морщась от легкого удара, -Нет ничего хуже табачного дыма. Эдмунд довольно улыбнулся-ему нравилось бесить старшего и тот это понимал. Он ничего не сказал в свое оправдание, только лишь докурил сигарету, дунув прямо в лицо блондину. -Ошибаешься, -Питер закашлялся, отгоняя дым от своего лица. В глаза въедались ядовитые пары, проступали неприятные ощущения, жутко щипало, приходилось щуриться, чтобы увидеть нахальное лицо брата, которое было очень близко в данный момент, -Ты намного хуже никотина. Эд ушел, бросая окурок вниз, ушел, чтобы собирать вещи брата. Пит проводил младшего взглядом, вздыхая, стеклянными глазами взирая на улицу. Он слышал, что Люси, узнав о отъезде брата, в слезах шептала, что он нарочно уезжает, что он их предает. Эд тоже, наверное, считает, что Питер предал их. Пусть думает. Оправдываться ему не в чем, он ни в чем не виноват. Но остался неприятный осадок, ощущение того, что его выставили из дома, плюнули в спину, громко захлопнули дверь. Он здесь чужой, а Эд-свой человек. Вот откуда его непримиримость, вот откуда веревочка вьется. -Через день я уезжаю. Решай, что ты намерен делать. Я могу помогать тебе только при условии, что ты будешь готовиться к вузу. В ином случае тебе придется самому позаботится о себе. -Я не думаю, у тебя нет оснований для больших беспокойств, -Пит думал, что он явно намекал на будущую службу, -я поступаю на работу. Эдмунд сидел на подоконнике, шаркая босыми ногами по полу. Темные завитки дыма вылетали из его рта, въедаясь запахом в одежду, улетучиваясь. -Ты почему не пришел фотографироваться? Он лишь бросил ленивый взгляд, сполз на пол, пришлёпывая до стола. Он задвигал ящиками, вынул фотографии, положил на стол: «Вот шестой класс, седьмой, восьмой. А вот и десятый, мы осенью фотографировались, кстати, никак не изменились, на, смотри.» Блондин не взглянул на фотографии, а только подошел сзади к брату, обнимая со спины, прижимаясь губами к макушке, зарываясь носом в черные пряди. Он сжал до боли веки, скрипнув зубами, будто бы готовясь зарыдать именно сейчас, когда брат рядом с ним. Эд многозначительно хмыкнул, понимая все, холодно, но мягко разрывая кольцо рук, перебрасывая сигарету к уголку рта. -Пит, мне нужно учиться. -Да, прости. Питер оставляет младшего в покое, уходит на балкон, взяв книгу и чай, садиться на диван и замолкает. Эд открыл сразу несколько учебников, углубляясь в прочтения, но мысли не хотели останавливаться на чем-то одном. Он знал, что скоро уйдет головой во взрослую жизнь, но только уже без строптивого братца, без его упреков, без слежки, без хмурых взглядов. Он будет один, будет громадный дом без солнца, без воздуха, выдыхающий из подвала запахи тухлой капусты и гниющей картошки. Перенаселенные коммунальные квартиры со склоками, судами. Лестницы, пропахшие кошками. Очередь за хлебом, сахаром, маргарином, табаком. Неотоваренные карточки. Интеллигентные мужчины в залатанных брюках. Интеллигентные женщины в замызганных кофтах. Часы простучали девять часов. Эдмунд нахмурился, потирая переносицу. Целый час он обдумывал свое будущее, но даже не притронулся к другим мыслям о семье, о сестрах, о брате… Питер как-то тихо лежал на диване. На воздухе крепче спится. Он вышел из-за стола, предварительно закрывая все книги, засовывая руки в карман, на цыпочках подкрадываясь к блондину. На журнальном столике стояла наполовину полная чашка с чаем. Гибискус, шиповник, клюква. Он ненавидел это сочетание, его буквально воротило от этого запаха. Вылив содержимое на улицу, Эд насладился недовольным шипением напитка, когда он ударился об асфальт. И все равно этот запах остался. Книга лежала на полу, Эд ее поднял, читая название. «Джен Эйр»? Брат, ты стал каким-то слащавым. Положив книгу рядом с кружкой, он сел напротив спящего, осматривая его лицо. В последний раз. Спящим он выглядел куда интереснее и спокойнее. Спокойствие. Оно шло ему, это точно. Была бы воля-можно было бесконечно смотреть на это, еще по детски наивное, спящее лицо. Открой он глаза, как все изменится. Взрослый взгляд обрамлял глаза, указывая на твердость мыслей и решений; губы сомкнуты, теперь уже редко когда тянутся в улыбке, только если рядом семья; брови строго сведены на переносице, лоб прорезает морщина. Но Эдмунд не хотел запомнить его хмурым. Он хотел запомнить его таким. *** Питер не проснулся ни на следующий день, ни даже рано вечером. Эд взволнованно подошел к нему, теперь уже покоящегося в кровати. Он знал, что брат устает на работе и в институте, но пропасть сутки было мощно. Парень отшучивался, что, мол, может он давно уже и помер? Сестры непонятно взирали на братца. Юмор юмором, но все же младший беспокоился. Присев на край кровати, он протянул руку прямо к носу Питера, замерев. Теплое дыхание обдало кожу, через несколько секунд рефлекс повторился. Живой. Эд беспомощно выдохнул, улыбаясь и этому. Нужно было собираться, ОНИ скоро приедут. *** -Да, хорошо, минутку, мне нужно наверх, за вещами, -бросает Питер, поворачиваясь. Он с надеждой во взгляде в коридоре ищет знакомую черную макушку, но лишь находит заплаканное лицо Люси и вот-вот потеряющую контроль над эмоциями Сьюзен. Он сбегает наверх, чтобы не видеть трагедию в лицах родных, и так тошно. Хватает чемодан, но замирает, замечает привычную нахальную улыбке брата и снова зажжённую сигарету. Пит сбился со счету, слишком много табака помещалось в этих легких, оставляя за собой серый пепел. Он даже ничего не может сказать по этому поводу, все равно будет курить, еще больше, чтобы назло. Старший подходит к младшему, как бы невзначай пройдясь плечом по его плечу. Тот понимает намек, поворачивает свое лицо, поджимает губы. -Уезжаю, -Питер тянет время, как может, но он уже слышит ворчание, доносившееся внизу. Он открывает рот, что бы сказать что-нибудь на прощанье, но Эд со свистом затягивается, закрывая рот, потянув вниз брата за белый воротник накрахмаленной рубашки, целует его, выдыхая табачный дым прямо в рот Питу, а потом отпускает, отходя на шаг, шмыгая носом. Эдмунд давно пропах дорогими папиросами, этот запах впитался в него самого, теперь это и его запах. И сейчас Питер жадно втянул дым, чувствуя, как он оседает внутри, раздирает небо, но не открывает рта, а лишь сглатывает горькую слюню. Теперь этот аромат надолго останется в нем. Он пахнет, как Эд. Выходя из дома, все соседи сбежались, чтобы проводить бедолагу. Дети перестали носиться, играть, прячась за юбки матерей. Сестры вышли на лестницу, что-то улюлюкая, всхлипывая, давясь слезами. Но Питер даже не посмотрел на них. Он нашел свою частичку, притаившуюся за шторами, внимательно всматриваясь. И кивнул, мягко улыбаясь. Нет, не отпускает его, он просто дает понять, что будет ждать. Просто будет ждать. *** Пройдет год, пока некто не постучится в дверь. Войны еще не было, но все чувствовали запах пороха, свинца и крови, все ощущали ее присутствие, все ее боялись. Эдмунд поднимет голову, оторвавшись от своих записей в тетради, явно хмурясь, недовольно пересекая расстояние от его комнаты до коридора. Он видит, как солдатик что-то протягивает сестре, холодно кивает и уходит, тихо закрывая дверь. Сьюзен качнулась в сторону, снесла вазу, но устояла на ногах, трясущимися руками сминая то, что ей сунули. Ее губы задрожали, налившимися от слез глазами, она посмотрела на брата. Черный конверт. Он и без того все понял, не тупой, теперь не ребенок. Слушать надрывное рыдание не хотелось, ком в горле так и встал, мертвенный холод не хотел отпускать. Черный конверт. Сьюзен решила сдать комнату Питера, Эд помогал убирать ее для новой жилички. В шкафу лежали коньки Пита, с длинными шнурками, завязанными в порванных местах узлами. Сьюзен взяла коньки и заплакала, они напомнили ей его детство. А Эду они напомнили морозный запах катка, пятно тусклого света на льду, оркестр, горячий чай в буфете, сутолоку раздевалки. И у него порванные шнурки были завязаны такими же неуклюжими узлами. Эти узлы мешали протянуть шнурки сквозь дырочки ботинок, приходилось долго возиться. И еще Эд вспомнил, как они, после катка, пошли в парк. Они веселились, танцевали танго, румбу, оркестр играл… И Питер защитил незнакомую девчонку, вел себя смело. Тогда, в парке, он казался ему героем. Теперь он понял, что он не герой. И вообще нет героев. Есть холодное завтра, промокшие люди, блеклые цветы и мертвенно-бледное тело. Эдмунд отказывался от пышных похорон, он думал, что делает правильно. Он делает правильно. Даже когда все ушли, а он не ушел-он делает правильно. Его белые розы мягко опустились около гроба, закрывая своей пышностью все могильные веники. Опустившись на одно колено, Эдмунд достал красную коробочку, звонко открыл ее. Уложенный в красный шелк, блондинистый солдатик подставил свое лицо к солнцу, держа в сцепленных пальцах розу. Они давно хотели это сделать. В письмах они признались друг другу и поняли, что нужно связать отношения конкретно. Сделать предложение на белом листке-одно дело, в живую-другое. -Согласны ли вы, Эдмунд Пэвенси, стать законной женой вашего старшего брата, истинного мудака, Питера Пэвенси? -брюнет одел на палец золотое кольцо, всматриваясь в свое отражение, -Согласен. Вытащив второе, он было притронулся к руке брата, но сразу отдернул ее, будто обжегся. Он был холодным, неприступным, чужим. Втянув воздух и прикусив изнутри щеку до крови, Эд резко схватил знакомую ладонь. -Согласны ли вы, Питер Пэвенси, стать мужем для меня? -ответа не последовало. Громко сглотнув, младший нахмурился, вставая с колена, наклоняясь над телом. -Объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловаться. Притронувшись губами ко лбу, Эд отпрянул от брата, поворачиваясь, судорожно ища в карманах брюк сигарету. Запрокинув голову, он несколько раз сморгнул слезы, давясь табачным дымом. Хотелось выть от одиночество, раздирающего его поношенную душу. Он знал, что нужно будет сплюнуть гнилую кровь к губ, вытереть руки от земли, сжать в кулак пальцы до побледнения костяшек и задохнуться в табачном дыме. Запах Эдмунда-запах дорогих папирос. Никотин-последнее, что осталось от его личности. Он знает, что это убьет его, но это не только его запах. Он может в нем задохнуться, он может в нем погибнуть, но этот дым теперь заменяет ему свежий воздух. Пусть яд оседает на легких, пусть разъедает сердце, пусть больно щиплет в глазах, пусть. Его брат намного хуже никотина. я дважды пробуждался этой ночью, я чувствовал твой запах на губах, обрывки фразы, сплюнутые с кровью, не приносили утешения в словах. молился всем, что есть во мне святого, сжигая легкие и проклиная смерть, о, Благодетель Бог, верни его живого, ведь не было приказа умереть. а в глотке никотин и сигаретный дым, солдатик обещал, солдат его сберег негоже в гроб ложиться молодым. а вот он Питера не уберег…