О Вавилонских Башнях

— Человек, вот скажи мне, что Человеки любят делать больше всего? Человек, тяжело вздохнув, доклацал какое-то длинное сообщение в социальных сетях, отключил интернет, вырвав модем из разъема, захлопнул крышку, зная, что уже через несколько минут пожалеет об этой нервозности. Черный крепкий чай, что был заварен довольно давно, едва не был опрокинут в процессе столь резких телодвижений. — Отвечать будешь? Тянуло Кота по ночам на философские разговоры и риторические вопросы обо всем и ни о чем. Временами он спрашивал лишь для того, чтобы просто порвать тишину тихим бархатным мурлыканьем. Даже ответ не был важен, главное — услышать свои тепло-медовые, в меру тихие, грассирующие мысли, принявшие слышимую форму. — Знаешь, мне иногда кажется, что все, что делают люди, абсолютно бессмысленно. Все эти походы на работу, зарабатывание денег, готовка ужинов и воспитание детей. Походы в кино. Поездки к маме на праздничные вареники. Опаздывания на трамвай. Поиск новых знакомых. Налаживание общения. Да, пожалуй, именно налаживание общения — самая бессмысленная вещь. Крадущимся шорохом речной гальки шелестели часы в углу комнаты, тени и световые пятна от машин, пробегавшие из угла в угол словно при игре в салки, превращали комнату в мирно спящую полосатую кошку. — На самом деле, Человек, я немного не это спросил, ты словно не услышал. Что вы, Человеки, любите… — Больше всего мы любим рушить то, что долго и с трудом делаем, при этом восхваляя самих себя и свою гордость. Помнишь про Вавилонскую башню? — Строили, не поняли друг друга, разрушили все, что могли; кратко и верно, да? — Веришь, Кот, столько обломков подобных Башен каждый носит с собой — хватило бы квартал новостроек сдать для молодых семей. Вот решат люди подобную архитектурную конструкцию строить, блоков понатащат, даже одинаковые или ну совсем похожие найдут и радуются. А после, кто медленно, а кто и ударными темпами, блоки друг на друга ставят, ввысь ползут. И, казалось бы, еще чуть-чуть — вот оно счастье — но нет! То блоки не подойдут друг к другу, то кто-то посторонний в цвет грязно-серый покрасил или слово какое матерное написал маркером спиртовым, а то и вовсе блок пропал, словно и не было его, будто придумали лишь для хвастовства. Вот и начинаются раздоры. Самое страшное — когда язык общий забывают, кричат что-то свое, вроде и слушают речь, а другого услышать и понять не могут. Ладно, если покричали, а после снова строить начнут, немного коряво, сбоку, но все же продолжают движение. Но бывает и по-другому, остаются недостроенные корявые конструкции стоять. А иногда и вовсе падают, задевая тех, кто рядом оказался. — А дальше? — А дальше начинается самое «веселое». Каждый, считая, что лишь он самый умный, правильный, хороший, начинает доказывать, что он-то все правильно делал, все по планам строительства, блоки ровненькие, красивые, как на подбор, а вот товарищ — нечестный, все второсортное, корявое, цвет некрасивый. И матерные надписи черного цвета именно его. Знаешь, что это? — Гордость? — Если бы, Кот. Гордыня. Самый страшный, на мой взгляд, грех, связанный не со слабым телом, а с темной душой. Не можешь светить сам — свечи-лампочки всякие ищешь, иллюминацию устраиваешь, вон-де, смотрите, какой я весь яркий и мигающе-интересный, все затмеваю. А свет выключишь — пыль по углам в солнечном свете видна, сухой таракан кверху лапками прилег, ладно, если один. Под окнами прошуршала машина-зверь, перепрыгивая с фонарной тени на тень. Что-то пели за стеной соседи, что-то неразборчивое грустно-радостное, как и следует петь чтоб тебя поняли, не разобрав слов. Шуршали трубы, отзываясь на внутренний огонь, живущий в чреве кухонного газового дракона. — Не волнуйся, Кот, просто сегодня меня все же под шум ругани на двух разных языках придавило особо увесистым блоком с «мир, труд, жвачка» на левой грани. А знаешь, в чем ирония? Что я сам это на нем написал, хотел помочь горе-строителям. — И… и что теперь? — Теперь? Не знаю. Может снимут его с меня, а может сам выползу, правда, помятым. Но на стройку больше лезть не буду. — Вот и правильно, еще и каску носить было бы неплохо, а то голова твоя бедная страдает. — Кот потянулся, расправляя зонтичные спицы когтей. — А сейчас — допивай свой Эрл Грей, а то он почти достиг комнатной температуры, и спать. А завтра будем доставать тебя, отряхивать и поправлять. Еще красивее станешь, обещаю, интереснее и многогранней — это уж точно! Комната постепенно наполнилась каминно-хрустящим утешающим урчанием ночного пушистого философа.