Self-Destruct With Me

Лос-Анджелес совсем не похож на Брэдфорд. Это свет, к которому он не привык даже спустя все эти годы. Уже почти 5 лет. Все люди разные, проживающие жизни, которыми у него никогда не было шанса обладать. Это расслабленная обстановка, где никто ни о чем не беспокоится. Он устал. Он смотрел на мир с гостиничных номеров, со сцены, видел лица, которые пытался запомнить, но не мог. На какое-то время мир перестал вращаться для него. Он полностью выкладывался в своих песнях, а затем шел спать в кровать с холодными простынями, думая, что мог быть лучше. Дверь Зейна открыта. Он мог слышать крики фанатов снаружи, которые всегда умудрялись найти их, как бы сильно менеджмент ни старался скрыть их от публики, пока не требовалось развлекать их снова. Иногда Зейну хотелось присоединиться к ним: смешаться с толпой перед отелем, кричать изо всех сил людям, которые даже не знают его имени. Он думал, что это могло быть облегчающим: находиться по другую сторону эстрады, рисовать плакаты и надевать собственноручно сделанные футболки, подпевать любимым моментам и просто быть. Но он не обычный человек, как бы ни пытался убедить себя в обратном. Он больше не просто Зейн. Не был просто им с того момента, как решил подняться на сцену, чтобы доказать Саймону Коуэллу, что он заслуживает этого. Вещи меняются, и он знает это. Однако никогда не предполагал, что будет одной из них. — Ты в порядке, приятель? Это Лиам, потому что это всегда он. Потому что, когда дверь Зейна открыта, Лиам единственный осмеливается распахнуть ее шире. — Да, дружище. — Уверен? Зейн в нескольких шагах от окна, которое возвышается от пола до потолка. Город расстилается перед ними, окрашенный мягкими оттенками, которые он прежде никогда не видел, пока не вступил первый раз в самолет. Луи шептал выдумки на его ухо, а Лиам хихикал и покачивался, однако хватал его руку, когда Зейн чувствовал их взлет и забывал как дышать. — Да, Ли. Просто устал. Лиам садится на постель Зейна, откидывается на изголовье кровати так, будто это его место. Все же в какой-то мере это так. Лиам был рожден для этого. Рожден, чтобы вкладывать душу в слова, которые не может сказать, но знает, как спеть. С мелодией и ритмом в своих венах, он рожден, чтобы находиться в центре внимания, и развлекать толпу, и проводить ночи за потягиванием виски из мини-бара, и наблюдать за закатом в местах, в которых никогда не думал, что окажется. Он не такой, как Зейн, который любил тишину своей небольшой комнаты и рисовал до протертых пальцев. Его мама готовила и подпевала Фрэнку Оушену, и Крису Брауну, и всем людям, которых он никогда не ожидал увидеть в реальной жизни. Если бы они были рисунком, Лиам бы занял бы целый холст, а Зейн просто бы подписал свое имя. Зейн — это я был здесь, это все, что вам нужно знать, в то время как Лиам — это смотри на меня и никогда не отводи взгляд. Зейн никогда не отрывал взгляда от Лиама с самого его появления в жизни парня, но не мог сказать ему это, потому что ему 21 и он боится влюбляться. — Перестань замыкаться. Зейн хмурится, потому что слова вроде замыкаться звучат странно от него. Старается разгладить морщинки на переносице, выдавить улыбку, потому что Лиам всегда заслуживает ее. Не имеет значения, насколько Зейн угрюм, не имеет значения, насколько он замыкается. — Я не замыкаюсь, бро. Лиам закатывает глаза, он становится хорош в этом. Слишком много времени, проведенного в тур-автобусе с Луи Томлинсоном, позволяя ему портить себя, потому что Лиам никогда не беспокоился, чтобы вписываться к остальным из них. Хотя Зейн сказал, что ему не нужно беспокоиться, когда кудряшки Лиама еще покрывали его глаза и их успех еще не покинул пределы Великобритании. Быть Лиамом Пейном — единственное, кем ему нужно было быть. — Замыкаешься. Но ладно, мы не будем об этом говорить. Зейн сбрасывает с себя кроссовки и ложится на кровать. Лиам близко, потому что он всегда близко и потому что его тело излучает тепло и какое-то чувство комфорта, которое Зейн пытается объяснить себе все пять лет. — Спасибо. Он поворачивает свое лицо к Лиаму, который уже смотрит на него с мягкой улыбкой. Он не делает такого ни с кем другим. Не заходит в гостиничные номера и не заваливается на кровать, он лишь находит так путь в жизнь Зейна. Преуспевает в завоевании места, которому подходит только он и никто больше (преуспевает в завоевании сердца Зейна своими мягкими руками и шепотом, но он не хочет думать об этом). — И все же, что ты тут делаешь? Я думал, что сон для тебя на первом месте. Лиам преодолевает расстояние между ними, пока его глаза не находятся на уровне глаз Зейна, и засовывает руку под подушку. Он может чувствовать теплое дыхание на своем лице, может практически посчитать каждую ресничку. Но он застывает на улыбке Лиама, не замечая его другой руки, двумя пальцами поглаживающей щеку, а затем поднимающейся к волосам. Они длинные сейчас, хоть и не такие, как у Гарри. Мягкая челка, которой не было в детстве. Лиам любит ее и не может удержаться, чтобы не взлохматить черные пряди при каждом удобном случае. — Так и есть. — И ты не можешь сделать это в своей кровати? — Не делай вид, что тебе не нравится моя компания, Зи, — он шепчет, подергивая мягкие волосы на затылке, пока Зейн тянется, чтобы схватить его запястье. Обвивает пальцы вокруг Только Время Покажет и не отпускает, даже когда рука Лиама возвращается к оттягиванию его челки от лба. — Это обидно. — Обидно, — Зейн фыркает, а его пальцы отпускают запястье Лиама, ползут вверх по его руке, пока не доходят до плеч, а затем нащупывают место под челюстью, где его затылок шелушится от подушечек пальцев, и Лиам хихикает, потому что мне щекотно, Зейни. — Ты провел слишком много времени в приложении «слово дня» у Гарри. Их ноги переплетаются вместе, и Зейн думает о том, что мог бы остаться так до конца жизни. Запертым в гостиничном номере с Лиамом, с дорогими задернутыми шторами, в городе, который стал домом только потому, что Лиам прямо рядом с ним. — Это не так, — отвечает он, но Зейн видит его каждый день, достающим телефон Гарри из его сумки и сосредоточенным на экране так, будто он на миссии. Потому что иногда люди говорят всякие вещи, а Лиам имеет привычку принимать все это близко к сердцу. — Я просто..совершенствовался. — Ты не обязан совершенствоваться для кого-либо, малыш. Лиам хмурится, и Зейн ненавидит это. Ненавидит, что это он заставил его хмуриться, ненавидит, что не имеет значения, как сильно Лиам старается заставить всех улыбаться, сам он не принимается в счет. Лиаму недостаточно махания рукой, или автографа, или отклика в твиттере. Он не делает ничего поверхностно, а только с полной пылкостью, и Зейн никогда не был таким. — Я не делаю ничего в первую очередь для кого-то, Зейн. Я не настолько глуп. Я знаю, что я не самый умный в группе. Конечно нет. — Хей. Хей, — Зейн освобождает руку, приподнимает Лиама за подбородок и заставляет посмотреть на него. Лиам смотрит, но думает, что никто не захочет глядеть на него, и отводит взгляд прежде, чем кто-либо успевает посмотреть. — Извини, Ли. Я не это имел в виду, ладно? Я люблю тебя. Именно таким, какой ты есть, хорошо? Лиам улыбается, а в уголках его глаз появляются морщинки. Он цепляется за футболку Зейна, притягивает его еще ближе. Зейн не хочет думать. Если он начнет думать, то разрушит все. Он будет думать о том, как сильно любит Лиама, и как сильно любит One Direction, и как сильно он не подходит им. — Цитируешь Бруно Марса для меня? Не слишком ли сентиментально, а? — Заткнись, засранец. Ты знаешь о моей слабости к нему. Лиам все же смеется, и Зейн не может не подхватить его смех, потому что это все, чего он хочет. Все, чего когда-либо хотел с того самого момента, как они встретились в Макдональдсе, с тех пор, как Зейн показывал ему, как рисовать дерево где-то в Южной Испании, и с тех пор, как Лиам залез в его постель в доме X-factora. Потому что Зейн был напуган и обеспокоен, а Лиам просто знал. — Да, я знаю. Смех смолкал, пока не остались только мягкие улыбки. Лиам поднимается с кровати, переодевается, пока на нем не остаются только боксеры, и Зейну нужно отвести взгляд. Он поворачивается обратно к Лиаму, когда слышит, как он подходит к выключателю, мягко ступая босыми ногами по ковру. В комнате становится темно, и кровать скрипит под весом Лиама. Зейн задерживает дыхание, зная, что должно последовать за этим. Он чувствует приближение Лиама, пока между ними практически не остается сантиметров и его грудь не прислоняется к спине Зейна. — Я люблю тебя, Зейни. Зейн проглатывает ком в горле и старается успокоиться, когда Лиам оставляет влажный поцелуй на задней части его шеи. Его нос щекочет, а руки движутся медленнее, прижимая Зейна еще ближе к своей груди. — Я тоже люблю тебя, детка, — он шепчет и держит свои глаза открытыми, пока дыхание Лиама замедляется, а его руки обхватывают талию. Зейн неровный по краям, и он не может сделать это. Он не может подходить Лиаму, потому что это будет значить, что Лиаму тоже придется приспособиться. Сломаться там, где разбит Зейн, и только так они смогут соединиться. Зейн не хочет этого. Он никогда бы не хотел, чтобы Лиам чувствовал то же, что и он. Огни в Лос-Анджелесе погасли, город такой тихий, каким никогда не бывает днем. Цвета потускнели, появилась темнота, которая сопровождала Зейна повсюду. В комнате холодно, и Лиам забыл натянуть на себя одеяло, белые простыни беспорядочно помяты возле их ног. Зейн задается вопросом, можно ли быть слишком влюбленным. Сходить с ума по человеку настолько, чтобы разрушить его настолько же, насколько разрушил себя. Он спрашивает себя, разрушил бы Лиам себя вместе с ним, если бы он попросил. Бросил бы сцену и оставил бы группу, спрятавшись где-нибудь в маленькой комнате вместе с Зейном. С краской под его ногтями и r&b музыкой на фоне. Он не хотел этого. Он даже не хотел этого, но не мог перестать размышлять, пока Лиам сопел ему в шею и переплетал их ноги. Он боится быть влюбленным, потому что он плох в этом. Потому что знает, что полностью разрушит его. Потому что Лиам не последует за ним, потому что Лиам занимается такими вещами, как игра в приложении «слово дня», хотя Зейн не хочет, чтобы он это делал. Лиам — это Лиам, а Зейн это просто Зейн. Он не может быть нормальным, но и в нем нет ничего особенного тоже. Поэтому он засыпает в чужой постели с холодными простынями у его ног, крепко прижавшись к теплому телу возле него. Он думает, что может быть больше, чем One Direction. Он думает, что может быть больше, чем безнадежно влюбленный в того, кого не хочет менять. Он засыпает, думая, что может быть больше, чем это. Вещи меняются. Но некоторые вещи просто нет. И не имеет значения, как сильно он хотел бы этого.

***

Это начиналось так; Закрытые глаза, слишком ранние пробуждения, чтобы начать жизнь, которую он никогда не мечтал иметь. Люди пялились на него, когда он пытался покорить Англию своим голосом. Обеспокоенный. Напуганный. Мальчик с прической Бибера и голосом, покоряющим каждого. Поздние ночи в незнакомом доме, нежные прикосновения и медлительные размышления. Лиам открывает глаза. Он наблюдал, как Лиам превращается в мужчину, причем в чертовски замечательного. Он смотрел, как Лиам рискует и нарушает правила. Он видел, как Лиам влюбился в девушку, которая не заслуживала его, и видел, как у них ничего не получилось. Наблюдал за его ошибками и усилиями, чтобы все исправить. Наблюдал за Лиамом на сцене и смотрел, как он крадет сердца людей своими высокими нотами или танцевальными движениями. Смотрел, как увеличивается его тело вместе с мускулами и их игрой на его спине при каждом движении. Видел его, и он был красивым. По-прежнему красивый. Смотрел, как он дышит и живет. Зейн наблюдал, как он прогибался, и ломался, и падал, а затем снова поднимался. Он наблюдал за Лиамом так внимательно, так сосредоточенно, что забывал закрывать свои глаза снова.

***

Еще не посветлело, когда он проснулся. Лос-Анджелес все еще тихий, и он может видеть, как танцуют тени, может видеть силуэт Лиама в ванной. Он всегда так делает, никогда не может проспать всю ночь, не поднявшись хотя бы один раз. Будь это хождение в туалет или раскуривание сигареты на балконе в городе, название которого не помнил. Или смотрел на себя в зеркало, пытаясь понять, кто он такой, как это делал Зейн иногда. Старался подобрать улыбку, которая подходила бы его лицу, даже если она ненастоящая, и пытался заставить появиться морщинкам в уголках глаз, потому что они всегда появлялись, когда он действительно улыбался, фанаты ведь проницательны, они заметят. Лиам выходит из ванной тихо, думая, что Зейн все еще спит. Он проводит рукой по волосам, мягко спадающим на лоб. На нем только боксеры, и Зейн ничего не может поделать с тем, что его взгляд опускается к его груди с участками светлых волос, и ему хочется уткнуться в него носом, вдыхать его и сохранить его навсегда в своих легких. — Я не хотел разбудить тебя. Зейн переводит взгляд на его виноватое выражение лица. Он выглядит таким кротким, руки болтаются по бокам, а свет, который он всегда забывает выключить, освещает его тело. Он выглядит более усталым, чем Зейн себя чувствует. — Ты не разбудил. Он ждет, что Лиам заберется обратно в кровать. Она кажется слишком большой без Лиама рядом с ним. Слишком холодной. Слишком кажется местом, которому он не принадлежит. Но вместо этого он направляется к окну, где раскинулся Лос-Анджелес: пейзаж, к которому он никогда не привыкнет. Они одинаковые. Зейн знает это. Они одинаковые, потому что у него мысли, и долгие взгляды, и излишние касания, и он знает, что у Лиама они тоже есть. Может быть, они оба боятся быть влюбленными, узнать значение этого и с треском провалиться (что самое главное). Потому что они всегда были такими. Неспособными начать что-то без размышлений о том, как это закончится. — Я не хочу, чтобы ты уходил. Зейн садится, сбрасывает одеяла с ног и встает с кровати. Лиам не должен думать так. Он должен сиять от улыбок и свято верить в преданность Зейна. Если он когда-нибудь соберется уйти из жизни Лиама, он сделает это так: в середине ночи, когда в городе еще темно, тихо соберет свои вещи и уйдет без единого слова. Он бы не хотел видеть лицо Лиама и не хотел бы говорить с ним. Потому что Лиам знает, как заставить его остаться, и это слабость, которой Зейн не может всегда поддаваться. — Я не собираюсь никуда уходить. — Но ты хочешь, — он говорит и прижимает руку к стеклу. Так, будто это заставит его быть ближе к людям снаружи. К тем, кого не волнует его имя, или как он живет, или как сильно разрушает себя. — Я знаю, что ты хочешь, Зейн. Он не может удержаться, чтобы не подойти к Лиаму. Он не обернулся, но Зейн и не хочет этого. Он просто прижимается ближе, игнорируя тепло оголенной кожи Лиама, и касается лбом задней части его шеи. Он не хочет говорить, потому что если начнет, то солжет. А Лиам не заслуживает этого. Поэтому он просто обхватывает руками его талию, волосы на торсе Лиама щекочут его руки, пока он вдыхает его и молится, потому что даже спустя почти пять лет Лиам понимает его через прикосновения. — Можешь хотя бы сказать мне когда? В уголках глаз появляются слезы. И он ненавидит плакать, но Лиам всегда делает его слабым. Его руки все еще прижаты к стеклу, и Зейн хочет взять их в свои, собрать их вещи и просто убежать, просто сделать это все вместе. Но он не делает этого. Только дышит, и даже это кажется почти невозможным. — Думаю, когда слишком устану двигаться вперед. Это дерьмовый ответ, но Лиам все равно кивает, откидывает голову назад и кладет ее на плечо Зейна. Он такой красивый сейчас. И всегда был красивым, даже когда так не думал. Когда у него были кудрявые волосы и оксфордские рубашки, когда он пел ты не знаешь, какой ты красивый, когда сам не знал этого про себя. — Ты мое спасение, малыш, — он шепчет, и Лиам закрывает глаза, одной рукой захватывая руку Зейна, покрытую старыми и новыми татуировками, с пульсом, неизменно учащающимся, пока Лиам дышит рядом с ним, — мое единственное спасение. — Пока ты не спасешься по-настоящему. Лиам так близко, его тело горячее, и Зейн был абсолютно серьезен, когда говорил, что хочет уйти вместе с ним. Взять его руку и никогда не отпускать, пока они не будут достаточно далеко от студий и сцен, от людей, которые хотят от них что-то. Ему все равно, если это разрушит его. Все равно, пока Лиам остается с ним. Вместо этого он спрашивает: «Ты любишь меня?» Потому что он нерешителен, потому что у него есть привычка истолковывать вещи неправильно. — Это самый глупый вопрос, который ты мне задавал, — Лиам убирает руки и поворачивается к нему, встав еще ближе, чем раньше. Грудь прижата к груди, и их носы соприкасаются. — Ты знаешь, что люблю. Зейн кивает, испуганный. Он всегда боится, разве не так? Боится жизни, за которую должен быть благодарен, боится того, что люди могут подумать о нем, боится сцены, боится парня, мужчину. И боится влюбиться в него. И, возможно, даже больше этого он боится, что будет, если Лиам тоже влюбится в него. — Тогда поцелуй меня. Может быть, он переоценил свой страх. Потому что, когда Лиам держит руками его щеки и наклоняется, чтобы прижать свои губы к губам Зейна, он не испуган. Он не испуган, когда Лиам проталкивается дальше и позволяет своему языку проскользнуть в его рот, в то время как их бороды трутся, а пальцы Зейна впились в голую кожу. Он утопает, да. Впервые чувствует себя свободным, когда Лиам скользит пальцами от челюсти к футболке, забираясь под нее, обхватывая руками запястье и продвигаясь все ближе ближе, пока между ними не остается ничего, кроме ткани одежды. Лиам целует так, будто его жизнь зависит от этого, стонет ему в рот, в то время как его язык исследует язык Зейна, а затем прикусывает губу и отстраняется — всего лишь на секунду — чтобы встретиться взглядом с Зейном. Зрачки увеличиваются, а дыхание учащается, он такой прекрасный, и возвращается обратно, приподнимает футболку вверх, снимает ее, кладет руки на задницу, сжимая ее, и Зейн стонет. У Зейна становится тесно в трусах, и у Лиама тоже. Члены трутся друг о друга, и им (парням) так хорошо. Он никогда не делал этого с парнем и предполагал то же самое про Лиама, но это чувствовалось, как возвращение домой, когда он умудрился стянуть трусы Лиама достаточно низко и схватить рукой его член. — Блять, Зейн. Он усиливает хватку, но Лиам не жалуется. Вместо этого он проскальзывает руками в трусы Зейна, хватает его зад, притягивает ближе так, что его член натирает живот Зейна, и снова стонет. — Ты хочешь этого? — Да, малыш. Тебя, я хочу тебя. Он не боится, когда Лиам толкает его в сторону кровати и полностью стягивает его трусы, почти запутывается в его футболке и хихикает, пока тот смотрит на него голым в постели. Он не боится, когда Лиам покрывает поцелуями его живот, перед тем как взять член в свой рот, он неопытный и неумелый, но идеальный. Он не боится, когда Лиам открывает его своими осторожными пальцами и мягкими стонами, потому что черт, Зейн, ты выглядишь так хорошо. Он не боится, даже когда Лиам входит в него в первый раз, мучительно медленно, но так хорошо. Зейн обвивает ногами талию Лиама, и их бедра двигаются вместе. Это все, чего он когда-либо хотел, — дышать в губы и выкрикивать имена друг друга. Он не боится сегодня. Может быть, утром будет, но не сегодня. — Ты лучший вид разбитого сердца, Ли, — он шепчет, когда солнце поднимается и Лиам крепко спит рядом с ним. Он не боится, но кажется, что должен в этот раз.

***

Они не останавливаются. Зейн не уверен, любовь ли это: тайные поцелуи за кулисами, когда никто не видит, рука на его заднице и шепот в его ухо, когда прожекторы направлены не на них. Они никому не говорят, даже своим товарищам по группе. Зейн передает Лиаму копию своего ключа и ждет его ночью, когда все спят. А затем следуют быстрые поцелуи и сплетенные тела под простынями. Он не знает, любовь ли это. Потому что иногда Лиам груб с ним, когда толкает его к стене и берет таким — не полностью раздетым, когда его ноги обхватывают талию Лиама. Иногда они делают это медленно. Зейн на коленях Лиама, тела двигаются вместе и, задыхаясь, шепчут друг другу в рот ты нужен мне. Он не знает, любовь ли это, или похоть, или привязанность, или отчаяние. Это Лиам. И этого достаточно.

***

До тех пор, пока это не становится недостаточным.

***

Они не ссорились из-за этого. Не кричали друг на друга, как он думал. Как он думал, что они должны. Лиам не двигался, даже не смотрел на него. Он просто сидел, опустив голову на руки, будто то, что он не смотрит на Зейна, облегчит все. — Ты знал, что это случится, Ли. — И что, Зейн? Разве это означает, что это должно причинять меньше боли? Он хочет, чтобы Лиам кричал на него, чтобы швырнул что-то в него, разбил вещи. Потому что, по крайней мере, это было бы более реально, все это. По крайней мере, это дало бы понять, что он действительно любит Зейна. Потому что, в конце концов, он бы боролся за это. Даже если единственным человеком, с которым он бы боролся, был бы сам Зейн. Но он не сделал этого. Он просто сидел здесь, на гостиничной кровати с холодными простынями, где они начали все. — Конечно нет, но Лиам.. — Нет, Зейн! Нет, ты не можешь так поступать, — он встает, и его лице, наконец, обретает какое-то выражение. Он всегда думал, что Лиам смешной, когда злится. С красным лицом и вздутой веной на лбу. Но сейчас это не смешно. Не сейчас, когда Зейн на грани того, чтобы отпустить, а Лиам почти позволил ему упасть (влюбиться). — Ты всегда просил меня остаться, Зейн. Каждую ночь, которую я провел с тобой, каждый гребаный раз ты просил меня остаться, и я всегда оставался! Это несправедливо. Это, черт возьми, несправедливо, что именно ты всегда тот, кто уходит. Он вспомнил, почему не хотел влюбляться. Почему не хотел начинать что-то без желания узнать, чем все закончится, потому что вот как это заканчивалось. — Это другое. — Нет, не другое, Зейн. — Это другое. Я люблю тебя, Ли. Но я не люблю это. Я не могу остаться! Я просто не могу. Он подумал, что тут они сломались. Тут они сняли маски в первый раз за месяцы и осознали, что то, что они видят, может быть не тем, чего они хотят. Лиам больше не злится, он лишь прислоняется спиной к изголовью кровати, обращая лицо к потолку. Он выглядит выжатым. Пустым. Зейн тоже чувствует пустоту. Чувствовал уже давно. Но он боялся сказать что-то, старался держать это в себе, пока сегодня на сцене он едва не сломался перед тридцати тысячами людей, и первой вещью, которую он сделал, когда вернулся, было собрать вещи и сказать ассистенту заказать ему билет до Лондона. — Я знаю. Черт, Зейн. Я знаю. Это казалось поражением. Может, так и должно было быть. Может, любовь непостоянна, может, и их тоже была такой. Он не знал, что делать, и просто пополз по кровати, усаживаясь рядом с Лиамом, и разжал его кулаки, забирая их в свои. Они сидели так, пока огни снаружи не погасли, просто вдыхая друг друга. Лоб Лиама прижат к его виску, и время от времени он целует его туда. Чтобы напомнить Зейну, что он все еще здесь, что он остается, ожидая, пока Зейн больше не сможет. — Зейн, помнишь, как ты сказал, что я твое спасение, пока ты на самом деле не спасешься? — Да, малыш. Лиам отворачивается от него, чтобы дотянуться до выключателя и погасить свет. Зейн наблюдает за ним, как делал это с самого-самого начала, как будто его жизнь отображалась перед ним. Застенчивый семнадцатилетний мальчик — и уже правит миром. Сейчас он наблюдает за тем же мальчиком, двадцатиоднолетним мужчиной, который все еще правит миром, правит миром Зейна. Немного сломанный сейчас, но не такой разбитый, как он, и это все, чего он когда-либо хотел. — Ты тоже был моим спасением. Он не знал, когда Лиам заснул, знал только, что сам он не спал. Что продолжал смотреть, время от времени протягивая руку, чтобы коснуться его, потому что понятия не имел, когда ему снова представится такая возможность. У Зейна всегда была способность к саморазрушению. Способность к нахождению способов уничтожению себя, необязательно плохих. Необязательно как чувство собственной боли или желание причинить ее себе. Больше как влюбленность, знание того, что когда-нибудь он провалится в этом. Он думал, разрушает ли Лиам себя тоже. Чувствовал ли хоть раз, что любит Зейна только потому, что ему нравится боль из-за этого. Он не знал. И никогда не спросит. Некоторые вопросы лучше оставлять без ответа, и вот почему он прошептал, как сильно любит Лиама, глубокой ночью, с сонным городом за ними, в чужой стране, и со всем вокруг, с чем ему придется проститься. Он сказал это потом, потому что не хотел знать. Он помнил, как думал в Лос-Анджелесе, что мог бы быть больше, чем это, чем бы это ни было. Сейчас он лишь думает, что он не может быть больше, чем когда он был с Лиамом. Лиам далек от пробуждения, но он издает бормотание, которое звучит чертовски похоже на я тоже люблю тебя.

***

День только начинался, птицы щебетали за окном, потому что весна только наступала, когда ему позвонил ассистент и сообщил, что его ждет самолет. Он надел обувь, зашел в ванную и забрал свою зубную щетку, стараясь игнорировать щетку Лиама. Только потом он останавливается, оглядываясь вокруг. Думает, что, может быть, весь мир не похож на Брэдфорд, а он всегда хотел быть там, где его дом. Его глаза рассматривают Лиама, как и всегда. Он все еще в своих джинсах, белая футболка немного задралась там, где Зейн не мог удержаться от прикосновения прошлой ночью. Он по-прежнему спит, и он по-прежнему такой красивый, что Зейн на секунду забывает как дышать. — Ты был создан для этого, — он шепчет ему. Создан для того самого, чего Зейн никогда не мог понять. — А я нет, — но он не сказал этого. Даже если он знал. Он делает глубокий вдох, делает его за все те разы, когда не мог дышать и оглядывался. Думает о своей маме, и сестрах, и Англии, и о доме, и о том, что Лиам больше не будет частью этого. Он думает о сцене и тысячах людей, которые защищали его имя несмотря ни на что, и о том, что уход возвратит долг, даже если они не осознáют это. Он думает о парнях, и песнях, и ссорах, и хороших воспоминаниях, и кошмарах, и он думает, что ничто в мире не сравнится с тем, что он делал тут. И он думает, что у него наконец будет время, чтобы выяснить для себя, что это значит. Зейн никогда не любил американские горки, но его жизнь была одной из них. И поездка вниз всегда настолько более волнующая, чем вверх. Лиам не проснулся ни разу. Не проснулся, даже когда Зейн наклонился, чтобы оставить поцелуй на его губах и зарыться пальцами в его волосы. Он уходит. И не оглядывается назад.

***

И когда он возвращается домой, вдыхая свежий воздух Лондона впервые так глубоко, и с нетерпением ходит вокруг, он получает сообщение. Не разгневанное или разочарованное. Просто; Я тоже люблю тебя, Зейни. Он улыбается так, что в уголках его глаз появляются морщинки, потому что он дома.