Шоколадный угар

Фото: https://pp.userapi.com/c638826/v638826709/48326/c1nGKpxREgY.jpg https://pp.userapi.com/c637416/v637416709/4fe55/LOUGERqvUSA.jpg https://pp.userapi.com/c637416/v637416709/4fada/aK8XwwutBko.jpg https://cs540106.userapi.com/c638123/v638123709/43bae/9QVv2tMTkJ8.jpg https://pp.userapi.com/c637416/v637416709/4f906/PMpgvDK8s8M.jpg https://cs540106.userapi.com/c638123/v638123709/43b04/4rd8dTPO5IQ.jpg https://cs540106.userapi.com/c638123/v638123709/43a82/tNeDrPBEnpI.jpg https://pp.userapi.com/c637416/v637416709/4fa1d/ZJaC04v6pQ4.jpg https://pp.userapi.com/c637416/v637416709/4faad/LIS61ZsjccM.jpg Аудио: Нервы – Перегорели медленно, медленно, медленно гаснет светильник, чадит пустотой, заполняя дыхание. раненое сердце рваное мечется уже несколько месяцев, бьётся резче, но оно повешено. в моих глазах пепел, опущенный в воду от скуренной нами нежности. мы подарили друг другу молодость, теперь подарим друг другу билеты во взрослую чёрствую жизнь. я чувствую, что ничего не чувствую, так скажи мне, скажи мне, как это перетерпеть? я не хочу пить, но как это перетерпеть? и я не знаю, сколько, ты не знаешь, стоит ли вынимать иголки. мы не знаем, что это. я падаю, даже когда ты держишь, я погас раньше, чем твоя надежда. нам с тобой нечего скрывать под одеждой, мы такие родные, но не будем прежними. целую тебя с горьким комом в горле, руки сжимают утраченные мечты. я больше никогда не буду таким тошным за то, что у меня есть только ты. немой секс, политый лидокоином, закрыты глаза, передо мной не ты, я ничего не вижу, мне больно, я стыну, прости! но мне надо уйти, холодный душ мне теперь по душе, мёртвые мысли стекают по исцарапанной шее. прости меня. нет, не прощай! нет, прощай! мы перегорели!

      Ты помнишь блеск в глазах? Ты помнишь мурашки по коже? Ты помнишь нежность? Ты помнишь страсть? Помнишь любовь нашу? Правда, помнишь? Тогда расскажи мне; тогда мне всё с пометкой «наше» распечатай да расклей по стенам, запри меня, не дай вырваться на волю. Знаешь, я будто бы в коме… Какие уродливые обои мы выбрали в нашу комнату; закрываю глаза, не потому что поцелуи твои приятны до тихой истомы, а потому что видеть обстановку вокруг уже пару месяцев сряду как не могу. Ты стараешься, извиваешься телом, моё - пытаясь расшевелить, но не по велению твоей руки голова склонена набок. Твои хаотично разбросанные вещи, мои – уложенные в стопку… Ты не удивлена? А я вот переживала это изменение стопку за стопкой, пока ты на локтях в стойке, закусив губу, давила тяжестью тела на мат. Матами и я бросалась. Чаще всего в тебя. Чаще - в спину. Чаще - молча. Ты всё пожимала плечами, мол не знала, чем заполнены теперь наши чаши. А чего здесь, собственно, знать? Они пусты. Я пуста. Густой туман между нами, поэтому тебя не вижу, наверное. Но, может, потому что совсем на тебя не смотрю. Прячься в трюм. Твой взор в ответ угрюмый пропущу, не постесняюсь. Ты что-то твердишь прям под ухом и всё никак не замолкнешь. «Там вода, говорю», - наконец, слышу я чётко. Господи, твоя глупость уже сидит в печёнках. Посмотри на нас: мы в чёрном. Посмотри: мы тонем. Тонем? Ах, нет, уже и вовсе на дне. - Остановись, прекрати, - со злостью в голосе проговорила Лена и оттолкнула от себя Серябкину, прикрыв своё обнажённое тело подушкой. - Что такое? – обеспокоенно спросила Оля, видевшая, что с девушкой последнее время проходит что-то крайне непонятное. – Давай поговорим. - Не о чем нам с тобой говорить, - нахмурилась Темникова, поднялась и, шустро одевшись, направилась в сторону балкона. - Оденься теплее, - попросила Серябкина, - не лето. - Да что ты говоришь? Я и не заметила без тебя, - закатила глаза Лена, но всё же накинула на себя куртку.       Оля решила опустить этот момент, решив, что та действительно прислушалась к её словам, но истина была проще: в кармане Темникова спрятала пачку сигарет, которую теперь теребила, сама ещё не укрывшись от взора Серябкиной. А Серябкина всё смотрела ей вслед и, как только Лена закрыла за собой дверцу, опустила глаза в пол и смахнула слезу.       Слезу слезой по нашим с тобою следам, что тают, как миражи, на глазах. Ты просишь остановиться, вновь убегая назад. Я стою, не двигаюсь и не дышу, душа порывы души. Думаешь, что ничего не вижу, но знаю прекрасно, что после скуренной сигареты запрячешься в ванной на полночи. Скажи, как тебе помочь? Скажи, что с тобою вдруг сталось? Это всего лишь от выступлений и перелётов усталость? Дай подсказку, самую малость. Скажи, что мне не показалось, и в силах я вернуть в наш дом радость, как нам и мечталось. Но… твой взгляд полон жалости, и я знаю давно: между нами вся хрупкость сломалась… - Сегодня Рождество, - сообщила Оля вернувшейся девушке. - И что? – исподлобья взглянула на неё Темникова. – В церковь поедем? Я что-то не в духе. Да и дух святой тоже не во мне. - Лена… - Да что? – возмутилась брюнетка. – Шутки о Боге у нас не в чести? - Да я не про это, - попыталась объяснить Оля. – Поговори со мной, пожалуйста. - О Рождестве? – спросила Лена и, не дождавшись ответа, проговорила: - Значит так, Бог отправил на землю своего сына, чтобы он погиб за грехи людские. Вся эта затея показывала силу жертвенной любви, и, если подумать, то получится, что, когда теперь начинается война, вышестоящие не отправляют молодых парней на верную погибель, а снова же показывают всей стране высшее проявление любви. А любовь, как известно, это забота. Значит, они заботятся об этих солдатах путём их смертей. Вот только наши новоиспеченные Иисусы почему-то трясутся и не хотят умирать. Но Боги, сидящие за тысячи километров за железными дверьми, до которых не долетят и уж тем более которые не прострелят летящие пули противника, не слышат их молитв, но при этом спасут и избавят от страданий той самой пулей. Понимаешь? - Нет, - нахмурилась Оля. - Люди придумали Бога, его сына и кучу историй, чтобы оправдывать свои действия, вот и всё. Так что все эти «праздники» - пустышки. - Я тебе просто сказала… - А теперь просто заткнись, - попросила её Лена и направилась в ванную, чтобы не наговорить Оле лишнего.       Темникова могла много чего сказать, фразы, которыми она бы накормила Серябкину, рождались внезапно, копились в голове. «У меня к тебе невероятно сильное чувство, - иногда репетировала Лена перед зеркалом, улыбаясь, - и имя ему «ненависть»». Она ненавидела Олю и уже давно бы задушила ею, если бы не другое сильное желание, перекрывающее предыдущее, – задушиться самой. Брюнетка открыла ящик и достала флакон духов, в которых уже давно кончились те самые духи. Хотя, как кончились… Были намеренно вылиты. Темникова хлебнула жидкость, что являлась заменой, и зажмурилась, закашлявшись. - Гадость какая, Господи, - проговорила она.       Проговорила явно, буквально по слогам, зная, что Его нет. Ведь если бы был, тогда бы забрал боль, тогда бы, в конце концов, забрал её. Но она, как известно, всё ещё была здесь, а боль – при ней. Вывод напрашивался сам собой, именно его она и озвучила Оле, видимо, намекавшей о надежде на спасение. Вот только Серябкина не знала, кого или что нужно спасать, как и Темникова, которая ужаснулась, как же в ней на самом деле много желчи. «Пусти любовь в своё сердце», - сказал бы ей любой из этих духовных служителей. Но она же пустила, пустила так глубоко, что теперь задыхалась и кричала. Кричала, конечно, молча, конечно, в себе. Ей хотелось знать, чем является любовь: демо-версией рая или же ада? Она вернула флакон на место и подняла глаза на своё отражение, обращаясь к себе: - У меня к тебе невероятное сильное чувство, и имя ему «ненависть».       Мука страдания исказило её красивое лицо, она задрожала и, упав на колени, сложила ладони перед грудью и зашептала тихо и сбивчиво: - Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу справиться с жизнью тяжёлой, душа моя стонет, душа моя грешная помощи просит. Помоги мне, Отец мой Небесный, дай силы мне, душу очисти от скверны мирской. Пусть мысли мои к Тебе обратятся…