"Я выпил и соскучился"

Телефон оживает на столике, коротко вспыхнув голубоватым светом. «Я выпил и соскучился». Для таких людей, как Макс, есть очень короткое и ёмкое определение: «мудак». Только полные мудаки пишут смс в два часа ночи. Только полные мудаки пишут смс в два часа ночи тому, кого послали нахуй с очень четким описанием маршрута. Никита поворачивается спиной к телефону, будто именно он в чем-то виноват, и снова пытается уснуть. Бесполезно, теперь он отвратительно бодр и невыносимо расстроен. Хотя обещал себе в который раз уже не поддаваться на эти провокации, не читать его сообщения, и вообще заблокировать к чертям. В его жизни слишком много невыполненных обещаний. Телефон снова подает признаки жизни, только теперь не короткой трелью смс, а заунывным воем звонка. Никита тянется за спину, берет адское устройство в руки, и отключает звук. Но не сбрасывает. «Максим». Экран гаснет, и в темном стекле отражается его, Никиты, растерянное лицо. Запавшие глаза с огромными синяками, сжатые в тонкую линию губы. Чертов Макс, чертова Москва, чертовы эмоции. Этот город, похоже, открывает новые горизонты не только творческие, но и душевные. «Максим». Макс из тех, кто не сдается. Телефон надрывается, привлекая внимание хозяина, но безуспешно. Минута, полторы, снова молчание. Ему должно надоесть, не может же он всю ночь звонить без перерыва. В глубине души Никита понимает, что всё Макс может, и звонить несколько часов кряду, и смсками закидывать, или даже прийти к его номеру. «Максим». Он мог бы выключить телефон, завернуться в кокон одеяла и попытаться уснуть. Он мог бы снять трубку и послать Макса нахер, чтобы точно обозначить свое к нему отношение. Мог бы, но вместо этого следит за моргающим экраном и считает секунды. Никите очень хочется отмотать время назад и никогда не познакомиться с этим засранцем. Не встретить его на кастинге, не пожать ему руку и не улыбнуться в ответ на глупую шутку. Взять и стереть недели и месяцы, вырезать из памяти и из жизни. И все бы остались в выигрыше, никаких тебе проблем, живи и радуйся. «Максим». Внутри постепенно закипает глухая злость. Большей частью на себя — за то, что такой безвольный слабак, и размазня, и идиот еще вдобавок. Хватка на телефоне теперь такая, что пальцы белеют. Хоть бы его никогда не знать. Боль, это, конечно, хорошо, от нее творчество только выигрывает, но всему есть предел. Никита чувствует, как близко он подошел к границе своего болевого порога. «Максим» Он наконец так яростно тыкает на кнопку сброса, что, кажется, почти продавливает экран. А потом еще раз, и еще, едва телефон успевает загореться новым звонком. Только вот на том конце провода такой же упрямый осел, как и в этом номере, поэтому игра продолжается. «Максим» — Ты можешь отвалить? Макс молчит. Никита буквально видит его лицо, подсвеченное только фонарями с улицы. Это, блядь, очень плохой симптом. После таких мыслей случаются ужасные, необратимые вещи. Например, вроде того раза, когда он впервые задумался о том, что этот «Макс с кастинга» ему нравится. — Я зайду. Не вопрос, не просьба, спокойная констатация факта. Он зайдет, и пусть только попробует ему кто-нибудь помешать. Никита складывает руки на груди и твердо решает не пускать Макса дальше порога. Ну, или коридора, на крайний случай. Два часа тридцать две минуты ночи. На улице темно и пусто. Москва, может быть, и не спит никогда, но только не в этом месте. Никита открывает дверь неожиданно потными ладонями, и делает вид, что собирается стоять на пути Макса любыми способами. Конечно, это не срабатывает. Макс пьян, но не слишком сильно. Как раз настолько, чтобы притянуть Никиту к себе, запустить руки под майку, и уткнуться ненормально горячим лбом ему в плечо. — Я соскучился. Оттолкни его. Выгони его. Сделай ты хоть что-нибудь, чтобы сохранить свое достоинство. Напомни, кто кого послал у выхода из Главкино. Вместо этого Никита зарывается предательски дрожащими пальцами в жесткие волосы и целует сухими губами Максима в висок. Наверное, это можно назвать полной капитуляцией. Скорее всего он потерял гордость где-то между быстрыми поцелуями на выходе из зала и вороватыми прикосновениями перед выходом из лифта. Может быть он понял, что больше не может притворяться незаинтересованным, когда Макс шептал ему в губы, привстав на носочки: «Ты мой». Наверное, что-то сломалось в нём, когда Макс первый раз сказал: «Ты мне нужен». А потом взял и женился. Никите хочется заорать. Снова невыносимое желание ударить, оттаскать за волосы — пусть это и пахнет бабской истерикой, плевать — и вытолкать за дверь. Вместо этого он послушно укладывается в кровать, переплетает пальцы с пальцами Максима, и прячет замерзшие ступни под одеяло. Теперь его неумолимо клонит в сон, наверное, потому, что тело слишком привыкло к именно такому градусу тепла, именно этому запаху одеколона, именно к этому дыханию. И ему совершенно наплевать, что Никита думает о предательстве. — Прости. Он всегда вот так. Сначала делает, потом думает, потом извиняется. А Никита прощает. Раз за разом, они как два заведенных болванчика. Вроде тех, что бьют друг друга по голове, разъезжаются, а потом по новой. Они с Максом друг друга мучают. По-другому никак не получается, как ни старайся, по-другому никого из них не научили. Это, блядь, ненормально, неестественно и нездорово, но продолжается, продолжается, тянется как приставшая к подошве жвачка. Липко. Противно. Никиту передергивает в полусне, когда под веками уже рождаются нечеткие образы будущего сновидения. Наверное, это будет очередной кошмар, от которого он подорвется в полшестого утра, заливаясь слезами. Не то, чтобы это было редким событием — Никита слишком впечатлительный, но обычно есть Макс, который обнимет, пожалеет и уложит обратно. Ночи без него превращаются в пытку, и эта зависимость пугает. — Останься со мной, — Никита с трудом разлепляет веки, и чуть крепче прижимает руки Макса к своему животу. — Пожалуйста. В задницу гордость. Если бы можно было что-то решить просто затолкав свои принципы куда подальше, он давно бы сделал всё, что нужно. Жаль, что не работает такой способ. Жаль, что Макс виновато молчит, вместо ответа согревая дыханием шею. Конечно, он не сможет остаться навсегда, у него семья, ответственность и обязательства. У него репутация. Даже в мыслях это слово звучит именно с той интонацией, с которой Макс его произносит, пытаясь усмирить раздраженного Никиту. Как маленькому, совсем глупому ребенку, что не понимает, как устроен мир. Никита, к сожалению, прекрасно всё понимает. — Я останусь до утра, ладно? — Макс с трудом расцепляет их руки, и теперь просто укладывает ладони на оголившийся участок кожи между майкой и трусами. — Ты вообще спишь ночами, Никит? Если это можно назвать сном. Никита до крови прикусывает щеку изнутри, чтобы не разрыдаться. Ему осточертело рыдать, как сопливой восьмикласснице, но рядом с Максом не получается иначе, он будто одним своим видом вытаскивает все, даже самые потаенные эмоции, наружу. Дело, видимо, в том, что секрет влияния — блядская неразделенная любовь. Да, прямо как в романах. Один раз Никита даже признается в своих чувствах, чувствуя себя полным идиотом. Он даже не поднимает взгляд, чтобы не растерять всю решимость, и бормочет в пол, будто это ему предназначены слова. Макс внимательно слушает, наверное, потому что не уходит, его ноги, обутые в кроссовки, маячат на самой границе видимости. Никита всё говорит, и говорит, пока поток откровений не иссякает, и ждет хоть какого-то ответа. Реакции. А Макс просто улыбается и никогда ничего на это не отвечает. Отличная тактика, которой Никита никак не научится — в непонятной ситуации улыбайся и делай вид, что ничего не происходит. Наверное, в том, что происходит виноват сам Никита. Он пишет грустные стихи, снимает грустные кадры, и жизнь решила подкинуть ему грустную историю любви. Кто же знал, что это будет его собственная? Зато на своей шкуре всё чувствуется остро и ярко, не то, что описания в книгах, даже самые детальные. Замечательное сырье для вдохновения, пусть и больно так, что почти невыносимо. Почти. Никита сильный мальчик, он справится. Макс уходит рано утром, когда Никита крепко спит, поджав длинные ноги к животу. Не сразу, конечно, сначала он долго перебирает светлые волосы, улыбаясь тому, как Никита морщится и тихо фыркает. Встать и сделать три шага до двери чертовски трудно, оказывается, когда этот совсем еще ребенок сейчас вздыхает и шепчет твоё имя. Блядская необходимость. Блядские обязательства. Один. Никита прижимает одеяло к груди чуть сильнее. Два. Макс сжимает зубы так, что они почти хрустят. Три. Щелчок замка. Никита приоткрывает глаза, но сон неумолимо затягивает обратно. И снятся ему кошмары. Два часа ночи. Никита стряхивает пепел в пепельницу между своих ног, и ковыряет ногтем пробку не открытой бутылки вина. В наушниках играет какая-то из тех песен, под которые нужно плакать или заниматься сексом. Никита чертовски устал плакать. «Я выпил и соскучился». Два двенадцать. Он открывает дверь, и позволяет Максу прижать себя к стене, чтобы долго смотреть друг другу в глаза. Без лишних слов. Без лишних мыслей. Больно было вчера, больно будет завтра, а сегодня всё просто. Наверное, это называется отчаяние. А, впрочем, плевать как это называется.