Неумолимый холод

Преданные ворвались во внутренние помещения храма Аури-Эля. Паладины поняли это слишком поздно: никто уже не успел бы запереть двери, наложить магические замки или, на худой конец, телепортировать нападавших подальше от святилища. Все было решено, и паладинам оставалось лишь сражаться – даже несмотря на то, что шансы выжить стремились к нулю. Иначе они просто не могли. Гелебор сражался вместе со всеми. В глубине души он испытывал чувство вины: ведь они могли догадаться! – но могли ли на самом деле? Да, его брат в последнее время замкнулся в себе, не подпускал даже Гелебора близко, не разговаривал ни с ним, ни с прочими; ходили слухи, что по ночам викарий выходит из храма и идет в ледяные пещеры, откуда паладины часто слышали голоса Преданных. Да, с этим мало кто спорил, но разве возможно было предугадать, что в итоге все кончится так? Преданные текли нескончаемым визжащим потоком, немедленно заступая на места тех, кто запачкал своей кровью и плотью плиты священного места. Греховная, страшная бойня. Но за их спинами Гелебор заметил Виртура – и это придало ему сил бороться. Его брат был белее снега, белее кости, из которой снежные эльфы делали свои кирасы, и даже ряса викария выглядела на фоне его лица грязно-серой; глаза его сверкали нездоровым, лихорадочным блеском, а губы вытянулись в жесткую полоску. Он будто не замечал Преданных вокруг себя и не сопротивлялся их напору. Отчего-то Гелебору показалось, что викарию страшно. И, глядя на эту маску страха, эльф с новыми силами бросился в бой. Преданные кричали визгливо, яростно, при этом толпами, со всех сторон нападая на паладинов. Почти сразу Гелебор потерял из виду их всех. Остались лишь он в мерцающей отраженным светом броне и толпы обезображенных, слепых и голых существ, которых так вероломно испортили глубинные эльфы. С огромным трудом паладин удерживал от нападения всю ораву разом, вызывая из воздуха свободной рукой яркие молнии. Тончайшие синие нити зигзагами тянулись по воздуху от его пальцев, резкие движения перемежались с очень медленными и плавными. Раз в несколько мгновений разряд вспыхивал ярче и проходил стрелой сквозь очередное тело, замыкаясь в земле и лишая существо сознания. Чтение и атака сливались в непрерывный пунктирный ритм, но удерживаться в нем было непросто. Все же электричество было не его стихией. Бой шел в восприятии медленно, растянутыми секундами, но он продолжался – и вместе с прошедшими секундами копилась усталость. Концентрация терялась, дыхание сбивалось. Искры срывались с пальцев все менее горячими: последние удары не смогли даже лишить жертву сознания, причинив лишь боль и вызвав всплеск ярости. Тогда Гелебор, с трудом отразив очередную атаку булавой, стал вызывать из памяти знакомые так же крепко, как собственное имя, мысленные образы магии холода. Снежные эльфы владели ей в совершенстве. Они могли создать лед даже из воздуха, даже из собственного вздоха – вернее, из частиц парообразной воды, парящих в его толще. Снежные эльфы не боятся того, что творят так же легко, как дыхание, и ледяной вихрь, расходящийся в форме кольца, должен был лишь оттолкнуть и тем самым замедлить нападавших. Но разве в бою есть различия между возможностями перевести дух? Гелебор, не раздумывая, повел расслабленной рукой перед собой, чертя границу предполагаемого потока бурана. Резко развернулся на пятках, запоздало поморщившись от визгливого скрипа сапог, и, завершив круг, медленно выдохнул. В центре расслабленной ладони, точно под пальцами, сгустился незримый комок размером с ястребиное яйцо. В кончиках пальцев возникло ноющее чувство холода, и они согнулись, обхватив невидимое. Гелебор разжал руку и одновременно с этим выдохнул снова – резко и шумно, зажмурившись, чтобы колючий снег не повредил глаза. Зародыш бури разлетелся с воющим снежным звоном, разнося по залу беснующиеся в ледяных потоках снежинки. Гул ветра отдавался под высоким потолком грозным эхом неведомого голоса. Голосом гневного бога? Когда паладин вновь смог видеть в белой пелене, он даже отшатнулся. Окружавшие его Преданные – те из них, кто стоял ближе всех, полная окружность наименьшего из концентрических колец – застыли под толстой коркой льда. Замерли. Заледенели. Это оказалось так просто. Так, как ни один снежный эльф не застынет: ни один из них просто не смог бы. Слишком холодна их северная кровь альдмери. Но Преданные стали совсем иными. «Они изменились, – подумал Гелебор, встряхивая онемевшей кистью. – Они изменились». Преданные – это уже не те эльфы, какими они были раньше. Они больше не принадлежат себе. Ярость раскалила их кровь, не помешав застыть в колком потоке холода. Паладин толкнул одну из фигур – и она, обрушившись на пол, разбилась на багровые осколки. Он тотчас же шагнул в брешь, воспользовавшись боязливым замешательством врагов, уцелевших после заклятия. В любом случае, отсиживаться здесь было бы просто глупо. Воодушевленный успехом, забрезжившим лучом надежды на спасение хотя бы себя самого, да еще, может быть, если хватит сил, своего брата – других паладинов он давно не замечал, быть может, они спаслись и без его помощи? – Гелебор продолжил использовать магию холода. Всякий раз, когда от раскрытой руки отрывалась сжатая в ястребиное яйцо буря, тело снежного эльфа, творящего разрушение, прошивали одна за другой две отчетливые волны. Холод, а за ним – сразу жар. Но жар не согревал: от него по спине, под доспехами, катился стремительными каплями липкий пот. И пот этот мигом похолодел, когда паладин в запале вдруг опомнился и огляделся: викарий оказался несколько дальше от него. Но как это возможно? Ведь Гелебор все это время шел прямо к нему. – Что происходит? – одними губами спросил Гелебор, глядя на брата. Викарий медленно сделал шаг назад и, оказавшись около постамента-солнца, внезапно с силой смахнул с него кувшин одного из посвященных. Обычно они всегда стояли на своих постаментах, и служители храма не тратили время на ожидание срабатывания древнего механизма. Сейчас же… Старая фалмерская глина разлетелась на мелкие осколки, заскользившие по полу в разные стороны – и в душе Гелебора в этот миг тоже что-то сломалось. Но он не мог перестать смотреть в лихорадочные желтоватые глаза брата все те мгновения, пока опускалась многотонная стена, пытаясь понять. Но что и каким образом можно понять в истинном богохульстве, направленном против искренней веры? В следующую же секунду его плечо, не закрытое броней, пронизал страшный жар. Паладин закричал и отшатнулся; взглянул на руку – а по ней, обгоняя друг друга, бежали капли его крови. Багровой, дымящейся от холода. Очень горячей. Кончики пальцев почти сразу же онемели, застыли в холоде, и тогда, сунув булаву за пояс, паладин вновь взметнул в воздух чуткие пальцы другой руки. Снова и снова через его тело проходили волны жара, воздух побелел от снежинок, но Преданные продолжали все идти и идти, отвратительно крича на него; на ресницах Гелебора осел снег, скулы покрылись неощутимым инеем, но ледяные порывы бури налетали снова и снова, заключая в ледяной саркофаг очередное униженное существо. Пока оставались силы. Пока ворота храма Аури-Эля не оказались перед его носом. И все, что смог сделать паладин, это сбежать. Убедившись, что больше никто из его братьев по ордену не бежит к нему, не ищет спасения, он ушел – и запечатал портал дорожного святилища с другой стороны. Это должно было защитить хотя бы немногих спасшихся. Внезапно наступившая тишина больно резанула по ушам. Там, в стрельчатой арке, эльф огляделся, в одиночестве сполз по стене на пол и, не обращая внимания на боль раны и холод в пальцах – такой непривычный холод, – зарыдал, запрокинув голову к бугристому своду пещеры. Все равно никто не мог его услышать. Больше никто. Ведь из внутреннего дворика не было иного выхода. За многие годы Гелебор так и не решился открыть портал снова, хотя и порой к нему приходили гости. Люди и меры, охотники за артефактами, разбойники – но паломников, желающих посвящения, больше не находилось. Гелебор скупо отвечал на вопросы, восторги и любопытство пришельцев, защищал себя и свой последний оплот веры, если требовалось, – и тогда его кровь снова обращалась в ледяное стекло, а затем сквозь стекло проходил жар. Такая вот плата неприветливым огнем за силу, за разрушительные ручные бури. Прежде, до битвы в храме, это никогда не ощущалось так ярко. Никогда еще прежде магия не проходила прямиком через его сердце. И поэтому ничто и никто более не сумеет разогнать застывший на самых кончиках его пальцев неумолимый холод.