Последние

Ноги по щиколотку проваливаются в вязкую весеннюю грязь, сквозь путаницу веток выглядывает идеально круглая луна. Он чертит кривую линию отломанной веткой и бормочет под нос что-то — Джон не хочет знать, что именно. Глаза Рамси в такт словам то вспыхивают белесым мертвенным светом, то гаснут. Испуганно ржет лошадь, привязанная к дереву в центре круга. Линия замыкается, Рамси умолкает, и следом стихают все шорохи ночного леса. Давящая тишина окутывает, пригибает к земле. Даже зверь, несколько дней до этого ворочавшийся глубоко под кожей, замирает, взъерошивает шерсть на загривке. — Это действительно сработает? К ней теперь никто не доберется? — спрашивает Джон. — Ну разумеется. Неужели ты и этого не знаешь, Сноу? — Рамси нагло сверкает полностью выдвинутыми клыками. — Пошли, что ли? Или так и будешь торчать здесь всю ночь? Джон поворачивается и идет за ним в темноту. В прошлый раз лошадь Джона испугалась и сорвалась с привязи, ее так и не удалось отыскать. Тогда пришлось возвращаться в Винтерфелл пешком через слякоть и буреломы. Сейчас этого не произойдет, они отойдут подальше, чтобы не потревожить чуткое животное. Впереди мелькает светло-розовая рубашка Рамси. Джону трудно начать разговор, но он должен, от этого зависит многое. Нас всего двое осталось, твердит он себе, отводя влажные тонкие ветки от лица, мы должны беречь друг друга… даже от самих себя. — Говорят, в ваших краях опять находят трупы с содранной кожей. Обескровленные, — осторожно начинает Джон. У Рамси чуткий слух, он сразу останавливается и оборачивается. — Говорят, в ваших краях невинных девушек по ночам насилует и пожирает страшное чудовище, — насмешливо парирует Рамси. — Брось, Джон. Людишки всегда будут сочинять всякие страшилки, такова их природа. К тому же я давно вышел из того возраста, когда играют с едой. Она не была девственницей, думает Джон. Она казалась достаточно сильной, чтобы выдержать. Как будто это что-то изменит, отменит ее крики, белоснежные кости ребер из вспоротой груди, медленно холодеющее тело, рыжие кудри, пропитанные кровью. И Джон молчит. Рамси внезапно вцепляется ногтями в его руку. Что-то учуял, а может, врут про то, что вампиры не умеют читать мысли оборотней. — Ты что, пробовал? Но ведь люди не могут выдержать… — в его голосе чудовищная смесь недоверия, восхищения и зависти. — Тебе не понять. Ты в любой момент можешь наделать сколько угодно себе подобных. — Уже нет. — Рамси наконец разжимает тиски пальцев. — Я тоже пытался. Они просто истекают кровью и умирают. Он отворачивается, умолкает ненадолго. Затем начинает ронять слова, размеренно и серьезно. — Мир изменился, Джон, после того, как мы прогнали Иных. Взять хотя бы эту дурацкую короткую зиму в три месяца. И магия слабеет — работают только мелкие фокусы, вроде порталов или охранных кругов. — Может, это потому что тогда погибли все — волки, олени, львы, тролли, орки, остальные народы. Остались только люди. И мир теперь принадлежит им. — Если на тебя пойдут с кольями, можешь перебраться в Дредфорт. У меня для тебя всегда найдется теплая конура и вкусная косточка. — Рамси придвигается ближе, холодными губами прикасается к уху. — Мы живы, и это главное У него острые зубы, но укус — как раз то, что нужно сейчас. Боль расходится по венам, открывает путь зверю, рвущемуся наружу. Хрустят, переламываются, перемалываются кости, шерсть тысячами иголок прокалывает кожу. Земля уходит из-под ног, чтобы подло ударить в спину, в развороченное тело. Это длится невыносимо долго, раздается оглушительный сухой треск; одежда или сухожилия? — теперь неважно. Джон уже встает, покачнувшись, на ноги — на задние лапы — и на него обрушиваются густые, хмельные ароматы весеннего леса. — Так хорошо, — говорит Рамси тихо. Его снежно-белая кожа мерцает в лунном свете. — Так хорошо, когда есть с кем дать себе волю, верно? Неуловимо быстрым движением он оказывается рядом, гладит густую темную шерсть на груди ледяными до дрожи пальцами. Поднимает взгляд — там то же, что воспламеняет Джона: нетерпение и жажда. — Знаешь… я хотел вырвать твое сердце. Я и сейчас могу, — прерывисто шепчет Рамси и впивается клыками в плечо, теперь по-настоящему, до самой кости. Глухой рык боли вырывается у Джона из груди, он валит Рамси в грязную скользкую жижу, но тот продолжает сосать, и уже немеет рука — лапа, — меркнет свет перед глазами. Собравшись с силами, Джон отпихивает его от себя, когти оставляют глубокие борозды на коже. Рамси хохочет звонко, на весь лес. Из ран на животе брызжет черная вампирская кровь, стекается к паху. Он размазывает ее по своей дырке, приглашающе раздвигая ноги. Джон входит медленно — это так туго, так холодно, что дыхание перехватывает, словно нырнуть в сугроб после жаркой бани, всплывает ненужная человеческая мысль, которую смывает волнами жара, когда он начинает вбиваться судорожными частыми толчками. Еще быстрее, еще глубже, пока не выплескивается семя, пока не выплескивается с ним темное, звериное, страшное. Джон отрывается от Рамси, и его скручивает в обратном превращении. Потом он лежит в грязи, смотрит рассеянно, как Рамси поднимается, довольно ухмыляясь, вытирает ладонью кровь и семя с живота. Ни ран, ни шрамов — гладкая кожа. Никто другой бы не выдержал. Даже самки-оборотни не всегда переживали ночь любви со своими самцами: слабые погибали, сильные — давали потомство. Рожали детей, которых у Джона не будет никогда. Он переводит взгляд на звезды, тусклые от яркого сияния луны. Гулкая пустота внутри, привычные мысли, кажется, принадлежат кому-то другому. Зверь больше не будет досаждать ему до следующего полнолуния. Это хорошо. — Эй, ты что, так и пойдешь домой голым? Мне нравится. — У Рамси довольный, сытый вид — еще бы, вдосталь насосался крови. — Может, рванем в Дредфорт? Я б тебя отмыл. — Нет, — коротко отвечает Джон. — Я взял с собой сменную одежду Голова кружится, перед глазами мелькают черные точки. Он садится, следит, как Рамси быстро одевается и уходит, по своему обыкновению не попрощавшись. За деревьями мелькает голубое зарево портала. — До встречи, — запоздало шепчет Джон.